Жак Андре "100 слов психоанализа". (отрывки)

Фройд (1856-1939)

Вена, 19, Бергассе … тихая улица, буржуазный дом. Квартира на первом этаже. Подняться по ступенькам, идти по следам Абрахама, Ференци, Стефана Цвейга, а также и Доры, Эрнста, «Человека с крысами», или Сергея, «Человека с волками», является для сегодняшнего психоаналитика незабываемым моментом: несомненно, так было и для «маленького Ганса» в день его визита к «профессору». Едва переступив порог, на мгновенье иллюзия сохраняется, входишь в зал ожидания, сохранившийся в первозданном виде. Однако можно ждать долго и бесполезно. ОНИ опустошили все, ОНИ изгнали Фройда. Квартира пустая, музей хранит небытие.

Чтобы увидеть все остальное: кушетку, археологических свидетелей уничтоженной цивилизации, инфантильность человечества - Фройд коллекционировал лишь сновидения - надо проследить путь его изгнания и поехать в Лондон, на Маршфилд Гарден 20 (там умер Фройд 23 сентября 1939 года).

Также ОНИ выдворили и психоанализ и сожгли его книги. Психоанализ также, как и «дегенеративное» искусство, не имел чести быть в почете ни у одного тоталитарного режима, независимо от его природы, также и психиатрия, и различные виды поведенческой психотерапии ничем не могут похвастаться в этом смысле. Следует понимать, что свобода дорогого стоит.

ПСИХОСОМАТИКА

Пациенту, страдающему гипертонией каждый день угрожает опасность инфаркта. Кардиологам их латынь уже давно не помогает, поэтому они советуют ему пройти консультацию у психоаналитика, что он, в конце концов, и сделал, вопреки собственному желанию. Речь идет о мужчине, предпринимателе-строителе, работающего в горной зоне, строительные объекты которого (как и его материальное состояние) зависят от погодных условий.

- «Вам снятся сны?», спрашивает его психоаналитик…

- «Да».

- «Вы могли бы рассказать мне какое-то сновидение?..»

- «Идет снег, идет снег, идет снег…»

Психе и сома являются сообщающимися сосудами; когда первый сосуд [психика] слишком перегружен, психика легко перебрасывает то, с чем не может сама справиться и проработать во второй [сома]. Этот путь, по случаю, используется каждым из нас, но некоторые отдают ему предпочтение. Как правило, таких людей объединяют схожие характеристики. Их мышление является «оператуарным» (Марти, де М’Юзан), оно довольствуется лишь дублированием поведения, инструментом которого оно [оператуарное мышление] является, интересуясь лишь настоящим. Воображение, фантазмы* отсутствуют, также, как и аффект и воспоминания о прошлом.

Невротики* отделяют представление от аффекта, высвобождая тревогу, превращающуюся в симптом* (к примеру, в фобию*); у психосоматических пациентов, наоборот, всё отсутствует, -- и фантазм и тревога. В примере нашего пациента гипертоника, даже сновидения лишены своего онейризма. Нет никакой ощущаемой тревоги, есть одно лишь страдающее тело. Отношения к остальными людям дезаффектированы, т. е. они лишены аффекта.

При соматизации смысл символической природы отсутствует – нет символического смысла, подобно отказу видеть, иллюстрирующего истерическую слепоту – соматизация не является также и способом коммуникации, соматизируя, тело ничего никому не собирается сообщать. Соматизации напоминают примитивные способы выражения, а также коммуникацию раннего детства, доречевого периода, до овладения языком (Джойс МкДугал) и поэтому, пока еще разделенные между собой психе-сома вынуждены взывать к другому через анорексию* , мерицизм, колит, колики, экземы, астму…

См. также Пьер Марти "Ментализация и психосоматика".

СТЫД

Невиновность является противоположностью виновности*, а надменность является обратной стороной стыда. Виновность подчеркивает ошибку, преступление; стыд подчеркивает оскорбление, нанесенное Я. Стыдливый человек -- это униженный Нарцисс, человек, который считал, что находится в безопасности, и который вдруг обнаруживает себя обнаженным. Виновный может искупить вину, произвести репарацию, возместив ущерб, получить прощение, но возможно ли, чтобы в один прекрасный день весь стыд был «исчерпан»? Стыд отражается на лице, стыдящийся теряет свое лицо, ему остается лишь исчезнуть, создать условия, чтобы стыд был забыт. Это [забывание испытанного стыда], безусловно, чаще происходит из-за расщепления* (Я), чем из-за вытеснения*, защищающее каждого из нас от пережитого ранее стыда.

ПСИХОЗ

Это было в старом приюте, плохо отапливаемом, полным сквозняков, который зимними вечерами становился еще мрачнее. Закутанная в пальто, врач-интерн психиатр недоумевала, как молодой человек, больной шизофренией, стоящий перед ней в одной распахнутой рубашке, мог оставаться таким безразличным к ледяному холоду. Указывая рукой на свою грудь, начинающая врач спросила его: «У вас здесь не болит?» Он продолжал на нее долго смотреть. Смотреть – неправильное, ошибочное слово, поскольку оно предполагает наличие рефлексии; а между ними двумя никакого взаимообмена не произошло, она скорее почувствовала его проскользнувший взгляд, заметив, что его зрачки были лишены способности зеркальной ретрансляции и поэтому они не смогли вернуть, что было ему «адресовано». Затем он протянул руку и положил ее туда же, где чуть раньше была ее рука, на ее грудь… «Нет, у меня здесь не болит». «Я есть другой», эта формула уже непригодна, «другой есть Я» подходит лучше, чтобы выразить отчуждение, безумие при психозе, когда неизвестно, где начинается внутреннее и где заканчивается внешнее! Если спросить психотическую мать, почему она не кормит своего плачущего младенца, которому пора есть, она отвечает: «Я не голодна».

См. также Зигмунд Фройд "Невроз и психоз".

