Зигмунд Фройд "Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном случае паранойи" (3)
III О МЕХАНИЗМЕ ПАРАНОЙИ
До сих пор мы обсуждали комплекс отца, доминирующий в случае Шребера, и центральную фантазию-желание заболевания. Во всем этом нет ничего характерного для формы болезни, называемой паранойей, ничего из того, чего мы не могли бы найти и что мы действительно находили в других случаях невроза. Своеобразие паранойи (или параноидной деменции) мы должны отнести к чему-то другому, к особой форме проявления симптомов, и мы ожидаем, что за это ответственны не комплексы, а механизм сим-птомообразования или механизм вытеснения. Мы бы сказали, что характерная особенность паранойи заключатся в том, что для зашиты от гомосексуальной фантазии-желания человек реагирует как раз манией преследования подобного рода.
Это утверждение будет тем более веским, если, основываясь на опыте, мы укажем на то, что именно между гомосексуальной фантазией-желанием и этой формой болезни существует тесная, возможно, постоянная связь. Не доверяя своему собственному опыту, я вместе с моими друзьями К. Г. Юнгом из Цюриха и Шандором Ференци из Будапешта в последние годы исследовал касательно данного пункта множество наблюдавшихся ими случаев параноидного заболевания. Это были как мужчины, так и женщины, истории болезни которых предоставили нам материал для исследования; они отличались расой, профессией и социальным положением, и мы с удивлением обнаружили, что во всех этих случаях в центре болезненного конфликта можно было отчетливо распознать защиту от гомосексуального желания и что все эти больные потерпели крушение, пытаясь преодолеть свою бессознательно усилившуюся гомосексуальность1. Разумеется, это не соответствовало нашему ожиданию. Именно при паранойе сексуальная этиология отнюдь не очевидна; напротив, в качестве причины возникновения паранойи,
1 Еще одно подтверждение содержится в анализе паранойяльного больного Й. Б., проведенного А. Медером (1910). Я сожалею, что еще не мог прочесть эту работу в то время, когда писал собственную.
особенно у мужчины, в первую очередь бросаются в глаза социальные обиды и унижения. Но здесь нужно л ишь чуть-чуть углубиться, чтобы в этих социальных травмах в качестве главного действующего фактора распознать участие гомосексуальных компонентов эмоциональной жизни. До тех пор пока нормальное функционирование не позволяет заглянуть в глубины душевной жизни, можно даже усомниться в том, что эмоциональные отношения индивида с окружающими его людьми в социальной жизни фактически или генетически могут что-либо обострить эротикой. Бред регулярно выявляет эту связь и возвращает социальное чувство к его корням в чувственно грубом эротическом желании. Также и доктор Шре-бер, чей бред достигает высшей точки в фантазии-желании, гомосексуальный характер которой нельзя не увидеть, в период здоровья — согласно всем сообщениям — не проявлял никаких признаков гомосексуальности в вульгарном смысле.
Я думаю, что будет оправданным и нелишним, если я попытаюсь показать, что наше сегодняшнее, полученное благодаря психоанализу знание душевных процессов уже позволяет нам понять роль гомосексуального желания при заболевании паранойей. Исследования, проведенные в последнее время1, обратили наше внимание на стадию в развитии либидо, которую оно проходит на пути от ау-тоэротизма к объектной любви2. Ее назвали нарциссизмом; я предпочитаю, возможно, менее корректное, но более краткое и благозвучное название «нарцизм»3. Она состоит в том, что находящийся в развитии индивид, который объединяет свои аутоэротически работающие сексуальные влечения в некое единство, чтобы заполучить объект любви, сначала выбирает объектом любви свое собственное тело и только затем переходит от него к выбору объектом постороннего человека. Возможно, эта фаза, выступающая посредником между аутоэротизмом и объектной любовью, в нормальных условиях является необходимой; похоже на то, что многие люди задерживаются на ней необычайно долго и что многое от этого состояния сберегается для более поздних стадий развития. В этом «я», взятом в качестве объекта любви, главную роль уже могут играть гениталии.
1 I. Sadger(1910). — Фройд, «Детское воспоминание Леонардо да Винчи» (1910с).
2 «Три очерка по теории сексуальности» (1905*/) Studienausgabe, т. 5, с. 56, прим. Этот пассаж был добавлен во втором издании, 1910. j.
3 [Приведенная в предыдущем примечании ссылка на «Три очерка», содержит, вероятно, самое первое опубликованное в печати упоминание темы нарцизма.]
Дальнейший путь к гетеросексуальное™ ведет к выбору объекта с такими же гениталиями, то есть через гомосексуальный выбор объекта. Мы предполагаем, что люди, ставшие впоследствии явными гомосексуалистами, так никогда и не освободились от требования, чтобы объект обладал такими же, как и у них, гениталиями, при этом существенное влияние оказывают детские сексуальные теории, приписывающие обоим полам одинаковые гениталии1.
По достижении гетеросексуального выбора объекта гомосексуальные стремления не исчезают и не упраздняются — они просто оттесняются от сексуальной цели и находят новое применение. Они теперь соединяются с частями влечений Я, чтобы в качестве «примкнувших»2 компонентов конституировать вместе с ними социальные влечения, и таким образом представляют собой эротический вклад в дружбу, товарищество, чувство солидарности и всеобщую любовь к людям. Насколько, собственно, велик этот вклад из эротического источника с торможением сексуальной цели, едва ли можно догадаться, исходя из нормальных социальных отношений людей. Но к этой же взаимосвязи относится то, что именно явные гомосексуалисты, а среди них опять-таки те, кто противится проявлению чувственности, отличаются особенно активным участием в общих интересах человечества, возникших в результате сублимации эротики.
