Зигмунд Фройд. "Фрагмент анализа истерии (Дора)" 1905г. 1

 

<< начало

После того, как семья Доры покинула Б., многолетняя связь отца с госпожой К. продолжалась. Он время от времени заявлял, что не переносит суровый климат, что необходимо что-либо предпринять, начинал кашлять и жаловаться, пока внезапно не уезжал в Б. Оттуда он писал самые беззаботные письма. Все его недомогания были только поводом навестить свою подругу. А потом однажды отец заявил, что они переселяются в Вену. Девушка начала догадываться о причине. И, действительно, не прошло и трех недель их пребывания в Вене, как Дора узнала, что К. тоже переселяются в столицу. Теперь она часто встречала на улице папу с госпожой К. Чаще стала встречать она и господина К., он всегда провожал ее пристальным взглядом. Однажды господин К. встретил ее одну и долго шел следом, чтобы выведать, куда она идет, не прогуливается ли.

Ее критика папы касалась того, что он неоткровенен, врет, думает только о своем собственном удовольствии и нечестно использует свой дар излагать любые вещи, выставляя себя в самом лучшем виде. Такую критику я слышал особенно в те дни, когда отец опять предчувствовал ухудшение здоровья и уезжал на несколько недель в Б., после чего зоркая Дора вскоре обнаруживала, что и госпожа К. также оказывалась в это время там у  родственников.

В общем-то, я не мог оспаривать такую характеристику отца. Легко было видеть и то, в чем Дора была особенно права. Когда она была в раздраженном состоянии, то не могла отделаться от впечатления, что была одолжена господину К. в качестве платы за допущение отношений между отцом Доры и его женой. Можно было легко догадаться, что за нежностью, проявляемой Дорой по отношению к отцу, на самом деле прячется ярость за его манипуляции. В другие же времена Дора хорошо понимала, что, говоря на эти темы, она явно утрирует события. Формального пакта, в котором бы она фигурировала в качестве предмета обмена, естественно, мужчины не заключали, да отец пришел бы в ужас от одного такого предположения. Но отец относился к тем мужчинам, которые могут легко погасить обостряющийся конфликт посредством того, что начинают фальшивить во взаимодействиях с испытывающими муки близкими. Если бы внимание отца обратили на возможные опасности от постоянного и безнадзорного общения взрослеющей девушки с мужчиной, не получающим удовлетворения от своей жены, то он, наверняка бы, ответил: за свою дочь я могу ручаться; к тому же мужчина, подобный К., не может быть ей опасен, да его друг просто не способен на такую подлость. Или: Дора еще ребенок и К. обращается с ней как с ребенком. В действительности же происходило так, что каждый из мужчин избегал делать выводы из поведения другого, если они мешали реализации своих желаний. Господин К. мог в течение года каждый раз в свой приход присылать цветы, использовать любую возможность для дорогих подарков и проводить все свое свободное время в обществе Доры. Причём родители Доры не замечали в таком поведении господина К. даже намёка на любовные ухаживания.

Когда в психоаналитическом лечении появляется первый корректно обоснованный и логично связанный ряд идей, то на какой-то момент врач, наверняка, окажется в замешательстве после вопроса пациента: «А что, если все это так и было? Что Вы можете изменить?» Но вскоре замечаешь, что созданные вначале конструкции используются больным для того, чтобы скрыть другие, которые они не желают подвергать критике и осознавать. Так ряд упреков, адресованных другим лицам, позволяет предположить наличие ряда самоупреков, имеющих схожее содержание. Нужно только упреки, относящиеся к другим лицам, переадресовать обратно, к самой личности оратора. Такой способ защиты от какого-либо самоупрека, перенаправляемого другому лицу, осуществляется явно автоматически. Прообраз его мы встречаем в «ответных маневрах» детей, когда они не задумываясь парируют оскорбления: «Ты сам дурак». Взрослые же, стремясь оскорбить, выискивали бы какую-нибудь реальную слабую сторону противника, а не стремились бы дословно воспроизвести слова противника. Такая проекция упрека на другого без изменения его содержания и, следовательно, без привязанности к реальности, проявляется в бредовом процессе у параноиков.

Вот так и упреки Доры, относящиеся к отцу, были «подпитаны», продублированы самоупреками того же содержания. Мы рассмотрим это подробнее. Она была права в том, что отец не хотел прояснить для себя отношение господина К. к Доре, чтобы не разрушить свою связь с госпожой К. Но и Дора делала то же самое. Она оказалась совиновницей этой связи, игнорируя любые знаки, которые могли бы показать её истинную природу. Только после происшествия на озере у Доры открылись глаза, вот тогда и начались ее строгие придирки к отцу. А до того все эти годы она, как только могла, содействовала любой возможности для общения отца с госпожой К. Дора не приходила к госпоже К., если ожидала там увидеть отца. Она знала, что тайные союзники будут выставлять детей К. из дома, и выбирала такой маршрут, чтобы встретить их и погулять с ними. В доме находилось еще одно лицо, которое хотело заблаговременно открыть глаза Доре на отношения отца с госпожой К. и побудить ее на борьбу. Речь идёт о их последней гувернантке, очень начитанной старой деве свободных взглядов[1]. Гувернантка и её подопечная одно время находились в действительно хороших отношениях, потом совсем неожиданно девушка поссорилась с ней и настояла на ее увольнении. Все оставшееся время старая дева, пока еще обладавшая сильным влиянием, использовала для того, чтобы натравить всех на госпожу К. Она растолковывала маме, что ее достоинству никак не соответствует то, что она терпит близость своего мужа к чужой женщине. Она обращала внимание Доры на странности во взаимоотношениях отца с госпожой К. Но все старания гувернантки оказались напрасными. Дора оставалась нежно преданной госпоже К. и не хотела слышать о чем-либо, что могло бы выставить общение отца с госпожой К. в непристойном свете. С другой стороны, Дора очень хорошо понимала мотивы, которыми руководствовалась гувернантка. Здесь Дора оказалась достаточно проницательной. Она заметила, что старая дева влюблена в папу. Когда отец находился поблизости от неё, старая дева буквально преображалась, становясь забавной и услужливой. В то время, когда семья уже переехала в фабричный городок, и госпожа К. была вне уровня досягаемости, гувернантка специально натравливала отца на маму как на остававшуюся ещё соперницу. Но и это Дора не засчитывала старой деве во зло. По-настоящему Дора разозлилась лишь тогда, когда заметила, что она сама совершенно безразлична для гувернантки и что оказываемая ей любовь фактически предназначалась отцу. Во время отсутствия отца в фабричном городке у старой девы никогда не оказывалось времени для Доры, она не хотела с ней гулять, никак не проявляя к ней интереса. Но как только отец приближался к дому, гувернантка вновь была готов ко всем служебным обязанностям и к любой помощи. В такие моменты старая дева просто поражала ее своим усердием.