ПРЕЛЮДИИ/ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЛАСКИ

Человек выдумал не коитус, а только прелюдию к нему. Уравнивание между инстинктом и влечением, между генитальным и сексуальным, существовавшее длительное время являлось отражением определения Фройдом разрядки как монотонной цели влечения*. Прелюдия, эта бесконечная сексуальная игра, прямая наследница инфантильной сексуальности*, наоборот, указывает, что какая-то часть влечения «противится полному удовлетворению», выступает против [оргазма-] «маленькой смерти», против удовольствия. Напряжение и удовольствие, ни мало не исключая друг друга, усиливают друг друга.

Тысячелетнее творение мудрого Ватсиаяна «Кама-сутра» включает в своих текстах предложение воздерживаться от оргазма как можно дольше: «Наслаждение без воздержания уничтожает само себя». В этом произведении сексуальные отношения описываются как хореография, у которой нет почти никакой связи с тем, что происходит при естественном, примитивном коитусе. Сексуальность становится ars erotica [эротическим искусством]. Прелюдия является не только самой человеческой стороной сексуальности, она обуславливают встречу между полами. И поскольку в этой игре женщина «менее находчива, чем мужчина», Амбруаз Паре, достойный последователь медицины Гиппократа, советует мужчине «баловать, щекотать, будоражить, трогать и ласкать» ту, которую, в противном случае, «будет трудно стимулировать».

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ/ТОЛКОВАНИЕ

Сновидение* взволновало ее, но она сама не знает, почему; все казалось столь невинным в картине того двора, где мальчики и девочки караулили друг друга на переменах, где она, не долго думая, вступала в драку, чтобы защитить свою территорию…

[После того, как пациент рассказывает сон, мы ждем его ассоциаций]. Ассоциации возвращают ее к играм детства, к удовольствию от «борьбы» со своим отцом. Она начинает беспокоиться, смущаться, на минуту она как будто встревожилась; пациентка совершенно уверена, что ее «обожаемый папа» не сделал ни разу ни одного такого жеста, не совершил ничего такого…между ними было много разделенной любви, конечно, но ничего из того, что…

- (Аналитик) Что не помешало Вам увидеть во сне…

Единственное, что должен сделать психоаналитик [в этом контексте] является интерпретация. Выбирая между двумя сферами, где, с одной стороны, находится (бессознательное) желание*, с другой,-- защита и сопротивление*, интерпретировать всегда следует первое. Выбор происходит в пользу слов, которые, словно рука помощи, помогают проявиться чему-то, давно ищущему выход, и найти свое выражение.

Чем больше сказанное аналитиком напоминает объяснение, чем ближе его слова к разъяснению, тем меньше они являются интерпретацией. Интерпретация тяготеет к двусмысленности, к загадке; остроумное слово нацелено, прежде всего, на открытие путей для смысла, который появляется благодаря этому. Психоаналитику ничего не известно, он ничего не знает, - разве что только услышанное от пациента, об остальном он скорее догадывается. Лишь последующие ассоциации анализанта смогут подтвердить или нет предложенное аналитиком толкование и всегда являются указателем настоящей динамики, когда мышление принимает направление, о котором аналитик даже и не думал. Бывает, что «блестящая» интерпретация ни к чему не ведет, в то время как «незначительная» [интерпретация], которую аналитик мог бы с тем же успехом попридержать в себе [подумать про себя, но не произносить вслух], может произвести переворот во внутреннем мире.

Интерпретация говорит тому, кому она адресована, что в его словах содержится смысл, ускользающий от него самого, интерпретация «находит и выявляет чуждое в самых глубинных недрах души» (Федида). Воздействие интерпретации на пациента «объективно» может быть преследующим и некоторым образом нарушающим границы, она озвучивает то, о чем обычно не говорят. И ее воздействие было бы еще более тягостным, если бы не соблюдались условия его формулировки. Интерпретация, сделанная не вовремя, не в надлежащий момент, является лишь дикой и оскорбительной атакой на пациента, кроме того, такую интерпретацию пациенту невозможно ни услышать, ни принять; интерпретация также теряется попусту, если она сделана преждевременно.

У психоанализа нет монополии на толкования, в чем же тогда состоит его оригинальность? В опыте, которым ни философ герменевтики, ни историк, ни искусствовед… не обладают: в опыте работы в трансфере и с трансфером, в опыте определения присутствия трансфера*, в опыте понимания реальности и силы трансфера. Именно сила трансфера превращает обычные слова толкования в акт, в жест, которые словно продолжают сновидение.

СУИЦИД

Что бы мог нам поведать самоубийца в объяснениии своего поступка, если бы у него появилась такая возможность, дать себе и другим отчет в том, что произошло? Не многое, вероятно, не больше того, что говорят те, которым попытка самоубийства не удалась: «Я больше так не мог, я хотел, чтобы все закончилось, я хотел спать, я не знаю, больше ничего не знаю…». Бедные слова, использованные в попытке объяснить и назвать безымянную тревогу*; акт/действие уже сам по себе признается в недостаточности слов. Покончить не с жизнью, а с психической жизнью, от которой невозможно сбежать, которую можно лишь разрушить. Ликвидировать тело, будучи не в состоянии заставить замолчать жестокую, насильственную Психе. Когда психика не справляется, случается, что попытка заканчивается успехом…и тогда начинается новая жизнь, не вечная, но все же…

Невыразимый акт, он не является последствием идеи суицида и фантазма*, поддерживающих его. «Люсьен [де Рюбампре] хотел покончить с собой из-за отчаяния и по определенной причине. Приняв такое решение, он начал анализировать способы. Тогда он представил себе ужасающее зрелище своего тела, всплывшего на поверхность, обезображенного… Как и у некоторых других самоубийц, у него появилось посмертное самолюбие» (Бальзак). Мысль о самоубийстве служит жизни: "Мысль о самоубийстве является большим утешением. Она помогла пережить не одну тяжкую ночь." Ф. Ницше.