В «Трех очерках по теории сексуальности» я высказал мнение, что каждая стадия развития психосексуальности выявляет возможность «фиксации» и тем самым место предрасположения к тому или иному расстройству3. Лица, которые не полностью освободились от стадии нарцизма, то есть те, у кого произошла на ней фиксация, которая может предрасполагать к болезни, подвержены опасности того, что высокий прилив либидо, не нашедший иного оттока, приведет к сексуализации их социальных влечений и тем самым аннулирует достигнутые ими в ходе развития сублимации. К такому результату может привести все, что вызывает обратное течение либидо («регрессию»):
1 [Ср. «Об инфантильных сексуальных теориях» (1908с).]
2 [Ср. работу, посвященную нарцизму (1914с, Sludienausgabe, т. 3, с. 54 и прим.). В ней Фройд говорит: «Сексуальные влечения сначала примыкают к удовлетворению влечений Я...» Отсюда он вывел свой «примыкающий тип» выбора объекта.]
3 [См. Studienausgabe, т. 5, с. 138. Эта тема, затронутая в данном абзаце, более подробно рассматривается в начале работы «Предрасположение к неврозу навязчивости» (1913)
как коллатеральное подкрепление с одной стороны вследствие разочарования с женщиной или непосредственный застой вследствие неудачи в социальных отношениях с мужчиной (и тот и другой случай представляют собой «отказ»), так и общее повышение либидо, которое становится слишком сильным, чтобы с ним можно было бы совладать уже открытым путем, и которое поэтому прорывает плотину в слабом месте сооружения1. Поскольку в наших анализах мы обнаруживаем, что параноики пытаются защититься от подобной сексуализации своих социальных влечений, мы склонны предположить, что слабое место в их развитии следует искать где-то между аутоэротизмом, нар-цизмом и гомосексуальностью, что именно там находится предрасположение к болезни, которое, возможно, предстоит определить еще более точно. Сходное предрасположение мы должны были бы приписать dementiapraecox(по Крепелину) или шизофрении (по Блейлеру), и мы надеемся, что в дальнейшем получим отправные точки, которые позволят нам объяснить различия в форме и исходе этих двух расстройств через соответствующие различия в предрасполагающей фиксации.
Если, таким образом, мы предполагаем, что ядром конфликта при паранойе является гомосексуальная фантазия-желание о любви к мужчине, то все же не будем, разумеется, забывать, что условием сохранения столь важной гипотезы должно быть исследование большого множества разнообразных форм паранойяльного заболевания. Поэтому мы должны быть готовы к тому, чтобы в зависимости от обстоятельств ограничить свое утверждением одним-единственным типом паранойи. Тем не менее бросается в глаза, что все известные основные формы паранойи можно представить как возражение тезису: «#(мужчина) люблю его (мужчину)», — и что они исчерпывают все возможные формулировки этого возражения.
Предложению «Я люблю его (мужчину)» противоречит:
а) мания преследования, поскольку она во всеуслышание провозглашает:
«Я нелюблю его — я его ненавижу». Но это возражение, которое не могло бы звучать иначе в бессознательном2, в этой форме не может быть осознано параноиком.
1 [Эта проблема и понятие «отказ» подробнее обсуждаются в несколько более поздней работе Фройда «О типах невротического заболевания» (1912с).]
2 В своей формулировке на «основном языке» по Шреберу.
Механизм симптомообразования при паранойе требует, чтобы внутреннее восприятие, чувство, заменилось восприятием внешнего. Поэтому тезис «Я его ненавижу» в результате проекции превращается в другой: «Он ненавидит (преследует) меня, и это дает мне право его ненавидеть». Таким образом, побуждающее бессознательное чувство выступает как следствие внешнего восприятия:
«Я нелюблю его — я его ненавижу, потому что он меня преследует».
Наблюдения не оставляют сомнения в том, что преследователь — это не кто иной, как человек, которого прежде любили.
б) Другую точку приложения для возражения избирает эротомания, которая без этого объяснения оставалась бы совершенно непонятной.
«Я не люблю его — я люблю ее».
И то же самое принуждение к проекции заставляет преобразовать тезис: «Я замечаю, что она меня любит».
«Я не люблю его — я люблю ее, потому что она меня любит». Многие случаи эротомании могут произвести впечатление исключительно преувеличенных или искаженных гетеросексуальных фиксаций, если не обратить внимание на то, что все эти влюбленности начинаются не с внутреннего восприятия любви к кому-то, а с восприятия себя как объекта любви. Но при этой форме паранойи может осознаваться также и вторая посылка «Я люблю ее», потому что ее противоречие с первой посылкой не является диаметрально противоположным и таким несовместимым, как противоречие между любовью и ненавистью. Ведь наряду с тем, что любят его можно любить и ее. Таким образом может случиться так, что проективная замена «Она любит меня» отходит на задний план перед тезисом «Я люблю ее», выраженном на «основном языке».
в) Третьим возможным видом возражения был бы теперь бред ревности, который мы можем изучать в характерным формах у мужчины и женщины.