Бедняжка-гувернантка с невольной ясностью осветила Доре ее собственное поведение. Как эта дева по временам была враждебно настроена против Доры, точно так же бывала настроена и сама Дора по отношению к детям господина К. Дора замещала им мать, учила их, ходила с ними гулять, полностью возмещала им тот незначительный интерес, который проявляла по отношению к ним настоящая мать. Между господином и госпожой К. часто заходила речь о разводе. Но развод не осуществился из-за того, что господин К., который был любящим отцом, не захотел отказаться ни от одного из своих детей. Общий интерес к детям с самого начала был «связующим звеном и в отношениях господина К. и Доры. Но очевидно, что занятия с детьми были для Доры лишь предлогом, который должен был ей самой и всем посторонним помочь скрыть нечто другое.

Из ее истинного отношения к детям супругов К., как это хорошо было видно на примере отношения гувернантки к ней самой, вытекает то же самое следствие, что и из ее молчаливого одобрения связи отца с госпожой К. А именно, что она все эти годы была влюблена в господина К. Когда я высказал это предположение, я не нашел у Доры никакого отклика, хотя она сразу же сообщила, что и другие лица говорили ей об этом. Одна из кузин, часто навещавшая их в Б., как-то сказала ей: «Да ты же просто по уши влюблена в господина К.». Сама же Дора не хотела вспоминать о таких чувствах. Когда избыток всплывшего материала сделал невозможным отвержение, она созналась, что могла быть влюбленной в господина К., когда проживала в Б., но после сцены на озере все уже далеко позади[2]. В любом случае мы придерживаемся того, что упрек в игнорировании неотвратимых семейных обязанностей и рассмотрении любых ситуаций по собственному произволу, как это удобно лишь для себя, этот упрек, адресованный отцу, можно отнести и к самой Доре[3].

Другой упрек, адресованный отцу из-за того, что он придумывал себе болезнь в качестве предлога и средства, опять же совпадает с частью ее собственной тайной истории. Однажды когда Дора пожаловалась на якобы новый симптом, на режущую боль в животе, то я удачно задал вопрос: «Кого Вы этим копируете. За день до того Дора навестила своих кузин, дочерей умершей тети. Младшая стала невестой, а у старшей из-за этого появились сильные боли в животе, и она решила взойти на Земмеринг[i]. Дора считала, что у старшей кузины сказалась зависть, она всегда сказывалась больной, когда хотела чего-то достичь, вот и сейчас она хочет уйти из дома, чтобы не замечать счастья сестры[4]. А боли, появившиеся в животе самой Доры, ясно говорили, что она идентифицировалась с принимаемой за симулянтку кузиной. Это вполне могло быть так, потому что Дора тоже завидовала счастливой кузине, нашедшей свою любовь, а возможно в судьбе старшей кузины, которая недавно пережила несчастную любовь, Дора увидела свою трагедию[5]., Дора заметила по поведению госпожи К насколько умело она пользовалась обращением к болезни. Часть года господин К. был в поездках. Когда бы он ни возвращался, он находил госпожу К. больной. Хотя еще вчера, как хорошо знала Дора, она была совершенно здорова. Дора понимала, что присутствие мужа действовало на госпожу К. болезнетворно, к тому же тот приветствовал болезненное состояние жены, чтобы уклониться от ненавистных ему супружеских обязанностей. Одно из замечаний Доры о ее собственных сменах недуга и здоровья во время первых проведенных в Б. девических лет, которое она неожиданно вставила в этом месте, навело меня на сле­дующую догадку. Колебания ее собственного состояния необходимо рассматривать по аналогии со сменой состояний госпожи К. А в технике психоанализа существует даже правило, что внутренняя, но все еще скрытая связь обнаруживается посредством синхронности, временного совпадения ассоциаций, точно так же, как в письме поставленные рядом «н» и «а» означают, что перед нами слог «на». У Доры было несметное количество приступов кашля, сопровождавшихся полной потерей голоса. Не сказывается ли на появлении и исчезновении этих симптомов болезни присутствие или отсутствие любимого? И если да, то тогда можно поискать поточнее обозначившуюся закономерность. Я спросил у Доры, какова в среднем была длительность приступов кашля. Примерно от трех до шести недель. А как долго отсутствовал господин К.? Дора вынуждена была признаться, что тоже между тремя и шестью неделями. Таким образом, своей болезнью Дора демонстрировала любовь к господину К., в то время как жена – отвращение. Правда, Дора вела себя совершенно противоположным образом, нежели жена. Девушка становилась больной, когда господин К. отсутствовал и здоровой – по его возвращении. Действительно, похоже, именно так все и было, по меньшей мере, в первый период приступов. В последующее время, вероятно, появилась необходимость маскировать совпадение приступов болезни с отсутствием тайно любимого мужчины, чтобы таким постоянством не выдать своей любви. В качестве её значимости сохранилась лишь продолжительность приступов.

Я вспоминаю, что в свое время в клинике Шарко видел сам и слышал от других, что у лиц с истерическим мутизмом речь начинала замещаться письмом. Больные писали более умело, быстрее и лучше, чем другие люди и чем они сами делали это раньше. То же самое произошло и с Дорой. В первые дни афонии ей «особенно легко удавалось письмо». Новое качество для своего проявления требовало появления физиологической замещающей функции, которую и создавала потребность. Но, конечно, за этим трудно увидеть какой-либо психологический мотив. Обращало на себя внимание то, что приобрести такое качество было довольно легко. Господин К., будучи в отъезде, писал Доре много писем, посылал открытки увиденных им мест. Оказалось, что представленные ландшафты прекрасно информировали Дору о сроке его возвращения, что всегда повергало в изумление жену. То, что люди переписываются с отсутствующим, с которым не могут в данный момент говорить, вряд ли менее убедительно, чем то, что при отсутствии голоса люди пытаются объясняться письмом. Таким образом, афония Доры допускает следующее символическое толкование: когда любимый оказывался далеко, Дора отказывалась от устной речи, которая теряла для неё всякий смысл, так как Дора не могла говорить с господином К. Вместо этого единственным средством общения между ними становилось письмо, посредством легко поддерживать отношения с отсутствующим. Так что же, теперь я стану утверждать, что во всех случаях периодически наступающей афонии мы обнаружим существование отсутствующего по временам любимого? Это отнюдь не входит в мои намерения. Детерминация симптома афонии в случае Доры слишком специфична, чтобы можно было думать о закономерности такой случайной этиологии. Но тогда какую ценность имеет толкование афонии в нашем случае? Не одурачили ли мы тут самих себя? Я так не думаю. Вспомните хотя бы очень часто поднимаемый вопрос о истоках истерии, следствием каких причин, психических или соматических, являются симптомы истерии, и если признаются первые, то действительно ли все симптомы психически обусловлены. Такой вопрос, и многие другие, на которые вновь и вновь безуспешно пытаются ответить исследователи, не является адекватным. Здесь вообще не учитывается в качестве альтернативы реальное положение дел. Насколько я вижу, любой истерический симптом обусловлен вкладом с обеих сторон. Он не может появиться без определенной соматической встречности, которая осуществляется каким-либо нормальным или патологическим процессом в одном из органов тела. Она появляется не чаще одного раза (а к характеру истерического симптома относится способность повторяться), если не наделена каким-либо психическим значением, если не имеет смысла. Смысл истерический симптом не получает автоматически, он присуждается симптому, одновременно, сливаясь с ним, и в каждом случае симптом может иметь разный смысл в зависимости от подавленных мыслей, сражающихся за приоритет. Конечно, целый ряд факторов стремится воздействовать на то, чтобы отношения между бессознательными мыслями и находящимися в их распоряжении соматическими средствами формировались не совсем произвольно, сводя их к нескольким типичным закономерностям. Важнейшими для терапии являются факторы, обусловленные специфическим психическим материалом. Симптомы устраняются в результате того, что отыскивается их психическое значение. После устранения всего того, что было проработано посредством психоанализа, далее можно делать соответствующие истине предположения о соматических, как правило, конституционально-органических, основах симптомов. Для приступов кашля и для афонии у Доры мы не будем ограничиваться их психоаналитическим толкованием, а укажем на находящийся за ними органический фактор, от которого исходила «соматическая встречность», выражающая тоску по временно отсутствующему любимому. Таким образом, мы связываем симптом с бессознательным содержанием мыслей. Нам импонирует то, что симптомы Доры сформированы умело и искусно. Но мы хорошо знаем, что в любом другом клиническом случае, в любом другом примере симптомы будут производить такое же впечатление.