Для Нарцисса* смерть является прежде всего раной. Верный стоической традиции – «Истинно свободен только тот, кто свободен от страха смерти” (Эпиктет) – он дает себе обещание скорее остаться хозяином момента, нежели пассивно терпеть разложение. Отсюда до соблюдения плана… Сколько людей пожелали убить себя, но утешились лишь тем, что разорвали свои фотографии!» (“Как часто люди хотят покончить жизнь самоубийством, а кончают тем, что рвут свои фотографические карточки”.(Жюль Ренар).

Как можно понять, что меланхолик* терпит неудачу лишь изредка, что пустота, к которой он приближается, не дает ему никакого шанса? Но идет ли речь о самоубийстве, об убийстве себя или об убийстве другого, ненавистного объекта, для которого Я* не больше тени, которую он носит с такой болью?

См. также Яков Обухов "Суицид с позиции психоанализа".

СОБЛАЗНЕНИЕ

"Любовь матери к своему младенцу, которого она кормит грудью и заботится о нем, намного глубже ее последующей привязанности к ребенку-подростку. Природа этой любви такова, что она полностью удовлетворяет любовные потребности, воплощая не только все психические желания, но и все телесные нужды" (Фройд). Ребенок протягивает губы в поиске молока и получает сосок груди, наполненной не только едой, но и наслаждением.

Ребенок является «эротической игрушкой» и это утверждения верно не только в случаях материнской перверзности*. А как бы иначе она смогла заниматься ребенком, ухаживать и заботиться о нем, если бы не вкладывала в уход за ним часть своей собственной бессознательной сексуальности? Отец ничуть не ошибается, когда догадывается, что в ребенке, который только что родился, появился его соперник. Тотальное соблазнение связано с асимметрией ребенка и взрослого (Лапланш), к неизбежной пассивности первого, к смешению и путанице между любовью и уходом. Ребенок ожидает получить нежность*, но может получить страсть. Для перверсии* требуется всего лишь еще один шаг, как в случаях, когда мать продлевает кормление грудью из-за оргазма, который она при этом испытывает.

APRÈS-COUP

Психоанализу многое пришлость претерпеть из-за образа, в вульгаризацию которого сам внес свой вклад, в соответствии с которым: «к пяти годам все уже сыграно», и это сводит каждого к своему инфантильному прошлому. Après-coup особенно усложняет эту примитивную теорию каузальности. В случае Эммы, когда она была всего лишь ребенком, бакалейщик-односельчанин позволил себе неприличный жест в ее адрес.

Это событие оставило след в психике девочки, долгое время бессмысленный и бездеятельный, будто и вовсе [из психики] исключенный. Так продолжалось до определенного дня, пока не вмешались «незначительные» обстоятельства, – (Эмма между тем стала молодой девушкой) – а именно, однажды продавцы магазина (возможно бакалеи) засмеялись при ее появлении, возможно, насмехаясь над ней; их насмешливые лица всколыхнули воспоминания о прежних оскалах надсмехающихся мужчин, подобные картины сменяли друг друга до тех пор, пока вновь не всплыло первое событие, связанное с бакалейщиком из ее села. Коллизия этих двух «событий/ударов» (coup), разделенных годами, неожиданно придает значение и смысл, несуществующий до того времени, приводит в действие механизм вытеснения* (всегда являющимся последующим) и приводит к развитию истерического невроза и сопровождающего его кортежа симптомов: невозможность выходить из дома, невозможность отдаваться взглядам (быть раздетой) без того, чтобы не охватила тревога.

В чем «причина» болезни?

В случае из детства, вновь пережитым во второй сцене? Аprès-coup, ретроактивный эффект не отвечает на вопрос, он инвалидизирует его. Ему как будто недостаточно нарушить хронологию, он еще вносит в нее беспорядок. Требуются два «события/удара» (coup), чтобы вызвать психическую травму.

Феномен après-coup - ретроактивного эффекта не касается только лишь детства. Не существует возраста, который исключал бы получение ударов (плохих), превосходящих способности психической проработки в момент, когда они бьют, поражают. И возраста, который не существовал бы в нашем бессознательном.

См. также Зигмунд Фройд "Госпожа Эмми фон Н., сорока лет из Лифляндии".

ОНО (БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ)

«Я есть другой» (Рембо). Поэт интуитивно постигает, а психоаналитик формулирует гипотезу: нет ничего значимого в жизни человека, в его страданиях и радостях, как нет ничего чрезмерного, в его страстных желаниях или в отвращении, что не нашло бы свое начало в определенном месте психики, недоступному для сознания. Схватка между психическими персонажами иногда становится видимой, когда Я* сновидца, посреди развернувшегося сновидения, осажденного кошмарными образами, явившимися неизвестно откуда, зря старается уверить себя: «это всего лишь сон» перед тем, как решиться ускорить пробуждение, чтобы полностью избавиться от ночного нашествия прорывающегося Неизвестного.

«Это было сильнее меня, это [бессознательно] ускользнуло из-под контроля, это [бессознательно] появилось так, вдруг…» Неудавшийся акт* [ошибочное действие], сновидение*, симптомы* сами не предупреждают о присутствии этого другого «лица», которым является бессознательное, равно как и все моменты жизни, в которых сознание и разум чувствуют себя переполенными, затопленными изнутри чем-то более сильным, чем они. Не существует ни одного выбора, сделанного нами, будь то выбор объекта любви*, выбор профессии, которой бы мы желали посвятить свою жизнь, художественного произведения, которое волновало бы нас [нет ни одного выбора], который не уходил бы корнями в детский опыт и в события, отметившие каждого. «Бессознательное -- это инфантильное» (Фройд); не все детство, а лишь его скрытые и упорные следы, которые ничто и никогда не сможет стереть. Бессознательное игнорирует время, как и противоречия (любовь и ненависть* адресованы одному и тому же), словно издеваясь над реальностью. Психоаналитический опыт навязывет гипотезу, поддерживая, парадоксально, его [бессознательного] характер, который можно уловить лишь посредством его [бессознательного] дериватов. Бессознательное как «вещь» в себе, на этот раз психоанализ обращается к заслуге интуиции философа (Кант).