г) Бред ревности алкоголика. Роль алкоголя при этом расстройстве понятна нам по всем направлениям. Мы знаем, что это возбуждающее средство устраняет торможения и упраздняет сублимации. Нередко из-за разочарования в женщине мужчина обращается к алкоголю, но, как правило, это означает, что он направляется в трактир и в компанию мужчин, которые дают ему эмоциональное удовлетворение, которое он не получает у себя дома от женщины. Если теперь эти мужчины становятся объектами более сильного либидинозного катексиса в его бессознательном, то он защищается от них с помощью возражения третьего рода: «Не я люблю мужчину — это она его любит», — и подозревает жену в связях со всеми мужчинами, которых он склонен любить.
Искажение посредством проекции должно здесь отпасть, поскольку со сменой любящего субъекта процесс и без того оказывается выброшенным из Я. То, что жена любит мужчин, остается делом внешнего восприятия; то, что он сам не любит, а ненавидит, что он любит не этого человека, а другого, — это, однако, факты внутреннего восприятия.
ж) Совершенно аналогично образуется паранойяльная ревность у женщин.
«Не я люблю женщин, а он любит их». Ревнивая женщина подозревает мужа в связях со всеми женщинами, которые нравятся ей самой вследствие ее ставшего слишком сильным, предрасполагающего нарцизма и ее гомосексуальности. В выборе приписываемых мужчине любовниц отчетливо проявляется влияние периода жизни, в котором произошла фиксация; зачастую это пожилые лица, непригодные для реальной любви, воссоздание нянек, служанок, подруг из их детства или непосредственно конкурировавших с ними сестер.
Можно было бы предположить, что тезис, состоящий из трех частей, такой, как «Ялюблю его», допускает лишь три вида возражения. Бред ревности противоречит субъекту, мания преследования — глаголу, эротомания — объекту. Но в действительности возможен еще и четвертый вид возражения, общее отрицание тезиса в целом:
«Я вообще никого не люблю» — и этот тезис представляется психологически эквивалентным — поскольку либидо должно быть все же куда-то направлено — тезису: «Я люблю только себя». Этот вид возражения выявляет нам манию величия, которую мы можем понять как сексуальную переоценку собственного «я» и, таким образом, соотнести с известной переоценкой объекта любви1.
Для других аспектов теории паранойи не может не иметь значения, что в большинстве других форм паранойяльного заболевания можно констатировать примесь мании величия. Мы вправе предположить, что мания величия вообще является инфантильной, что в ходе дальнейшего развития она приносится в жертву обществу и что интенсивней всего ее подавляет влюбленность, во власти которой оказывается индивид.
1 «Три очерка по теории сексуальности» (1905t/, с. 17) \Studienausgabe,i. 5, с. 61.] — Эту же точку зрения и формулировку мы встречаем у Абрахама (там же) и Меде-ра (там же).]
Где пробуждается любовь,
Там гибнет «я», наш мрачный деспот1.
После этого обсуждения неожиданного значения гомосексуальной фантазии-желания для паранойи вернемся теперь к тем двум моментам, к которым мы с самого начала хотели отнести характерные особенности этой формы заболевания, — к механизму симптомообразования и к механизму вытеснения.
Разумеется, мы не вправе изначально предполагать, что эти механизмы являются идентичными, что симптомообразование осуществляется тем же путем, что и вытеснение, даже если тот же са- \ мый путь при этом проходят в противоположном направлении. Такая идентичность отнюдь и не кажется очень правдоподобной; и все же мы хотим воздержаться от каких-либо высказываний по этому поводу до тех пор, пока не будет завершено исследование.
В симптомообразовании при паранойе прежде всего бросается в глаза та особенность, которая заслуживает название проекции. Внутреннее восприятие подавляется, а вместо него в качестве внешнего восприятия в сознание попадает его содержание, подвергшееся известному искажению. При мании преследования искажение состоит j в преобразовании аффекта; то, что внутренне должно было бы ощу- ' щаться как любовь, внешне воспринимается как ненависть. Было бы соблазнительно представить этот удивительный процесс как нечто самое важное в паранойе и как абсолютно патогномоничный для нее, если своевременно не вспомнить о том, что 1) проекция не играет одинаковую роль во всех формах паранойи и 2) что она встречается не только при паранойе, но и при других условиях в душевной жизни, более того, что она регулярно частично определяет нашу установку по отношению к внешнему миру. Когда причины одних чувственных ощущений в отличие от других мы не ищем в самих себе, а относим j их вовне, то и этот нормальный процесс заслуживает названия проекции. Таким образом, приняв во внимание то, что при объяснении проекции речь идет о более общих психологических проблемах, мы решаем вернуться к изучению проекции и вместе с ней механизма симптомообразования при паранойе в целом в другой взаимосвязи2
1 Джелаледин Руми; цитировано по предисловию Куленбека к пятому тому сочинений Джордано Бруно.
2 [Однако в сочинениях Фройда, по-видимому, нет ничего, что бы указывало на такое более позднее исследование.]
и переходим к вопросу о том, какие представления, касающиеся механизма вытеснения при паранойе, мы можем сформировать. В оправдание нашего временного отказа скажу заранее: мы обнаружим, что характер процесса вытеснения гораздо более глубоко связан с историей развития либидо и с обусловленным ею предрасположением, чем характер симптомообразования.
В психоанализе1 в общем и целом мы выводим патологические феномены из вытеснения. Если мы более тщательно рассмотрим то, что называется «вытеснением», то обнаружим повод разбить этот процесс на три фазы, которые в понятийном отношении легко отделить друг от друга2.