Теперь я хорошо подготовлен к тому, чтобы опровергнуть возражение, что якобы фактически мы добились немногого, если благодаря психоанализу, отыскали разгадку проблему истерии не в «особой лабильности нервных молекул», и не в существовании гипноидного состояния, а в обнаружении «соматической встречности».

Относительно такого мнения я хочу сказать, что посредством нашего подхода загадка истерии не только частично сдвигается назад, но и частично уменьшается. Теперь речь идет не обо всей загадке, но только о ее части, в которой проявляется особый характер истерии в отличие от других психоневрозов. Психические процессы во всех психоневрозах остаются во многом схожими. Речь о «соматической встречности» может идти лишь тогда, когда для бессознательных психических процессов налицо существует выход в телесное. Где такого фактора нет в наличии, из существующего состояния выйдет нечто другое, но только не истерический симптом, хотя опять же нечто родственное, например, фобия или навязчивая идея, короче говоря, психический симптом.

Я возвращаюсь к упреку в «симуляции» болезни, который Дора адресовала отцу. Мы обнаружили, что упреку Доры соответствовал не только самоупрёк по поводу прежних состояний болезни, но и по поводу актуальных патологических переживаний. Перед врачом теперь стоит задача разгадать и дополнить то, что в анализе было получено только в наметках. Я обратил внимание пациентки на то, что ее нынешнее болезненное существование мотивировано и тенденциозно в той же самой степени, что и понятное для Доры состояние госпожи К. Нет никакого сомнения, что у Доры есть определенная цель, которой она надеется достичь посредством своей болезни. И целью этой не может быть ничего другого, как стремление оторвать отца от госпожи К. Просьбами и уговорами ей этого бы не удалось достичь. Возможно, что Дора надеется на удачный исход, если повергнет отца в ужас (смотри её прощальное письмо), вызовет его сострадание (посредством обмороков), и даже если все это не поможет ей, то, по меньшей мере, она отомстить отцу. Она хорошо знает, как сильно он привязан к ней, и что каждый раз, когда он будет спрашивать о самочувствии дочери, в глазах у него будут стоять слезы. Я совершенно убежден, что Дора сразу почувствует себя здоровой, если отец скажет ей, что ради ее здоровья приносит в жертву госпожу К. Я надеюсь, что он не позволит побудить себя к этому, так как тогда в руках Доры окажется мощное средство и, конечно же, она не упустит случая, чтобы всякий раз в будущем умело использовать свое болезненное состояние. А если отец не поддастся на уловки Доры, то совершенно ясно, что она не так легко откажется от своей болезни.

Я опускаю подробности, из которых хорошо видно, насколько верными оказались мои предположения и предпочитаю добавить несколько общих замечаний о роли мотивов болезни при истерии. Мотивы болезни необходимо понятийно четко отделять от возможностей болезни, от материала, из которого формируются симптомы. Мотивы эти никак не участвуют в образовании симптомов, не существует их и в начале болезни, они выступают лишь вторично, но только с их появлением болезнь оказывается окончательно сформированной[6]. Можно рассчитывать на их наличие в любом клиническом случае, являющимся действительным страданием и существующим долго. Вначале симптом является достаточно нежеланным гостем для психической жизни, все будет направлено против него, и потому кажется, что он легко исчезает сам по себе, под влиянием времени. Вначале он не может рассчитывать на какое-либо использование в психическом хозяйстве, но вторично ему очень часто удаётся доказать свою целесообразность. Какое-нибудь психическое движение находит для себя удобным использование возникшего симптома, а этим он приобретает значение вторичной функции и укореняется в душевной жизни. Тот, кто желает сделать больного здоровым, наталкивается тогда, к своему удивлению, на большое сопротивление со стороны больного. Конечно, это легко наводит на мысль, что больной не настолько сильно и не настолько серьезно желает отказаться от страдания[7]. Представьте себе рабочего, например, кровельщика, который, упав с крыши, стал калекой. Теперь он влачит на перекрёстках улиц жалкое существование, живя одними подаяниями. И вдруг к нему подходит чудотворец и обещает сделать искалеченную ногу прямой и здоровой. Я полагаю, что нельзя было не обратить внимания на выражение особого блаженства, присущего мимике бывшего кровельщика в повседневной жизни. Конечно, калека чувствовал себя несчастным после того, как тяжко пострадал. Он понял, что никогда больше не сможет работать, будет голодать или жить на подаяния. С тех пор то, что вначале привело его к нетрудоспособности, стало источником его доходов. Он живет за счет своей искалеченности. И если ее у него устранить, то, возможно, он станет абсолютно беспомощным, к тому же он уже давно позабыл свое ремесло, потерял квалификацию, привык к праздности, а возможно, к пьянству.

Мотивы к «бегству в болезнь» часто пробуждаются ещё в детстве. Жадный на ласку ребенок, который не очень-то охотно разделяет любовь родителей со своими братьями и сестрами, вскоре замечает, что та достается ему целиком, когда родители становятся озабоченными его болезнью. У него в руках оказывается мощное средство вымаливания любви родителей. Он легко прибегает к нему, как только в его распоряжении находится подходящий психический материал для продуцирования недуга. Если такой ребенок превращается затем во взрослую женщину и в полной противоположности условиям своего детства выходит замуж за недостаточно внимательного мужчину, подавляющего ее волю, без всякой пощады использующего всю ее энергию, не уделяющего ей своей нежности, не обеспечивающего материально, то тогда ее единственным оружием в отстаивании жизни становится недуг. Болезнь создает для нее столь долгожданную пощаду, вынуждая мужа идти на жертвы в деньгах и во внимании, которые он не предоставлял бы ей здоровой. Недуг же заставляет мужа осторожно обращаться с женой даже после выздоровления, чтобы не было рецидива. На вид объективно нежелательное состояние болезни, требующего вмешательства лечащего врач, дает возможность женщине безо всяких упреков совести целесообразно применять это средство, которое она нашла действенным еще в детские годы.