От бессознательного к Оно меняется лишь название, а также акцент, который становится более сумрачным, а образ более хаотичным. Оно… инаковость бессознательного становится более безликой, по ту сторону находятся вытесненные желания, которые, ища выхода, пытаются осуществиться, хотят жить, но них оказывает враждебное, разрушающее давление, как и на само желание, влечение, очарованное небытием, влечение к смерти*.

См. также Зигмунд Фройд "Бессознательное".

ОШИБОЧНОЕ ДЕЙСТВИЕ

Мужчина собирается нанести своей матери очередной еженедельный визит, который он, вопреки служебным обязанностям, не пропустил ни разу. Занятый самодовольными мыслями, адресованными себе, «хорошему сыну», каковым он является, он путает перрон, спускается в метро и садится в поезд, едущий в обратное направление. Оплошность, ляпсус, неуклюжесть, ошибка, забывчивость… эти ошибочные действия, промахи, не являются неудавшимися вообще. Каждый из них составляет удачу бессознательного, которому, обойдя слово или действие, удается обойти сверхбдительность сознательного и преодолеть барьер, а именно барьер запрета или цензуры. Часто, не увиденное и не услышанное, никак не принадлежащее случайности, ошибочное действие, промах, является таким бессознательным проявлением, с которым мы сталкиваемся ежедневно.

Поскольку сновидение может перенести нас на неизведанные просторы, оно придумывает такие небылицы и заставляет нас испытать такие эмоции, которые, казалось бы, нам неведомы; сновидение без особого труда убеждает нас в том, что «Я - это другой», что единство Я* является иллюзией, что психическая личность разделена. Никто не является автором собственных сновидений. И все же ляпсус может им быть, промах может стать автором, или может являться соавтором, но поскольку он совершает это вполсилы, à mezzo voce, ему это разрешается, как если бы речь и не шла о чем-то подобном. Его союзником является усталость. Ошибочное действие придает значение всем мелким неудачам повседневной жизни, несчастным случаям, соскальзываниям, будь то со слова или с лестницы. Под сенью этих мелочей любовное желание исполнено, смутная ненависть находит свой объект. Преступление приводит к наказанию, пусть даже за преступление, которое на самом деле не было совершено, но к которому, втайне, стремились. Ошибочное действие всегда свидетельствует об истине, которую мы предпочитали бы не ведать. Не существует «внутренней случайности». Находясь под бременем неприятностей, которые все время накапливаются, размышляя о том, чем он провинился, чтобы заслужить все это, не слишком ли много он за все платит по «счетам», мужчина, который набирает на домофоне код квартиры, где его ждет психоаналитик, путает цифры и набирает код своей банковской карточки.

См. также Зигмунд Фройд "Психопатология обыденной жизни".

АДДИКЦИЯ

Уже само происхождение слова напоминает о порабощении, о теле, находящемся в рабстве обязанностей, с той отличительной особенностью, что раб и владелец живут, на этот раз, вместе. Пить, есть, курить, летать, расслабляться… список аддикций рискует расшириться до такой степени, что может смешаться с «нездоровыми привычками», когда от них невозможно избавиться, даже если они дорогостоящи и разрушительны. Похоже, что уже ничего в аддикции не отличает желание от нужды, причем от самой примитивной нужды. Однако нужда, если это жизненно важная, витальная нужда, характеризуется тем, что она проходит сразу же после того, как получает удовлетворение; в то время как бутылка алкоголика или желудок больного булимией становятся бездонными колодцами. Аддикция скорее настойчивая потребность, чем нужда. Первоначальный смысл слова «требовать» фискальный: настоятельно требовать то, что положено. Потребность всегда настойчива и претенциозна, она никогда не уменьшается и вместо того, чтобы убавиться по мере того, как удовлетворяется, она лишь усиливается. Тираническая и ненасытная, потребность превращает желания в приказы. Но кто отдает эти приказы? На первый взгляд, это тело, клетка, жаждущая утолить нужду, к примеру, в никотине. На самом деле, бессознательное, Оно, является настоящим хозяином, переполнена ли оно тревогой или возбуждением. Но может быть первоначальным источником, источником всех адикций является зависимость от другого, которая настолько требовательна к присутствию другого, насколько неизбежны бесконечные разочарования другим, зависимость, которая заставляет нас бесконечно повторять и переспрашивать: «любишь ли ты меня? любишь ли ты меня?»

ОТРОЧЕСТВО, см. АНОРЕКСИЯ, КРИЗИС ПОДРОСТКОВОГО ВОЗРАСТА

См. также Француаза Дальто. "На стороне подростка".

АФФЕКТ, см. ТРЕВОГА, ЛОЖНАЯ САМОСТЬ, ПСИХОСОМАТИКА, ВЫТЕСНЕНИЕ

АМБИВАЛЕНТНОСТЬ

Нам не пришлось ждать появления психоанализа для того, чтобы обнаружить, что одно и то же лицо может быть, поочередно, то объектом любви, то объектом ненависти. С самого своего появления, трагедии рассказывают нам ничто другое, как то, что самые любимые из нас могут однажды стать, вдруг, объектом непреходящей ненависти. Амбивалентность, однако, касается чего-то, еще более неприемлемого: любовь не только может превратиться в ненависть и наоборот, но любовь и ненависть тайно доходят до того, что одно является другим, причем самым неразделимым образом. Нередко сами взрослые способствуют этому, сводя с ума своих отпрысков, задавая им вопросы типа: «ты кого предпочитаешь, маму или папу?». Ненависть таится в самой сердцевине любви, и, соответственно, в отрицании противоречия. Хорошая грудь, любимая грудь есть так же плохая, нелюбимая грудь; для этого ей достаточно удалиться. Случается, что язык*, его экивок может создать, утонченным образом, амбивалентность. Например: «Я не желаю тебе ничего, кроме добра…»