1) Первая фаза состоит в фиксации, предтечи и условия всякого «вытеснения». Факт фиксации можно свести к тому, что влечение или компонент влечения не развивается предусмотренным образом и вследствие этой задержки развития остается на инфантильной стадии. Данное либидинозное течение относится к последующим психическим образованиям как принадлежащее системе бессознательного, как вытесненное. Мы уже говорили, что такие фиксации влечений предрасполагают к последующему заболеванию, и можем добавить, что они обусловливают прежде всего исход третьей фазы вытеснения.
2) Вторая фаза вытеснения — это собственно вытеснение, которому до сих пор мы уделяли основное внимание. Оно происходит от более высоко развитых, способных к осознанию систем Я и может быть описано как «послеподавление». Оно производит впечатление активного, по существу, процесса, тогда как фиксация, собственно говоря, представляется пассивным отставанием. Вытеснению подвергаются либо психические потомки тех первично отставших влечений, когда вследствие их усиления возник конфликт между ними и Я (или с сообразными Я влечениями), либо такие психические стремления, против которых по другим причинам возникает сильнейшая антипатия. Но эта антипатия не имела бы следствием вытеснение, если бы между нежелательными, подлежащими вытеснению стремлениями и уже вытесненными побуждениями не была установлена связь.
1 [Фройд употребляет здесь слово «Psychoanalytik». — Прим. пер.]
2 [То, о чем здесь далее говорится, несколько иными словами повторяется в мета-психологической работе «Вытеснение» (1915d), Studienausgabe, т. 3, с. 109.]
Там, где это произошло, отталкивание со стороны системы сознания и притяжение со стороны системы бессознательного одинаково содействуют успеху вытеснения. Оба случая, которые здесь рассмотрены порознь, на самом деле могут быть разделены менее строго и различаться между собой лишь большим или меньшим вкладом со стороны первично вытесненных влечений.
3) Третьей, самой важной для патологических феноменов фазой является фаза неудачи вытеснения, прорыва, возвращения вытесненного. Этот прорыв происходит в месте фиксации и имеет своим содержанием регрессию либидинозного развития к этому месту.
Мы уже отмечали многообразие фиксаций; их столько же, сколько стадий в развитии либидо. Мы должны быть готовы к тому, что такое же многообразие существует и в механизмах собственно вытеснения и в механизмах прорыва (или симптомообразова-ния), и, пожалуй, уже сейчас вправе предположить, что не сумеем свести все это многообразие исключительно к истории развития либидо.
Нетрудно догадаться, что этим обсуждением мы затрагиваем проблему выбора невроза, к которой между тем нельзя подступиться без предварительной работы другого рода. Вспомним теперь, что мы уже обсуждали фиксацию, оставив в стороне симптомообразо-вание, и ограничимся вопросом, можно ли из анализа случая Шре-бера получить намек на механизм (собственно) вытеснения, господствующий при паранойе.
На пике болезни под влиянием видений, «отчасти пугающих, но отчасти опять-таки неописуемо великолепных» (73), у Шребера сформировалось убеждение в неотвратимости великой катастрофы, конца света. Голоса говорили ему, что весь труд 14000-летнего прошлого потерян и что земле дано прожить еще только 212 лет (71); в конце своего пребывания в лечебнице Флехсига он считал, что этот срок уже истек. Сам он был «единственным еще оставшимся действительным человеком», а немногочисленные человеческие фигуры, которых он еще видел — врача, санитаров и пациентов, — он объявил «сотворенными чудом, наспех сделанными людьми». Время от времени пробивало себе путь также обратное течение; ему показывали газету, в которой можно было прочесть сообщение о его собственной смерти (81), он сам существовал во второй, неполноценной форме, и в ней однажды тихо скончался (73). Но оформление бреда, в котором сохранялось «я», а мир приносился в жертву, оказалось гораздо более сильным. Он по-разному представлял себе причины этой катастрофы; то он думал об оледенении вследствие исчезновения солнца, то о разрушении в результате землетрясения, при этом в качестве «духовидца» он приобретал ту же роль, что и другой духовидец во время землетрясения в 1755году в Лиссабоне(91). Или же виновным был Флехсиг, ибо своим колдовством он сеял среди людей страх и ужас, подрывал основы религии и распространял всеобщую нервозность и безнравственность, в результате чего затем на людей обрушились опустошительные эпидемии (91). В любом случае конец света был следствием конфликта, вспыхнувшего между ним и Флехсигом, или, как изображалась этиология во второй фазе бреда, его ставшей нерасторжимой связи с богом, следовательно, неизбежным результатом его заболевания. Через несколько лет, когда доктор Шребер вернулся в человеческое сообщество и не смог обнаружить в попадавшихся ему книгах, музыкальных произведениях и предметах обихода ничего, что сочеталось бы с его предположением об огромной временной пропасти в истории человечества, он признал, что его точка зрения не может уже оставаться в силе: «...Я не могу не согласиться, что внешне все осталось как было. Но не произошло ли основательное внутреннее изменение, — об этом будет сказано ниже (84—85). Он не мог усомниться в том, что за время его болезни мир погиб, а тот мир, который он видел теперь перед собой, уже был не тот, что прежде.