И все же такой недуг — создание намеренья! Как правило, все болезненные состояния предназначаются для одной определенной особы, так что С ее удалением исчезает и сама болезнь. Грубейшее и банальнейшее мнение о истериках как симулянтах, которое можно услышать от несведущих родственников и от ухаживающего персонала, в определенном смысле является верным. Ведь, действительно, лежащие в постели парализованные истерики тотчас бы вскочили, если бы в комнате вспыхнул пожар. А избалованная женщина забыла бы все свои страдания, если бы её ребенок опасно заболел или какая-нибудь катастрофа угрожала судьбе дома. Все люди, неодобрительно отзывающиеся о истериках, совершенно правы вплоть до одного пункта – они упускают психологическое различие между сознательным и бессознательным (такое еще позволительно ребенку, но не взрослому). И потому любые попытки убедить их, что истерические симптомы полностью зависят от воли, и все попытки подбодрить больных или отрицать симптомы, никак не могут помочь больным. На самом же деле необходимо пытаться окольными психоаналитическими путями показать пациентам существующее у них намерение болеть.

В необходимости бороться с мотивом болезни вообще лежит уязвимость любой терапии истериков, не исключая и психоаналитической. Человеческой судьбе здесь гораздо легче, она не считается ни с имеющейся конституцией, ни с наличным патогенным материалом, обременяющим больного. Судьба просто берет и устраняет мотив болезни, и больной на какое-то время, а возможно, надолго, освобождается от болезни. Насколько реже встречали бы мы, врачи, чудесные излечения и обнаруживали спонтанные исчезновения симптомов при истерии, если бы получили доступ к утаиваемым от нас жизненным интересам больных! Тут просто истек срок, там внимание полностью перенеслось на другое лицо, какая-либо ситуация фундаментальным образом изменилась посредством внешнего события и прежнее неутихающее страдание исчезло в один миг, по-видимому, спонтанно. В действительности же исчез его сильнейший мотив — использование страдания ради жизни.

Мотивы, которые поддерживают патологическое состояние, вероятно, можно встретить во всех полностью сформировавшихся клинических случаях. Но имеются случаи и с чисто внутренними мотивами, как, например, самонаказание, то есть раскаяние и искупление вины. Разрешить терапевтическую задачу тут гораздо легче, чем в том случае, когда болезнь пытается добиться внешней цели. Такой целью для Доры, очевидно, являлась попытка уговорить отца отказаться от госпожи К.

Но казалось, что ни одно из его действий не вызывало такую горькую обиду, его готовность считать сцену на озере продуктом фантазий Доры. Она была вне себя от одной мысли о том, что могла здесь что-то выдумать. Долгое время мне было очень трудно отыскать самоупрек, который скрывался за бурным отклонением Дорой предположения отца. Мы будем совершенно правы, предполагая за этим что-то скрываемое Дорой, так как любой несоответствующий упрек не может надолго оскорблять. С другой стороны, я пришел к выводу, что рассказ Доры, наверное, соответствует истине. После того, как она разгадала намерения господина К., она не ста­ла ждать всего, что он намеревался сказать, ударила его по лицу и убежала. Ее тогдашнее поведение могло показаться оставленному мужчине настолько же непонятным, как и нам. Ведь на основании бесчисленных маленьких знаков господин К. давно уже должен был заключить, что может быть полностью уверен в симпатии со стороны девушки. Потом, рассматривая второе сновидение, мы встретим разрешение этой загадки, в том числе выявим упрек, адресованный Дорой самой себе.

Так как вновь и вновь, с убийственной монотонностью возобновлялись обвинения в адрес отца, да и кашель продолжал сохраняться, я вынужден был прийти к мысли о том, что этот симптом может иметь какое-то значение, связанное с отцом. Требования, которые я выставляю для понимания симптома, без этого не могли быть выполнены. В соответствии с одним из правил, представить которое публично мне пока не хватало мужества, любой симптом означает инсценировку какой-нибудь фантазии сексуального содержания, то есть сексуальную ситуацию. Но лучше сказать, что, по меньшей мере, одно из значений симптома соответствует сексуальной фантазии. То, что симптом имеет более одного значения, служа, одновременно, представлению нескольких ассоциативных цепочек, в действительности познается очень быстро, когда начинаешь входить в психоаналитическую работу. Я бы хотел еще добавить, что по моей оценке одной бессознательной цепочки мыслей или одной фантазии вряд ли когда-нибудь будет достаточно для формирования симптома.

Возможность привязать нервный кашель Доры к фантазийной сексуальной ситуации появилась очень скоро. Однажды Дора заявила, что госпожа К. любит папу только потому, что он зажиточный (состоятельный) мужчина. На основании определенных второстепенных признаков, характеризующих повторяющуюся сцену обвинения госпожи К., которые я здесь, как и большинство того, что касается техники аналитической работы, оставляю в стороне, я пришёл к выводу, что за обвинениями Доры скрывается совершенно противоположная мысль. Отец — несостоятельный мужчина. Такое может подразумеваться только сексуально, то есть отец, как мужчина оказывается несостоятельным, импотентом. После того, как Дора действительно подтвердила правильность моего толкования, я указал ей на большие противоречия. С одной стороны, она уверена, что отношения отца с госпожой К. являются обычной любовной связью, а с другой стороны, утверждает, что отец — импотент и, таким образом, неспособен использовать такую связь. Дора ответила, что она не видит никакого противоречия. Ей хорошо известно, что существует гораздо более одного способа сексуального удовлетворения. Источник таких познаний был, конечно же, ей опять неизвестен. Когда я спросил, не подразумевает ли она использование для полового акта иных органов, чем гениталии, она подтвердила это. Я продолжал: не те ли это части тела, которые находятся у нее в возбужденном состоянии (шея, полость рта). Поскольку она вообще не желала знать что-либо из своих тайных мыслей, то они не могли быть для нее полностью ясными, так как, прежде всего, нужно было сохранить симптом. Нужно добавить, что посредством серийно проявляющегося кашля, начинавшегося как обычно с першения в горле, Дора изображала ситуацию сексуального удовлетворения per os[ii]между двумя людьми, любовная связь которых ее неизменно занимала.

То, что в ближайшее время после молчаливо принятого толкования кашель Доры бесследно исчез, естественно, только подтверждает данную мной интерпретацию. Но мы бы не хотели придавать такому изменению слишком большое значение, так оно, конечно, очень часто наступает спонтанно.