ВОСПОМИНАНИЕ-ЭКРАН

«Все наши воспоминания, и особенно самые дорогие нашему сердцу, будь они связаны с радостью или страданием, с ранами или блаженством, которые питают нашу ностальгию или горечь – мы их сохраняем только потому, что они защищают наше чувство непрерывности и личной идентичности – все они являются экранами. И не потому, что они скрывают предыдущие воспоминания, а потому, что в своем статусе маленьких сцен, картин, взывающих к памяти, они и содержат и диссимулируют, служат [мнестическим] следам [écran] и экраном и [écrin] схроном» (Понталис). Голубой цвет платья, запах еды, доносящийся с кухни, кусочек желтой стены … столько чувственных деталей, насколько живых, настолько «незначительных», конденсирующих, без нашего ведома, сущность детства так, как в картине мастера маленькая деталь может являться его самым интимным почерком. Экран скрывает то, что он показывает, по образцу вытесненного*, представляющего самую недоступную и одновременно самую живую часть нашей памяти. Наши воспоминания меньше из детства, нежели о детстве, в них фантазм* смешивается с реальными данными, «они возникли по целому ряду причин, из которых историческая правда является последней» (З. Фройд).

КАДР (SETTING, SITE)

«Испытание незнакомым», погружение в неизвестность, вот что такое психоанализ – мы не обращаемся к нему, чтобы «все сказать» или чтобы говорить о том, о чем «не хотется говорить», а чтобы говорить о том, что нам неизвестно… , эта авантюра возможна лишь в той мере, в какой мы уверены, что стоим хотя бы одной ногой на земле. Это движение относительно, оно имеет смысл лишь в той мере, в какой оно связано с чем-то фиксированным. Одно и то же количество сеансов, их одинаковая продолжительность, одни и те же условия освещения, отопления, одинаковая стоимость сеансов, одинаковое отношение аналитика, и когда пациент его восхваляет, и когда оскорбляет… инаковость бессознательного выражается на фоне постоянства и идентичности, на фоне «кадра». Слово не самое удачное, слишком много прямых углов, смешивающих идентичность с ригидностью. Даже если эта строгость благоприятна, при землетрясении, она не должна оставаться самоцелью. Английское "setting" и его производное «site» (Федида) выражают, более тонко, то же самое. «Кадр» не ограничивается несколькими данными договора (время, деньги…), он намечает границы диспозитива. Даже если граница, ограничения, которые обозначает кадр, являются условиями для проведения анализа, это не значит, что мы точно знаем, где проходит эта граница. Луи, пациент, который не выносит, чтобы на веревке рядом сушились два непарных носка, заметил в библиотеке книгу, которая лежала с перевернутой обложкой. «Это сделано специально, для того, чтобы раздражать пациентов?» Каждый пациент интерпретирует кадр по-своему, в зависимости от своего фантазма* или от своей тревоги*.

Setting поддается изображению Я*, сочетается с формой, вместе они являются существами границ. Когда граница четко очерчена, когда Я не тревожится по поводу своего единства и целостности, кадр кажется незаметным, подобно фундаменту добротно построенного здания. Но если граница (borderline) шаткая, оспаривается или попрана, кадр, если он сакрализован, или, наоборот, атакован и рискует разрушиться, сам становится объектом и местом анализа. Для Елены, которая внутри себя не располагала тем, что дает ощущение собственной непрерывности существования, составляющей идентичность, первым признаком выздоровления было то, что она обнаружила, к своему большому удивлению, что после летних каникул ей уже не надо было вновь записываться ко мне на прием. Она обнаружила, что ее сеансы проходили в одни и те же дни недели, в одно и то же время. Случается, что на фоне отчаяния, единственное, что может предложить аналитик, это его пунктуальность (Винникотт).

См. также Филипп Жежер "Нарушение кадра, интерпретация неудач ...".

РАЗЛИЧИЯ

В бессознательном* не существует отрицания, противоречия или различия. Нет степени уверенности в отношении исполненных желаний. А лишь вариации в инвестировании в зависимости от их содержания. Бессознательное, инфантильное не говорит «нет», в нем сосуществуют ненависть и любовь, мужское и женское, активное и пассивное, живые и мертвые… Присутствует всё, оно не ведает, что такое отсутствие. Организация психической жизни, конструкция, созидание субъекта, структуризация личности происходят не благодаря бессознательному, а вопреки. Все различия, такие, как: различия полов, поколений, различия между внутренним (психической реальностью*) и внешним (материальной реальностью), между живыми и мертвыми, душой и телом*, оральным* и анальным*, запрещенным и разрешенным, отсутствием и смертью, все эти различия указывают и на их расстояние от первичных психических процессов, «регулирующих» бессознательную жизнь.

ЖЕНСТВЕННОСТЬ (ЖЕНСКАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ)

«Я отдавалась, бледнея, закрыв глаза. Когда он засыпал, удовлетворенный и расслабленный, я оставалась взбудораженной, но неподвижной, с застывшими чувствами». Фригидная Лелия, героиня Жорж Санд, принадлежит «палеолитической» эпохе, XIX веку, временам, когда женщина познавала мужскую эрекцию в «первую брачную ночь». Времена изменились и вместе с ними отношение к сексуальности, изменилось и то, что было принято называть «сексуальной свободой», в первую очередь это коснулось женщины: было снято табу девственности, появились различия между сексуальной и супружеской жизнью, зачатие было отделено от сексуальности…Однако бессознательное не имеет срока, оно игнорирует время. Исторические вариации сексуальных практик – это одно, укоренение сексуальности в инфантильном — совсем другое. Женщины продолжают рассказывать истории со змеями с тем же двусмысленным ужасом, как и прежде, а перед требованиями и штурмом либидо продолжают превращать свою тревогу* в телесное недомогание. Мужчины все так же временами претерпевают fiasco, а женщины по-прежнему прилагают усилия для избавления от такого симптома, как фригидность. Не существует социального лечения бессознательной части сексуальной жизни; слова, с помощью которых люди выражают свои жалобы, не претерпели никакого изменения, как и образ тридцатилетней женщины, озабоченной собственной способностью устанавливать достаточно прочные отношения с мужчиной для того, чтобы родить, обеспокоенной, «что свободные отношения могут превратиться в блуд».