Подобная мировая катастрофа на бурной стадии паранойи — нередкое явление и в других историях больных1. Основываясь на нашем понимании либидинозного катексиса, нам будет нетрудно дать объяснение этим катастрофам, если мы будем руководствоваться оценкой других как «наспех сделанных людей»2. Больной лишил людей из своего окружения и из внешнего мира вообще либидинозного катексиса, который доселе был обращен на них; тем самым все стало для него безразличным, ни с чем не соотносящимся и нуждающимся в объяснении посредством вторичной рационализации как «сотворенное чудом, наспех сделанное». Конец света представляет собой проекцию этой внутренней катастрофы; его субъективный мир погиб после того, как он лишил его своей любви3.
1 «Коней света», имеющий иное обоснование, возникает на пике любовного экстаза («Тристан и Изольда» Вагнера); здесь все дарованные внешнему миру ка-тексисы поглощает не Я, а объект.
2 Ср. Abraham (1908), Jung (1907). — В небольшой работе Абрахама содержатся почти все основные идеи, изложенные в этом научном трактате, посвященном случаю Шребера.
3 Возможно, не только либидинозный катексис, но и интерес в целом, то есть j также исходящие от Я катексисы. См. ниже обсуждение этого вопроса.
После проклятия, с которым Фауст отрекается от мира, хор духов поет:
Увы! Увы! Разбил ты его, Прекраснейший мир, Могучей рукой. Он пал пред тобой, Разрушен, сражен полубогом!
Воспрянь, земнородный, могучий! Мир новый, чудесный и лучший Создай в мощном сердце своем1.
И параноик создает его заново, пусть и не прекраснее прежнего, но по крайней мере такой, что он снова может в нем жить. Он создает его благодаря работе своего бреда. То, что мы считаем продуктом болезни, бредовым образованием, в действительности представляет собой попытку исцеления, реконструкцию2. После катастрофы она удается в той или иной мере, но никогда не удается полностью; «основательное внутреннее изменение», по словам Шребера, произошло с миром. Но человек вновь обретает связь, зачастую весьма интенсивную, с людьми и предметами в мире, даже если это отношение, бывшее прежде оптимистически нежным, теперь стало враждебным. Поэтому мы скажем: процесс собственно вытеснения состоит в отделении либидо от ранее любимых людей — и вещей. Он происходит безмолвно; мы не получаем о нем никаких известий и вынуждены делать о нем заключения из последующих событий. Что привлекает к себе наше внимание, так это процесс исцеления, который аннулирует вытеснение и возвращает либидо к оставленным прежде людям. Он осуществляется при паранойе путем проекции. Неправильно было бы говорить, что внутренне подавленное ощущение проецируется вовне; скорее мы видим, что внутренне упраздненное возвращается извне. Основательное исследование процесса проекции, которое мы отложили до другого раза, устранит наши последние сомнения на этот счет.
Но мы не будем недовольны из-за того, что недавно приобретенное знание вовлекает нас в ряд дальнейших дискуссий.
1 [«Фауст», часть 1,4-я сцена, перевод Н. Холодковского.]
2 [Фройд еще раз возвращается к этой мысли и распространяет ее на симптомы других психозов.]
1) Мы можем сразу сказать, что отведение либидо не может происходить исключительно при паранойе, а там, где оно происходит, не обязательно должно иметь столь пагубные последствия. Вполне возможно, что отведение либидо является важным и постоянным механизмом любого вытеснения; мы ничего не узнаем об этом, пока аналогичному исследованию не будут подвергнуты другие расстройства, обусловленные вытеснением. Не подлежит сомнению, что в нормальной душевной жизни (и не только при печали) мы постоянно отторгаем либидо от людей или других объектов, при этом не заболевая. Когда Фауст отрекается от мира, произнеся те проклятия, результатом этого становится не паранойя или другой невроз, а особое общее настроение. Следовательно, само по себе отведение либидо не может быть патогенным фактором при паранойе; должно существовать некое особое свойство, отличающее паранойяльное отведение либидо от других видов этого же процесса. Такое свойство предложить нетрудно. Каково дальнейшее применение либидо, высвободившегося вследствие разъединения? Обычно мы сразу ищем замену для упраздненной привязанности; до тех пор пока не удастся найти эту замену, свободное либидо сохраняется в подвешенном состоянии в психике, где оно создает напряжение и влияет на настроение; при истерии высвобожденное либидо превращается в телесные иннервации или в тревогу. Однако при паранойе у нас имеется клиническое проявление, свидетельствующее о том, что отнятое у объекта либидо находит особое применение. Вспомним о том, что в большинстве случаев паранойи обнаруживаются следы мании величия и что сама по себе мания величия может конституировать паранойю. Из этого мы хотим сделать вывод, что высвободившееся либидо при паранойе устремляется к «я», используется для увеличения «я»1. Тем самым вновь достигается известная нам из развития либидо стадия нарцизма, на которой единственным сексуальным объектом было собственное «я». Основываясь на этом клиническом свидетельстве, мы предполагаем, что паранойяльные больные принесли с собой фиксацию на нарцизме, и утверждаем, что шаг назад от сублимированной гомосексуальности к нарцизму указывает на величину характерной для паранойи регрессии2.
2) Такое же напрашивающее возражение может опереться на историю болезни Шребера (как и на многие другие), поскольку она свидетельствует о том, что мания преследования (связанная с Флех-сигом), несомненно, появляется раньше, чем фантазия о конце света, и получается, что мнимое возвращение вытесненного предшествовало самому вытеснению, что представляет собой явный абсурд.