Так как приведённая частица истины может вызвать у врача-читателя кроме безверья, которое, конечно, в его полной власти, еще и неприятное, странное чувство и ужас, то я вынужден более подробно рассмотреть обе реакции. Неприятное ощущение, как я думаю, вызывается моей рискованной затеей говорить о щекотливых и отвратительных вещах с молодой девушкой. Ужас, вероятно, вызывается от предположения, что девственная девушка может знать о разнообразных сексуальных техниках и предаваться им в своих фантазиях. В обоих пунктах мне бы посоветовали сдержанность и благоразумие. Но ни там, ни тут нет никакой причины для возмущения. С девушками и женщинами можно говорить о любых сексуальных вещах без всякого вреда для них, не навлекая на себя подозрение. Конечно, если при этом, во-первых, выбрать правильный стиль беседы, и, во-вторых, если пробудить у девушек сознание неизбежности такого разговора. Именно в таких условиях и позволяется гинекологу подвергать женщин всевозможным процедурам с обнажением. Лучший способ говорить о таких вещах — прямой и сухой. Одновременно, разговор должен быть полностью лишён похотливости, с которой эта тематика чаще всего обсуждается в «обществе» и к которой как девушки, так и женщины очень быстро привыкают. Я называю все органы и процессы их настоящими именами даже в тех случаях, когда они кажутся неизвестными пациентам. «I`appelle un chat un chat»[iii]. Я часто слышал как от медиков, так и от не медиков, что они были шокированы терапией, в которой затрагивалось обсуждение подобных тем; казалось, они завидовали мне или пациентам из-за соблазна, якобы возникающего при этом. Правда, я хорошо знаю добропорядочность этих господ, чтобы раздражаться из-за них. Я попытаюсь обойти искушение написать на эту тему что-нибудь сатирическое, упомяну лишь одно. Я часто с большим удовлетворением слышу от пациенток, которым открытость в сексуальных вещах вначале давалась нелегко: «Да, Ваше лечение намного пристойнее, чем разговоры с господином X!»

 В неизбежности соприкосновения с сексуальной тематикой необходимо быть убежденным еще до того, как предпринимаешь лечение истерии, во всяком случае, нужно быть готовым к этому. Поэтому говоришь себе: pour faire une omelette il faut casser des oeufs[iv]. Самих же пациентов убедить легко, возможностей для этого во время лечения предостаточно. Не нужно только упрекать себя за то, что с больными приходится обсуждать явления нормальной и патологической сексуальной жизни. Если хотя бы в малейшей степени соблюдать осторожность, то остается лишь переводить в их сознание то, о чем они уже знают в своем бессознательном. Все воздействие курса лечения основано на понимании того, что аффективное воздействие бессознательной идеи сильнее (а в результате своей неукротимости вреднее), чем воздействие осознанной. Нет никакой опасности в том, что можно развратить неопытную девушку. Там, где в бессознательном отсутствует знание о сексуальных процессах, там истерический симптом не может появиться. А там, где находишь истерию, уже больше не может быть и речи о «невинности в мыслях», невинности, о которой утверждают родители и воспитатели. Наблюдая 10-, 12- и 14-летних детей, мальчиков и девочек, я убедился в чрезвычайной верности этого высказывания.

Что же касается второй эмоциональной реакции, которая теперь направлена не против меня, как я по справедливости считаю, а против пациентов, то я хотел бы подчеркнуть, что находить ужасным перверзный характер их фантазий, — такая страстность не присуща суждениям врача. Я нахожу излишним для врача, пишущего об извращениях сексуальных влечений демонстрировать в тексте проявление своё личное отвращение к таким диким вещам. К этим фактам мы должны постараться привыкнуть, подавляя стремление навязать нашу личную ориентацию вкусов. О том, что мы называем сексуальными перверсиями, выходом за пределы нормальных сексуальных функций, как в области тела, так и в предпочтении сексуальных объектов, нужно говорить безо всякого возмущения. Существующая смещаемость границ так называемой нормальной сексуальной жизни у различных рас и в различные временные эпохи должна бы охладить пыл ревнителей нравственности. Мы не должны забывать, что дичайшая среди всех перверзий, телесная любовь мужчины к мужчине, у одного из сильно превосходящего нас по культуре народа, у греков, не только допускалась, но и наделялась важными социальными функциями. Каждый из нас в своей сексуальной жизни перешагивает хотя бы на какую-то малость то здесь, то там границы, возведенные для нормальных людей. Перверсии не являются ни зверством, ни вырождением в патетическом смысле слова. Это – развитие зачатков, которые содержатся в недифференцированной сексуальной ориентации каждого ребенка. Их подавление или обращение на более высокие, несексуальные цели — сублимация — способствовало наделению энергией большого числа культурных достижений. Так что, если кто-то явно и определённо стал перверсным, то правильнее будет сказать, что он остановился (на старом месте), что он задержался в развитии. Все психоневротики являются лицами с прочно сформировавшимися, но в течение развития вытесненными и ставшими бессознательными, перверсными склонностями. Их бессознательные фантазии поэтому наделены тем же содержанием, которое характеризует реально проявляющиеся действия перверсных людей, даже если они и не читали «Сексуальную психопатию» фон Краффт-Эбинга, которой наивные люди приписывают провоцирование перверсных склонностей. Психоневрозы являются, так сказать, негативом перверсий. Сексуальная конституция, на которой сказывается наследственность, воздействует на невротиков вместе со случайными событиями жизни, нарушая развитие нормальной сексуальности. Так потоки реки, которые встречают препятствие на своем пути, вновь наводняют оставленное русло. Энергия для формирования истерических симптомов предоставляется не только вытесненной нормальной сексуальностью, но и бессознательными перверсными побуждениями[8].

Большее распространение среди нашего населения имеют менее отталкивающие формы так называемых сексуальных перверсий, что знает каждый, за исключением авторов-врачей. А возможно, и они всё это знают, только стараются забыть подобного рода информацию в тот момент, когда берут в руки. Таким образом, ничего удивительного нет в том, что наша истеричка, которой вскоре исполнится девятнадцать лет, услышав о существовании специфического сексуального контакта (сосание члена), создает бессознательную фантазию, изображая ощущения посредством першения в горле и кашля. Было бы неудивительным даже то, если бы Дора безо всякого внешнего просвещения пришла к таким фантазиям, во всяком случае такое оказалось возможным у других моих пациенток. Соматическое предварительное условие для создания этой фантазии, напоминающей действия перверсного человека, было опосредовано у Доры следующим заслуживающим внимания фактом. Она легко припомнила, что в детские годы очень долго сосала пальцы, была «сосунком». Отец тоже вспомнил, что он вынужден был специально отучать ее от этого, так как Дора продолжала сосать пальцы четвертого или пятого года жизни. Сама Дора ясно вспомнила сле­дующую картину из своих младенческих лет. Она сидела в углу на полу, сосала левый большой палец, теребя при этом правой рукой мочку уха спокойно сидящего рядом брата. Это полноценный способ самоудовлетворения посредством сосания, о котором мне сообщали и другие пациенты, позднее потерявшие чувствительность и ставшие истериками. От одной из пациенток я получил сведения, проливающие яркий свет на происхождение этой специфической привычки. Молодая женщина, которая так и не смогла отвыкнуть от привычки сосать, вспомнила себя в детстве, по-видимому, это была первая половина второго года жизни, она сосала грудь кормилицы и одновременно ритмически потягивала пальцами мочку уха кормилицы. Я думаю, что никто не захочет оспаривать, что слизистую оболочку губ и рта нужно считать первичной эрогенной зоной, так как часть прежней значимости она сохраняет при поцелуях, считающихся вполне нормальным проявлением сексуальности. Преждевременная активная задействованность этой эрогенной зоны является, таким образом, условием для возникновения соматической встречности со стороны начинающегося губами пищеварительного тракта со слизистой оболочкой. При знании о подлинном сексуальном объекте, мужском члене, налицо имеются условия, заново повышающие возбуждение сохранившейся в прежней силе эрогенной зоны рта, не нужно больших затрат творческой энергии на то, чтобы для удовлетворения вместо первоначального соска груди или замещающего его пальца вообразить актуальный сексуальный объект, пенис. Таким образом, в высшей степени непристойная перверсная фантазия сосания пениса имеет безвиннейшее происхождение. Это переработка, называемого доисторическим, впечатления от сосания груди матери или кормилицы, которое обычно провоцируется общением с сосущими детьми. Чаще всего большую службу при этом оказывает вымя коровы, превосходно подходящее на роль переходного звена от соска груди к пенису.