См. также Андре Грин "Агрессия, феминность, паранойя и реальность",

Jacques André: Freud et le Féminin / Жак Андре: Фрейд и женственность.

ЛИЦО

Играя с ребенком, часто мать разыгрывает перед ним собственное исчезновение, для этого ей достаточно закрыть лицо тканью, каким-то предметом или обеими руками – a minima достаточно закрыть глаза рукой, чтобы произвести такой же эффект. Никакая другая часть тела, кроме лица, для этого не подошла бы. Поскольку лицо чаще является представителем целого объекта, чем частичного. Тотальный, цельный объект* – это лицо. В концентрационных лагерях ложка стала одним из самых ценных объектов, потому что именно ложка не допускала погружаться лицу в миску с похлебкой, позволяя, тем самым индивиду и дальше принадлежать человеческому роду.

Умерший РЕБЕНОК

«Я являюсь замещающим ребенком». Имя замещающего ребенка обязательно носит искаженный след того, кому он «обязан» своим рождением. Размышляя о том, что передается из поколения в поколение, например, от деда к внуку, Фройд пишет: «Их имена превращают детей в «призраков ». И такая родственная преемственность чтит порядок поколений, их последовательность жизни и смерти. «Умерший ребенок», фантазм* о нем, вписанный и заключенный в психику родителей, является бессмертным, он для них остаётся вечным ребенком, незаменимым ни при каких обстоятельствах, и уж точно не замещающим [его] ребенком. «Ему сегодня было бы 45 лет». Образ, который при этом появляется, это не образ взрослого, а ребенка с фотографии, сохраненной с пиететом, как и его комната, полная игрушек, к которым никому не позволено прикасаться. У него не появилось ни единой морщинки, смерть его не коснулась; он является недоступным соперником, которого невозможно убить, даже мысленно. Стрела времени потеряла свой компас, будущее состоит из вчерашнего.

Эхо «умершего ребенка» порой отдаляется настолько, что становится почти неуловимым, оно больше угадывается, чем обнаруживается. Его следует искать в предыдущем поколении или даже раньше. Чаще всего оно передается по женской линии, волоча свою депрессивную тень от матери к дочери.

НАВЯЗЧИВОЕ ПОВТОРЕНИЕ

«То, что осталось непонятным, возвращается и не находит покоя, пока не найдет решения и избавления» (Фройд). Такое повторение, связанное с возвращением вытесненного, представляет собой призыв; даже когда повторение принимает форму беспокоящего инвалидизирующего симптома, форму тревоги, боли, «непонятное» ищет кого-то, кто мог бы его услышать и освободить от оков, позволяя таким образом распознать первозданное удовольствие, скрытое за актуальным манифестным дискомфортом/неудовольствием. Распознать, например, за неудачами любовной жизни, в лице повторяющихся новых непостоянных и разочаровывающих любовников, парадоксальную преданность незаменимому отцу.

Случается также, что повторение не воспроизводит ничего, кроме себя, таким же невыносимым образом, как повторяется старая изношенная пластинка. Это всего лишь часть страдания, жалоба, направленная, похоже, на то, чтобы указать на бессилие того, кто воспринимает. И тогда работа превращается в бесконечный анализ, беспрестанно катящий свой Сизифов камень. «Когда же Вы, наконец, удалитесь, выйдете на пенсию?»

Размышляя о принуждении к навязчивому повторению, в самых затемненных уголках сердцевины психической жизни, там, где Оно * не более чем анонимная и разрушающая сила, поглощенная лишь разрушением всего, что с таким трудом только что было построено, невольно задаешься вопросом, удастся ли психоанализу открыть затаенную, туманную зону по ту сторону всякого удовольствия, пусть даже и мазохистического? Или же, охваченный «романтическим» очарованием сил смерти*, он всего лишь камуфлирует, с помощью теории, всё непонятное, что обнаруживается в пределах человеческих возможностей и их применения?

См. также Жерар Швек "Добровольные галерщики".

ПСИХИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ

Противник, подлежащий вытеснению, атакованные линии защиты, разорванное сопротивление.. психическая жизнь - это конфликтная жизнь. Между Я и внешней реальностью неизбежны столкновения, но главный антагонизм проявляется к внутреннему врагу, от которого невозможно сбежать и которого невозможно победить. Приходится ему подчиняться, компрометируя себя, договариваться с ним…, иногда удается и освободиться даже, когда вытеснение* возвращается.

Психическая личность разделена, даже если Я*, с его явным предпочтением к синтезу, все время прилагает усилия для поддерживания относительного единства. Но противник многолик и чем больше лиц у противника, тем больше нарушается равновесие. С одной стороны, лицо Сверх-Я*: оно принимает форму непреклонной авторитарности, давящей как чугунный гнёт на его жизнь и удовольствия, подобно кальвинистскому богу. С другой стороны, лицо Оно*, проявленное как безудержное влечение, «прямо сейчас, немедленно»; настойчивое требование удовлетворения, игнорирующего при этом всякие границы. Так и приходится балансировать между Кальвином и Дионисом… но то, что история разделяет, Психе удается воссоединить.