1 [Роль мании величия при шизофрении далее исследуется в работе, посвященной нарцизму (1914с), Studienausgabe, т. 3, с. 53.]
2 [См. также работу «Предрасположение к неврозу навязчивости».]
Чтобы ответить на это возражение, мы должны перейти от самого общего рассмотрения к конкретной оценке, безусловно, гораздо более сложных реальных условий. Необходимо признать возможность того, что такое отделение либидо может быть как частичным — удалением от отдельного комплекса, — так и всеобъемлющим. Частичное разъединение, наверное, встречается значительно чаще и предшествует всеобъемлющему, поскольку вначале оно определяется только влиянием жизненных обстоятельств. Этот процесс может остановиться на стадии частичного разъединения или дополниться всеобъемлющим, которое во всеуслышание заявляет о себе через манию величия. Тем не менее в случае Шребера отделение либидо от персоны Флехсига могло быть первичным; сразу за ним следует бред, который опять возвращает либидо к Флехсигу (со знаком минус как меткой произошедшего вытеснения) и тем самым упраздняет труд вытеснения. Теперь борьба за вытеснение начинается заново, но на этот раз используется более мощное средство; по мере того как оспариваемый объект становится самым важным во внешнем мире, с одной стороны, пытаясь привлечь к себе все либидо, а с другой стороны, мобилизуя против себя все сопротивления, борьба за отдельный объект становится похожей на битву, в ходе которой победа вытеснения выражается в убеждении, что мир погиб, а в живых остался только сам Шребер. Если окинуть взглядом искусные конструкции, сооруженные бредом Шребера на религиозной почве (иерархия бога — души, подвергшиеся испытанию, — преддверия небес — нижний и верхний боги), то можно задним числом оценить, какое изобилие сублимаций было разрушено катастрофой всеобъемлющего отсоединения либидо.
3) Третье рассуждение, вытекающее из развиваемых здесь взглядов, поднимает вопрос: должны ли мы считать всеобъемлющее отделение либидо от внешнего мира достаточно действенным для того, чтобы объяснить им «конец света», не достаточно ли в этом случае удерживавшихся катексисов Я1 для того, чтобы сохранить раппурт с внешним миром?
1 [Словосочетание «катексисы Я» неоднозначно. Здесь, без сомнения, имеются в виду «катексисы посредством Я» (катексисы, исходящие от Я). Это равнозначно тому, что в другом месте называется «интересом Я», что непосредственно вытекает уже из следующего предложения.]
В таком случае то, что мы называем либидинозным катексисом (интересом из эротических источников) следовало бы приравнять к интересу вообще либо учитывать возможность того, что серьезное нарушение в распределении либидо может также индуцировать соответствующее нарушение в катексисах Я. Это проблемы, при решении которых мы пока оказываемся совершенно беспомощными и неумелыми. Все было бы по-другому, если бы могли исходить из надежной теории влечений. Но на самом деле ничем подобным мы не располагаем. Мы пониманием влечение как пограничное понятие между соматическим и душевным, видим в нем психические репрезентанты органических сил и мы принимаем популярное разграничение влечений Я и сексуального влечения, которое, как нам кажется, согласуется с двойственной биологической позицией отдельного существа, стремящегося как к сохранению себя, так и к сохранению рода. Но все остальное — это конструкции, которые мы разрабатываем и от которых мы готовы вновь отказаться, чтобы ориентироваться в лабиринте непонятных душевных процессов, и именно от психоаналитических исследований болезненных душевных процессов мы ожидаем, что они приведут нас к определенным решениям в вопросах теории влечений. Учитывая юный возраст и разобщенность этих исследований, мы можем сказать, что это ожидание пока еще не сбылось. Возможность обратных воздействий нарушений либидо на катексисы Я точно так же нельзя отметать, как и ее противоположность — вторичное или индуцированное нарушение либидинозных процессов вследствие аномальных изменений в Я. Более того, вполне вероятно, что такого рода процессы составляют отличительную особенность психозов. Что из этого относится к паранойе, в настоящее время сказать нельзя. Я хотел бы подчеркнуть лишь один-единственный вывод. Нельзя утверждать, что параноик, даже на пике вытеснения, полностью перестал интересоваться внешним миром, как это приходится говорить в отношении некоторых других форм галлюцинаторных психозов (аменция Мей-нерта). Он воспринимает внешний мир, отдает себе отчет в его изменениях, эти впечатления побуждают его их объяснять («наспех сделанные люди»), и поэтому я считаю гораздо более вероятным, что его изменившееся отношение к миру следует объяснять исключительно или преимущественно потерей либидинозного интереса1.
1 [К этому абзацу относятся критические замечания К. Г. Юнга, которые обсуждаются Фройдом в его работе, посвященной нарцизму (1914с; Studienausgabe, т. 3, с. 46 и далее).]