Обсуждаемое сейчас значение симптома горла для Доры может дать повод и для другого замечания. Можно задаться вопросом, почему фантазируемая сексуальная ситуация хорошо уживается с появлением и исчезновением болезненных проявлений, обусловленных присутствием или отсутствием любимого мужчины. То есть, поведение Доры выражает следующие мысли: если бы я была его женой, я бы любила его совершенно по-другому, болела (из-за тоски, например), когда он уезжает и была бы здоровой (от наивысшего счастья), когда он опять дома. На это я, учитывая свой опыт устранения истерических симптомов, должен ответить: нет никакой необходимости, чтобы различные значения симптома уживались друг с другом, то есть составляли единое целое. Достаточно и того, что взаимосвязь задана самой темой, указывающей на происхождение всех фантазий из единого источника. Впрочем, в нашем случае значения прекрасно дополняют друг друга. Правда, одно значение больше привязано к кашлю, другое – к афонии и к течению процесса. Более тонкий анализ позволил бы, вероятно, познать идущее намного далее одухотворение деталей болезни. Мы уже знаем, что любой симптом практически постоянно одновременно наделяется несколькими значениям. Теперь мы добавим, что симптом может последовательно выставлять на передний план то одно, то другое  значение. Одно из сво­их значений или даже главное значение симптом может изменить в течение ряда лет, или же ведущая роль может от одного значения перейти к другому. Можно бы было назвать консервативной чертой неврозов то, что однажды сформировавшийся симптом стремится сохраниться, даже если бессознательная мысль, лежащая в его основе, лишилась прежней значимости. Конечно, тенденцию к сохранению симптома легко объяснить чисто механически. Формирование истерического симптома является настолько трудным, перевод чисто психического возбуждения в телесное (то, что я назвал конверсией) связан со столь большим числом благоприятствующих обстоятельств, да и соматическую встречность, без которой не обходится конверсия, настолько трудно получить, что стремление к разрядке возбуждения, накопившегося в бессознательном, предпочитает удовлетвориться уже имеющимся путем разрядки. Намного более легким, чем создание новой конверсии, по-видимому, является образование ассоциативной связи какой-либо новой, нуждающейся в разрядке бессознательной мысли, со старой, уже потерявшей свою актуальность. На проложенном таким способом пути возбуждение из нового источника стремится к прежним местам разрядки, а симптом подобен старому бурдюку, наполняющемуся молодым вином (перефразируя Евангелие). Складывается даже впечатление, что соматическая составляющая истерического симптома отличается постоянностью и  труднее замещается, а психическая доля изменчива и более легко замещается, хотя здесь невозможно провести ранжирование. Но в любом случае для психической терапии более значимой является психическая составляющая.

Фиксация внимания Доры на непрерывно повторяющихся мыслях о связи отца с госпожой К. позволяет анализу разработать другую тему.

Повторяющиеся мысли можно назвать сверхсильными, а лучше усиленными, сверхценными в смысле Вернике. Несмотря на свое с виду корректное содержание они оказывают патологическое воздействие, так как, несмотря на все сознательные и волевые усилия, не могут быть устранены больным произвольно. С нормальными, сильно беспокоящими мыслями в конце концов можно справиться. Дора совершенно правильно чувствовала, что ее мысли о папе по-особому оценивались окружающими людьми. «Я. не могу думать ни о чем другом, — постоянно жаловалась она, — мой брат справедливо считает, что мы, дети, не имеем права судить папу. Мы не должны интересоваться его поступками, а возможно даже нам нужно просто радоваться, что папа нашел женщину, к которой у него лежит сердце, так как мама мало разделяет интересы отца. Я вижу это и хотела бы думать так, как брат, но не могу. Я не могу простить отца за то, что происходит»[9].

Что же делать со сверхценной идеей, после того, как мы выслушали ее сознательное обоснование пациентом и узнали о безуспешной борьбе с нею? Приходится учитывать, что сверхстойкая мысль продолжает существовать за счёт подкрепления из бессознательной сферы. Сверхценная идея неустранима посредством проработки или потому что она своими корнями простирается вплоть до бессознательного вытесненного материала, или потому что за нею скрывается другая бессознательная мысль. Последняя чаще всего оказывается прямой противоположностью первоначальной идеи. Противоположности всегда тесно связаны друг с другом и часто спарены таким образом, что одна мысль чрезмерно сильно концентрируется в сознании, а ее контрастирующая партнерша вытесняется в бессознательное. Именно вытеснение часто и приводит к тому, что происходит чрезмерная концентрация на мыслях, противоположных вытесненным. Я называю это усилением-реакцией, а мысль, которая чрезмерно утверждается в сознании и оказывается наподобие предрассудков неразрушимой, реактивной мыслью-реакцией. Вытесненная идея и мысль-реакция относятся друг к другу наподобие двух противоположно направленных магнитных стрелок компаса. С избытком силы мысль-реакция удерживает осуждаемую мысль в вытесненном состоянии. Но из-за этого мысль реакция оказывается скованной и малопригодной к осознанной мыслительной работе. Осознание вытесненной противоположности является путем, на котором сверхценные мысли лишаются своего подкрепления.

Не стоит также исключать возможность того, что обнаружится не сверхценность одной из  идей, а их конкуренция. Могут появиться и другие осложнения, которые все же учитывать будет легче.

Мы проверим это на примере, который предлагает нам случай Доры. Прежде всего, первое положение, что корень ее навязчивых тревог из-за связи отца с госпожой К. самой Доре неизвестен, так как находится в бессознательном. Этот корень отыскать совсем не трудно. Ее поведение, очевидно, заходит гораздо дальше дочернего участия. Дора чаще чувствовала и действовала как ревнивая женщина, что можно бы было понять, если бы так вела себя её мать. По требованиям Доры: «Она или я», по сценам, которые она разыгрывала, по угрозам самоубийства, которые она позволяла обнаружить, было очевидно, что она ставила себя на место матери. Если мы правильно разгадали лежащую в основе кашля сексуальную фантазию Доры, то в ней Дора занимала место госпожи К. Таким образом, Дора идентифицировалась с обеими женщинами, любимыми отцом или сейчас, или прежде. Напрашивается вывод, что симпатия Доры к отцу была выражена в большей степени, чем допускала или призналась Дора, что Дора была просто влюблена в отца.