К счастью, остается еще одна уловка, хитрость юмористического бесссознательного. Вспомним, к примеру, Жюльена, молодого и высоконравственного мужчину. Влюбленный и верный своей партнерше, он сопротивляется собственным бушующим страстям, ощущаемым им как желание «всех женщин». И особенно последней, милашки, в платье с вызывающим декольте, только что поступившей к ним на работу. Он избегает смотреть на нее, а если некуда деваться, «завязывает себе глаза»!

ДЕПРЕССИЯ

«Низкое и тяжелое небо давит как крышка гроба», депрессия - словно туман, окутывающий психическую жизнь. Ничего более не разобрать, ничего больше не имеет значения. «Депрессия», это слово может быть метафорочическим лишь с натяжкой, особенно, когда тело сгибается, движения замедляются, взгляд опустошается. Остается только голая тревога*, хватающаяся за все, что попадается на ее пути, в тщетной надежде хоть за что-то уцепиться [и образовать фобию]. «Ждать, чтобы дни начинались и заканчивались, чтобы время утекало. Терять время. Отвергать любое планирование, любое нетерпеливое ожидание. Полное отсутствие желаний. Ждешь до тех пор, пока уже нечего будет ждать» (Жорж Перек). Депрессия - это болезнь против времени, «болезнь смерти». Философскому, экзистенциальному обобщению, обобщению Абсурда, Экзистенциальному Злу психоанализ противопоставляет конкретность бессознательной репрезентации: «Смерть сама не более, чем мертвец» (Фройд). Какой мертвец тушит жизнь больного депрессией? Часто его следы теряются между умершими за последний год, забытыми ушедшими, неизвестными погибшими. Один образ нередко присутствует, это образ умершевого ребенка*. «Ребенок, умерший во мне», как говорит поэт, речь не идет непременно об «умершем в ней ребенке». Однако, случается и так, что мать может потерять ребенка, которому дала жизнь.

Депрессивный человек – это потерявшийся ребенок. Если, несмотря на вегетативное состояние, его психика всё еще в состоянии создать фантазм*, тогда это будет фантазм возврата к жизни перед жизнью, в неподвижность гнезда в лоне матери.

Помимо разных видов депрессий, Мелани Кляйн выдвинула идею депрессивной позиции, через которую проходят все дети, своего рода «меланхолии in statu nascendi». Объект, о потере которого плачет ребенок, - это грудь, мать*, олицетворяющая любовь, доброту и защиту; потерянная мать, - это разрушенная жадными фантазмами младенца мать. Мать поочередно разрушается и восстанавливается, подобно плюшевому мишке, которого любят, но плохо с ним обращаются. Мы разрушаем только то, что любим, депрессия – это репарация, восстановление.

ОТЧАЯНИЕ (СОСТОЯНИЕ)

Первым криком отчаяния является крик при рождении. Отчаяние, прежде чем превратиться в опыт абандона [брошенности, покинутости] является определенным состоянием, состоянием новорожденного, беспомощного, неспособного помогать самому себе, использовать собственные средства для удовлетворения своих первичных потребностей, как витальных, так и психических. У такой беспомощности имеется и противовес, состоящий из способности усиливать родительские фигуры, наделяя их всемогуществом. Религиозное чувство произрастает из различных источников, отчаяние является одним из них, когда жизнь, с ее разочарованиями и безнадежностью повторяет состояние первичной обнаженности при рождении; когда не знаешь, к какому родителю прильнуть, остаётся лишь обратиться к Богу, у которого есть огромное преимущество, - несмотря на отсутствие ответа, у него есть терпение выслушивать просьбы, да к тому же, в любое время. Отчаяние не ведет к исполнению чаяний, как в писании Иова: «Голым вышел я из чрева матери, голым вернусь». Аддикция*, зависимость от продуктов, приносящих удовольствие прежде, чем они будут поглощены, является другим ответом отчаянию, другой реакцией на него, попыткой с ним справиться. Следует подчеркнуть, что бывает и так, что кто-то вылечивается от одной беды, к примеру, от токсической мании, и попадает в другую, к примеру, в религиозную символику (по образцу Анонимных алкоголиков или мистических аскетов). Любовь к Богу не столь рискованна, как любовь к мужчинам или к женщинам. Предвосхищая всегда возможный сентиментальный разрыв и опасность потерять свою любовь, Лиза заблаговременно готовится к возможному отчаянию: в ее холодильнике постоянно находится солидная партия баночек с пищей для младенцев на «первом году» жизни.

«Вы мне нужны!» В аналитической ситуации, крик отчаяния появляется, когда сепарация переживается как покинутость, брошеность, как отправление в небытие. В отличие от тревоги*, такое отчаяние не поддается анализу, оно лишь требует, чтобы его существование признали. Всякая референция к прошлому, к детству, если ее невозможно проинтерпретировать для возможных изменений пациента, может быть прочувствованна больным как насилие или как равнодушие. Крик отчаяния требует лишь одного (невозможного), найти что-то, чего никогда не существовало: существенную и непрерывную добродетель материнского присутствия, не ведающего, что такое недостаточность и нехватка материнства.

ПРИНИЖЕНИЕ (ЖЕНЩИНЫ)

Это свойственно мужской сексуальности, и даже если не все мужчины сталкиваются с этим, это не делает принижение женщин менее распространенным: трудность состоит в способности принятия сочетания нежности* и чувственности к одной и той же женщине. «Если они любят, то не желают, а если желают, не могут любить» (Фройд). Это классика любовной жизни и у нее есть социальное решение, к тому же, традиционное: в несколько устарелых терминах оно отделяет, с одной стороны, жену и с другой стороны - любовницу. С одной из них, нежно любимой,предельно уважаемой, почитаемой, сексуальная жизнь капризна, легко нарушается, доставляет лишь немного наслаждения – короче, грозит мужчине импотенцией. С другой стороны, находится униженная бестия Нана, приниженная как животное, чувственная, либидинальная, которая приносит тем больше наслаждения, чем она менее «утонченна».