4) При близких отношениях паранойи к dementiapraecoxнельзя уклониться от вопроса, насколько такое понимание первого расстройства должно влиять на понимание второго. Я считаю вполне оправданным шагом Крепелина, когда он объединил многое из того, что прежде называли паранойей, с кататонией и другими формами в новую клиническую единицу, для которой, однако, название dementiapraecoxбыло выбрано весьма неудачно. Также и по поводу обозначения Блейлером этих же форм заболевания как шизофрении можно было бы возразить, что это название кажется приемлемым только в том случае, если не вспоминать о его буквальном значении. В остальном оно слишком тенденциозно, поскольку использует для обозначения теоретически постулированную особенность, к тому же такую, которая присуща не только этому нарушению и которую в свете других воззрений нельзя признать существенной. Однако в общем и целом не так уж важно, как называют картины болезни. Важнее — представляется мне — оставить паранойю как самостоятельный клинический тип, даже если ее картина зачастую осложняется шизофреническими чертами, ибо с позиции теории либидо в силу иной локализации предрасполагающей фиксации и иного механизма возвращения [вытесненного] (симптомообразования) ее можно отделить от dementiapraecox, с которой ее объединяет главная особенность собственно вытеснения — отсоединение либидо наряду с регрессией к Я. Я считаю наиболее целесообразным закрепить за dementiapraecoxназвание парафрения, которое, будучи неопределенным по содержанию, указывает на связь с паранойей, не имеющей других обозначений, и, кроме того, напоминает о возникающей при ней гебефре-нии. При этом не имеет значения, что это название уже предлагалось раньше для обозначения другого явления, поскольку такое другое его использование не закрепилось1. То, что при dementiapraecoxособенно отчетливо проявляется удаление либидо от внешнего мира, весьма убедительно было показано Абрахамом.
1 [Основываясь на впервые представленных здесь рассуждениях, Фройд открыто предлагает заменить названия «dementia praecox» и «шизофрения» термином «парафрения» и отделить его от родственной им «паранойи». Однако примерно через три года он начал использовать термин «парафрения» в более широком смысле, чем то обозначение, которое включает в себя «dementia praecox» и «паранойю». То, что это изменение понятия произошло преднамеренно, явствует из пассажа в работе «Предрасположение к неврозу навязчивости» (1913/), который был переформулирован во втором издании (1918). Однако в своих работах, написанных после 1918 года, Фройд, по-видимому, отказался от попытки ввести термин «парафрения».]
Из этой особенности мы делаем вывод о вытеснении посредством отделения либидо. Фазу бурных галлюцинаций также и здесь мы понимаем как фазу борьбы вытеснения с попыткой исцеления, стремящейся вернуть либидо к его объектам. В делириях1 и двигательных стереотипиях болезни Юнг [ 1908] с необычайной аналитической проницательностью распознал удерживаемые из последних сил остатки былых объектных катексисов. Однако эта попытка исцеления, принимаемая наблюдателем за саму болезнь, пользуется не проекцией, как при паранойе, а галлюцинаторным (истерическим) механизмом. В этом состоит одно из важных отличий паранойи; его можно генетически объяснить также и с другой стороны2. Исход dementiapraecox, где нарушение почти никогда не остается частичным, составляет второе отличие. В целом он менее благоприятен, чем при паранойе; победа остается за вытеснением, а не за реконструкцией, как при последней. Регрессия доходит не только до нарцизма, выражающегося в мании величия, а до полного отказа от объектной любви и до возврата к инфантильному аутоэротизму. Следовательно, предрасполагающая фиксация должна оставаться далеко позади, дальше, чем при паранойе, находиться в начале развития от аутоэротизма к объектной любви. Также совершенно невероятно, чтобы гомосексуальные импульсы, которые мы так часто, возможно, регулярно, обнаруживаем при паранойе, играли такую же важную роль в этиологии dementiapraecox, имеющей гораздо менее ограниченные проявления.
Наши предположения относительно предрасполагающих фиксаций при паранойе и парафрении сразу позволяют понять, что болезнь может начаться с паранойяльных симптомов и все же в дальнейшем развиться в деменцию, что параноидные и шизофренические симптомы могут сочетаться в любых пропорциях, что может возникнуть картина болезни, как у Шребера, которая заслуживает названия паранойяльной деменции, поскольку проявление фантазии-желания и галлюцинаций соответствует парафренным чертам, а ее повод, механизм проекции и исход — параноидным.
1 (Ср. употребление эгого термина в истории болезни «Раттенманна» и определение, которое ему дает Фройд.]
2 [Генетическое объяснение этого различия — с точки зрения предрасполагающей фиксации в случае dementiapraecox— дается ниже, через три предложения.]
Более того, в ходе развития могло возникнуть несколько фиксаций, которые поочередно допускают прорыв оттесненного либидо, например, сначала приобретенная позднее, а затем, в дальнейшем течении болезни — первоначальная, ближе расположенная к исходному пункту'. Хотелось бы знать, каким обстоятельствам данный случай обязан своим относительно благополучным исходом, ибо едва ли можно считать, что он объясняется чем-то случайным, например, «улучшением вследствие смены обстановки», наступившим после того, как больной покинул лечебницу Флех-сига2. Но наше недостаточное знание интимных взаимосвязей в истории этого больного делает ответ на этот интересный вопрос невозможным. В качестве предположения можно было бы сказать, что позитивная, по существу, окраска комплекса отца, вероятно, неомраченное в более поздние годы отношение к прекрасному отцу сделали возможным примирение с гомосексуальной фантазией и тем самым похожим на выздоровление течение болезни.