Такую бессознательную, обнаруживаемую лишь в результате патологических последствий любовь между отцом и дочерью, матерью и сыном я рассматриваю как активацию ядра инфантильных чувств. В другом месте[10] я уже показал, насколько рано становится действенным сексуальное притяжение между родителями и детьми, и что Эдиповский сюжет, скорее всего, надо рассматривать как поэтическую обработку самого типичного в реальных взаимоотношениях родителей и детей.. Раннее предпочтение (дочерью отца, сыном матери), вероятно, у большинства людей не остаётся без последствий, а у детей, конституционально предрасположенных к неврозу, чрезмерно быстро развивающихся и жадных на ласку, с самого начала такие отношения характеризуются особенной интенсивностью. Сказываются и определенные, не обсуждаемые в этой статье, влияния, фиксирующие рудиментарные любовные побуждения или настолько их усиливающие, что уже в детские годы или в пубертатный период обнаруживается то, что можно приравнять к сексуальной склонности и что притязает на либидо[11]. Условия жизни нашей пациентки не были полностью неблагоприятными. Обнаруживавшиеся у Доры природные задатки всегда притягивали ее к отцу, а многочисленные его болезни должны были усилить проявления нежности со стороны дочери. При некоторых заболеваниях отца не кто иной, как именно Дора была допускаема к выполнению мелких обязанностей по уходу за больным. Гордый за ее рано сформировавшийся интеллект отец еще ребенком сделал Дору своим доверенным лицом. Появлением госпожи К. в действительности из жизни отца была вытеснена не мать Доры, а она сама, причем, сразу во многих отношениях.

Когда я сообщил Доре, что полагаю, что ее симпатия к отцу очень рано приняла характер подлинной влюбленности, Дора хотя и дала свой обычный уклончивый ответ: «Не помню ничего такого», —тотчас сообщила нечто аналогичное о своей семилетней кузине (с материнской стороны), в которой она часто видела отражение своего собственного детства. Малышка-кузина оказалась свидетельницей скандала между своими родителями, а приехавшей вскоре после этого к ним в гости Доре, она прошептала на ухо: «Ты не представляешь себе, насколько сильно я ненавижу эту особу (намекая на мать)! Когда она умрет, я сразу выйду замуж за папу». Я привык, в таких ассоциациях, которые в чем-то согласуются с содержанием моего утверждения, хотя и адресованы к другим лицам, видеть подтверждение, даваемое бессознательной сферой пациента. Другого «да» От бессознательного невозможно услышать «да» в другой форме; а бессознательного «нет» так и вовсе не существует[12].

Влюбленность в отца не проявлялась годами. Более того, с той женщиной, которая оттеснила Дору от отца, она долгое время сердечнейшим образом была заодно и даже способствовала ее связи с отцом, как мы знаем по ее самоупрекам. Мы можем задаться вопросом, для какой же цели актуализировалась любовь Доры к отцу. Очевидно, в качестве симптома-реакции, чтобы подавить что-то другое, что, следовательно, продолжало властвовать в бессознательном. Складывающаяся ситуация подсказывала, что подавлялась любовь к господину К. Я предположил, что влюбленность Доры не исчезла, хотя после сцены на озере — по неизвестным нам мотивам — любовь вызывала у неё такое мощное сопротивление, что девушка вынуждена была извлечь из прошлого и усилить прежнюю симпатию к отцу, чтобы совсем не осознавать ставшую для нее мучительной первую девичью любовь. Затем я догадался о конфликте, достаточном, чтобы расстроить душевную жизнь девушки. Вероятнее всего, с одной стороны, Дора была переполнена раскаянием из-за того, что отказала мужчине, к которому испытывала огромную страсть и которому была благодарна за маленькие проявления нежности; с другой стороны, мощные мотивы, среди которых легко было разгадать ее гордость, противились проявлениям нежности и страсти. Дора чуть ли не убедила себя, что с господином К. все покончено, — таков был выигрыш от типичного процесса вытеснения. И все же для защиты от постоянно пробивающейся влюбленности Дора вынуждена была вызывать и утрировать инфантильную симпатию к отцу. Но её почти непрерывное состояние ревнивой озлобленности, нуждается, вероятно, в объяснении другими мотивами[13].

Все это ни в коем случае не опровергается решительным несогласием Доры с моими идеями . Фраза «Это совершенно не так», которую слышишь от пациента, после того как его вниманию предлагаешь конструкцию вытесняемых им мыслей, констатирует лишь наличие вытеснения, а сила, с которой отвергается конструкция, свидетельствует о степени вытеснения. Если «нет» пациента не рассматривать в качестве беспристрастного мнения, на которое больной действительно не способен, а игнорировать сопротивление, и продолжать работу, то вскоре появляются первые доказательства того, что «нет» на самом деле означало желаемое «да». Дора согласилась, что не может быть злой на господина К. в той степени, которую он заслуживает. Она рассказала, как однажды встретила на улице господина К. Дора шла в сопровождении кузины, не знавшей его. Неожиданно кузина вскрикнула: «Дора, с тобой что случилось? Ты побледнела как смерть!» Хотя сама Дора не заметила никаких изменений в своём состоянии. Дора, наверняка, вспомнила, что слышала от меня, что игра мимики и проявление чувств скорее послушны бессознательному, чем сознанию, и что бессознательное часто выдает себя мимикой и чувствами[14]. Как-то после нескольких дней безудержного веселья, Дора пришла ко мне в сквернейшем настроении, которое ничем не могла объяснить. Ей сегодня так противно, объявила она. Сегодня день рождения дяди, а она не может себя заставить поздравить его; она не знает, почему. Мое искусство толкования было притуплено в тот день. Я попросил ее продолжать говорить, и неожиданно она вспомнила, что сегодня день рождения и господина К., что естественно многое объясняет. Нетрудно понять, почему богатые подарки на ее собственный день рождения за несколько дней до этого не принесли ей радости. Там отсутствовал только один подарок, подарок от господина К., который ранее был бы для нее, очевидно, самым ценным.

И тем не менее Дора не соглашалась со мной долгое время, вплоть до того момента, когда в конце анализа не выяснилась верность моих предположений.