Фройду никогда не представляло труда показать, что за таким распределением – с одной стороны нежность, с другой чувственность, прячется объект* фантазма, который сам, в свою очередь, расщеплен. С одной стороны, находится Мадонна, матерь нежности, ценный объект любви детства, с другой стороны, - та, которая каждую ночь закрывается в комнате с (другим) мужчиной.. отцом. Бессознательное не учитывает детали, потому что тонкие различия не являются его сильной стороной. Мадонна и проститутка являются двумя сторонами одной медали. Разве и сам ребенок не рождается вследствие материнской измены, из «сексуальной ночи»?

МАЗОХИЗМ (САДИЗМ)

Раболепное подчинение, унижение, телесное наказание… сценарии, выдуманные Захером Мазохом, долгое время связывали образ первертного мазохизма с играми того, кто хотел, чтобы с ними обходились как со злым, неуправляемым ребенуком, которому не терпится вкусить «наслаждения ягодиц». Встреча психоаналитика (М’Юзан, Столлер) с несколькими известными мазохистами глубоко видоизменила картину: татуированный, побитый, обожженный, истерзанный, изуродованный… физическое насилие может дойти до невыносимого, за исключением того, кто терпит. «Мазохист? Жертва, не упускающая свою добычу» (Понталис). Потому что садизм -- получение удовольствия через боль, причиненную другому, - является продолжением агрессии и влечения смерти*, похоже, это ни для кого не является секретом. Но как можно назвать наслаждение болью, даже доходящая до появляется угроза собственной жизни? Простого объяснения не существует, но Столлер обнаружил в истории нескольких «известных мазохистов», что их медицинское лечение, сколь продолжительное, столь и насильственное, являлось лишь повторением детского опыта, ведущее к появлению последующей первертной мизансцены, инсценировки извращенных сценариев, а так же эротизацию травматизма, превращение боли в рафинированную боль. Любое прикосновение к телу*, включая самое жестокое страдание и боль приводит к чувственному возбуждению!

Первертный мазохизм – это всего лишь зрелищная сторона одной из многочисленных составляющих психической жизни, насколько примитивной, настолько и общей. «Мазохизм», -- само слово наполнено уничижительным смыслом, в то время как его способность превращать в удовольствие физическую боль и психическое страдание делает его непомерно богатым. Благодаря ему, нестерпимое становится терпимым, за исключением работы скорби*, благодаря которой он может быть переработан.

Поскольку садизм касается боли другого, он понятен, о чем говорит известное изречение: «Несчастье одних является счастьем для других». Нельзя сказать то же самое о мазохизме, подрывающего элементарный здравый смысл, сохраняя в себе тайну. «Настоящий мазохист всегда подставляет щеку там, где появляется шанс получить пощечину» (Фройд). Вечный поиск позиции жертвы находится в сердцевине морального мазохизма, когда удовольствие от боли уступает место удовольствию от несчастий. Это опасная ловушка для психоанализа, когда психическое страдание из двигателя к прогрессу и излечению, превращается в цель, и это все время повторяется.

См. также Бенно Розенберг. "Умерщвляющий мазохизм и мазохизм хранитель жизни".

СЛИЯНИЕ (СИМБИОЗ)

Одной из особенностей анализа пациентов borderline* является форма, которую приобретает [их] трансфер*, часто представляющий собой регресс* к самым ранним состояниям зависимости, порой чрезмерно выраженный [регресс]. Какие ранние травмы пытается повторить таким образом пациент в трансфере? Какие лишения испытал этот пациент в детстве и какую нехватку он пытается повторить и восполнить во время анализа? Размышляя над этими вопросами Винникотт выдвинул гипотезу о «первичной материнской заботе». Идея заключается в [состоянии] "нормального безумия" матери, которое создает мост между последними месяцами беременности и началом новой жизни, нивелируя разрыв, обусловленный рождением; на протяжении этого психического времени мать постоянно идентифицируется со своим ребенком.

Речь идет об идентификации*, основанной на сенсорности, позволяющей одному [матери] верно чувствовать психические и физические движения другого [младенца]. Перманентное стремление «пограничного» пациента к слиянию, его неизменный страх* быть брошенным, постоянно угрожающая ему депрессия* подтверждают недостаточность материнства, неудачу, нехватку, дефицитарность матери на ранних этапах его жизни. Человек, который не пережил на заре своей жизни подобного симбиоза, такого «нормального» безумия, создаст своё частное [безумие] позже, в том числе и во время аналитического сеанса. В этом и состоит парадокс трансфера таких пациентов, -- в ожидании повторения в отношениях с аналитиком и в его«заботах» того, чего у них никогда не было в их личной истории.

Постоянно присутствующая тревога, снижающаяся лишь в отношениях слияния, свидетельствует скорее о незавершенном, недостаточно сформированном нарциссизме*, чем о его [нарциссизме] повреждении. Новорожденный не является, подобно яйцу, изолированным и защищенным от среды скорлупой, а, наоборот, он изначально открыт, напряженно ожидая внимания и ответа от близкого существа. Если самке млекопитающего на помощь приходит ее инстинктивная программа, которой она следует, мать ребенка пытается справиться, прибегая ко всему, чем она обладает сама, включая собственное бессознательное. Иногда ей удается хорошо сонастроиться и тогда мы говорим о «достаточно хорошей» (good enough) матери, в других случаях [она сонастраивается] хаотически, непредсказуемо или недостаточно, из-за того, что мать сама недостаточно инвестирована, или из-за инверсий, появляющихся, когда она перегружена заботами. В симбиозе жизни нет, жизнь не может начаться в симбиозе, последний вообще скорее всего является лишь фантазмом* сомнительной матери, которую никому не пожелаешь: «идеальной матери».

раздел "Книги"