Поскольку я не боюсь критики и не чураюсь самокритики, у меня нет мотива избегать упоминаний о сходстве, которое, возможно, повредит нашей теории либидо во мнении многих читателей. «Божьи лучи» Шребера, скомпонованные благодаря сгущению солнечных лучей, нервных волокон и сперматозоидов, являются, собственно говоря, не чем иным, как предметно представленными, спроецированными вовне либидинозными катек-сисами и придают его бреду удивительную согласованность с нашей теорией. То, что мир должен погибнуть, потому что Я больного притягивает к себе все лучи, то, что позднее во время процесса реконструкции он вынужден с тревогой заботиться о том, чтобы бог не прервал с ним связь посредством лучей, — эти и многие другие частности бредового образования у Шребера предстают чуть ли не эндопсихическими восприятиями процессов, гипотезу о которых я положил здесь в основу понимания паранойи. Однако я могу привести свидетельство одного друга и специалиста в пользу того, что теорию паранойи я разработал еще до того, как мне стало известно содержание книги Шребера.
1 [Подобного рода случай, когда истерия перешла в невроз навязчивости, играет важную роль в работе «Предрасположение к неврозу навязчивости».]
2 Ср. Riklin (1905).
Предоставим будущему решить, не содержится ли в теории больше бреда, чем мне бы хотелось, и не больше ли в бреде правды, чем это полагают сегодня другие.
Наконец, мне не хотелось бы завершать эту работу, которая опять представляет собой лишь фрагмент некой большей взаимосвязи, не указав на два главных тезиса, на доказательство которых взяла курс теория неврозов и психозов, основанная на представлениях о либидо: что неврозы, по существу, возникают из-за конфликта Я с сексуальным влечением и что их формы сохраняют отпечатки развития либидо — и Я.
ДОПОЛНЕНИЕ (1912[1911])
При обсуждении истории болезни председателя судебной коллегии Щребера я намерено ограничился минимумом толкований и вправе рассчитывать на то, что любой психоаналитически образованный читатель вынесет из представленного материала больше, чем я открыто высказываю, что ему не составит труда связать между собой отдельные нити общей картины и прийти к выводам, которые я просто обозначаю. Счастливый случай, привлекший внимание других авторов этого же тома к автобиографии Шребе-ра, позволяет догадаться, как много разного можно еще почерпнуть из символического содержания фантазий и бредовых идей остроумного параноика1.
Случайное пополнение моих знаний после публикации этой работы о Шребере позволило мне правильнее оценить одно из его бредовых утверждений и распознать в нем множество связей с мифологией. Ранее я упоминал особое отношение больного к солнцу, которое я истолковал как сублимированный «символ отца». Солнце разговаривает с ним человеческим голосом и, таким образом, раскрывается перед ним как живое существо. Шребер обычно его поносит и выкрикивает угрозы; он также уверяет, что его лучи перед ним тускнеют, когда он, повернувшись к нему, громко говорит. После своего «выздоровления» он хвалится, что может спокойно смотреть на солнце и что оно ослепляет его лишь в весьма незначительной степени, что, разумеется, раньше было бы невозможным (примечание на с. 139 книги Шребера [цитировано на с. 491, прим. 2]).
С этой бредовой привилегией иметь возможность смотреть на солнце, не будучи ослепленным, связан мифологический интерес. Мы читаем у С. Рейнаха2,
1 Ср. Jung (1911, 164 и 207); Spielrein (1911, 350).
2 (1905-1912), т. 3 (1908), 80. (По Келлеру, 1887 |268J.)
что древние естествоиспытатели признавали эту способность только за орлами, которые как обитатели высших воздушных слоев находились в особенно близких отношениях с небом, солнцем и молнией1. Но эти же источники также сообщают, что орел, прежде чем признать своих птенцов законными, подвергает их испытанию. Если им не удается не мигая смотреть на солнце, то их выбрасывают из гнезда.
В значении этого мифа о животных не может быть никаких сомнений. Разумеется, здесь животным лишь приписывается то, что у людей является священным обычаем. То, что орел делает со своими птенцами, — это ордалия, проверка происхождения, про которую сообщают у самых разных народов из древних времен. Так, жившие на Рейне кельты вверяли своих новорожденных потокам течения, чтобы убедиться, действительно ли они были их крови. Племя псиллов в современном Триполи, хвалившееся своим происхождением от змей, оставляло детей наединг с такими змеями; тех, кто родился по закону, змеи либо вообще не кусали, либо они быстро поправлялись от последствий укуса2. Предпосылка этих испытаний восходит к тотемистическому мышлению примитивных народов. Тотем — это животное или одушевляемая сила природы, от которых племя выводит свое происхождение, — щадит родственников этого племени как своих детей, подобно тому как он сам почитается ими как прародитель, и его тоже щадят. Здесь мы затронули вопросы, которые, как мне кажется, способны помочь нам прийти к психоаналитическому пониманию истоков религии3.
Таким образом, орел4, который заставляет своих птенцов смотреть на солнце и требует, чтобы его свет их не слепил, ведет себя, как потомок солнца, подвергающий своих детей проверке на принадлежность к высокому роду. И когда Шребер хвастается, что может безнаказанно смотреть на солнце, которое его не слепит, он воспроизводит мифологическое выражение своей родственной связи с солнцем и вновь убеждает нас в правоте, когда мы истолковываем его солнце как символ отца.
1 В самых высоких местах храма помещались изображения орлов, чтобы они действовали в качестве «магических» громоотводов» (S. Reinach, там же).
2 См. указатель литературы у Рейнаха, там же, т. 1, 74.
3 [ Вскоре после этого Фройд развил эти идеи в работе «Тотем и табу» (1912—1913)]
4 «Мемуары» (24). — «Дворянство» является атрибутом «орла».
Другие случаи из практики З. Фройда:
Президент Шребер
Фрагмент анализа истерии (Дора)
раздел "Случаи"