Теперь я должен перейти к еще одному осложнению, которому я, конечно же, не предоставил бы места, если бы писал литературную новеллу, а не анализировал весь материал пациентки как врач. То, чего я сейчас коснусь, может только замутнить прекрасный, достойный поэтического пера конфликт, который мы предполагали найти у Доры. Он справедливо становится жертвой цензуры писателя, который, конечно же, упрощает и абстрагирует там, где писатель выступает как психолог. В действительности же, как я стараюсь это здесь преподнести, усложнение мотивов, разрастание и интеграция душевных побуждений, короче говоря, сверхдетерминация является правилом. За сверхценной идеей, концентрирующейся на связи отца с госпожой К., у Доры скрывается ещё и ревность, объектом которой была эта женщина — то есть побуждение, которое основывается на симпатии к представителям своего пола. Уже давно известно и с разных сторон подчеркивалось, что у мальчиков и девочек в пубертатные годы даже в норме легко наблюдать явные признаки существования однополых склонностей. Мечтательная дружба с одной из школьных подруг, сопровождающаяся клятвами, поцелуями, обещаниями вечной переписки и всей той чувствительностью, которая присуща ревности, является обычной предшественницей первой более интенсивной влюбленности в мужчину. А в особо благоприятствующих обстоятельствах гомосексуальные стремления часто полностью побеждают. Там, где не наступает счастья в любви к мужчине, либидо часто заново пробуждает гомосексуальное стремление, усиливая его до той или иной степени. Если уже у здоровых можно легко обнаружить гомосексуальные тенденции, то, учитывая сделанное нами замечание о более сильном зачатке перверсий у невротиков, не приходится удивляться тому, что в невротической конституции обнаруживается более сильно выраженная гомосексуальная предрасположенность. Наверное, так и должно быть. Так, ни в одном психоанализе мужчины или женщины я еще не обошелся без того, чтобы не учитывать действительно значительную гомосексуальную направленность. Там, где у истерических женщин и девушек предназначенное для мужчин сексуальное либидо познает энергичное подавление, там либидо начинает ориентироваться на женщин, усиливаясь посредством замещения и частично осознаваясь.

Я не буду обсуждать здесь дальше эту важную, особенно для понимания истерии мужчин, тему, так как анализ Доры завершился еще до того, как смог пролить свет на подобного рода отношения. Я вспоминаю гувернантку Доры, которой вначале она полностью доверяла сокровенные мысли, пока не заметила, что ценят и хорошо обращаются с ней не из-за ее собственных достоинств, а из-за отца. Тогда она принудила гувернантку оставить дом. Дора поразительно часто и с особым удовольствием останавливалась на рассказе о другом отчуждении, которое ей самой казалось загадонным. Со своей второй кузиной, той самой, что позднее стала невестой, она всегда чувствовала себя хорошо и разделяла с ней тайны. Когда отец впервые после внезапно прерванной поездки на озеро опять решил поехать в Б. и, естественно, Дора отказалась его сопровождать, эта кузина напросилась на путешествие с отцом. С тех пор Дора почувствовала охлаждение к ней. Дора даже сама поражалась тому, насколько безразличной ей стала кузина, хотя ей не в чем было её упрекнуть. Такие щепетильности побудили меня спросить о том, какими были у неё отношения с госпожой К. до размолвки. Я узнал, что молодая женщина и начинающая взрослеть девушка годами жили в величайшем доверии. Когда Дора проживала у супругов К., она разделяла спальню с этой женщиной. Муж просто выдворялся. ДОра была поверенной и консультантом жены во всех трудностях брачной жизни. Не было ничего такого, о чем бы они не говорили. Медея испытывала полную удовлетворенность тем, что Креуса[v] привлекла к себе обоих детей. Госпожа К. не делала ничего такого, что могло бы помешать общению отца детей с девушкой. Интересная психологическая проблема связана с появлением у Доры любви к мужчине, о котором ее любимая подруга должна была сказать очень много плохого. Наверное, проблему эту можно разрешить при учете того, что в бессознательном все мысли живут в особенной тесноте друг с другом, даже резкие противоположности переносятся без всякого трения, что довольно часто наделяет нестыковками сознание.

Рассказывая о госпоже К., Дора хвалила ее «восхитительно белое тело», причём таким тоном, который больше соответствовал речи любовницы, чем поверженной соперницы. Скорее грустно, чем горько она сообщила мне, что убеждена, что подарки, которые ей приносил папа, куплены госпожой К. Та хорошо знает ее вкус. А на одном из последующих сеансов Дора подчеркнула, что, очевидно, при посредничестве г-жи К. ей были подарены драгоценные украшения, совершенно схожие с теми, что она видела у госпожи К., испытав тогда от увиденного большой восторг. Должен сказать, что я ни разу не слышал от Доры какого-нибудь резкого или озлобленного слова об этой женщине, в которой Дора, учитывая ее сверхценную идею, должна бы видеть виновницу своего несчастья. Дора вела себя непоследовательно, но кажущаяся непоследовательность как раз и была проявлением противоречивости чувств. Как иначе должна была вести себя мечтательно любящая подруга? После того как Дора обвинила господина К., отец письменно потребовал его к ответу. Вначале господин К. заверил в своём глубоком уважении и выпросил позволения приехать в фабричный городок, чтобы прояснить все недоразумения. Несколькими неделями позднее, когда отец заговорил с ним в Б., ни о каком глубоком уважении речи не могло быть. Он унизительно высказывался о девушке, а под конец разыграл свою козырную карту: девушка, которая читает такие книги и интересуется такими вещами вообще не имеет никакого права притязать на уважение со стороны мужчины. Таким образом, госпожа К. предала и оклеветала ее, ведь только с нею Дора беседовала о Мантегацца и других каверзных темах. Происходящее сильно напоминало развитие отношений с гувернанткой. Госпожа К. любила Дору не из-за ее собственных достоинств, а из-за отца. Госпожа К. не задумываясь пожертвовала ею, лишь бы сохранить связь с отцом. Возможно, что обида задела Дору особенно сильно, действуя более патогенно, чем другая обида, скрываемая ею и относящаяся к тому, что отец пожертвовал ею. Не указывает ли столь стойкая амнезия (относительно источников ее каверзных познаний) напрямую на эмоциональную значимость предательства со стороны подруги, вместе с последующим обвинением со стороны господина К.?

Думаю, что не заблуждаюсь, когда принимаю за истину то, что сверхценная идея Доры, концентрирующаяся на связи отца с госпожой К., была предназначена не только для подавления ставшей осознанной любви к господину К., но и (в более глубоком смысле) для того, чтобы скрыть бессознательную любовь к госпоже К.; правда тут не обошлось без искусной маскировки Дора навязчиво заставляла себя поверить в то, что отец пожертвовал ею ради госпожи К., шумно демонстрировала, что завидует ей, обладающей папой, и таким образом скрывала противоположные чувства:

·        зависть к папе, которому адресована любовь госпожи К. и

·        разочарование в любимой женщине из-за ее предательства.

Ревность по отношению к женщине была сцеплена в ее бессознательном с ревностью, адресованной мужчине. Такую мужскую, или лучше сказать, гинекофилическую направленность чувств необходимо рассматривать как типичную для бессознательной любовной жизни истерических девушек.

 

Продолжение 2 >>

 

раздел "Случаи"

Другие случаи из практики З. Фройда:

  Президент Шребер

  Фрагмент анализа истерии (Дора)

  Человек-крыса Rattenmann

  Случай Анны О.

  Истории болезни - Катерина