Зигмунд Фройд "Сновидение и первичная сцена".
Этот сон из-за содержащегося в нем сказочного материала я уже опубликовал в другом месте и сначала повторю то, о чем там сообщалось.
«Мне снилось, что — ночь, и я лежу в моей кровати (моя кровать стояла изножьем к окну; перед окном находился ряд старых ореховых деревьев. Я знаю, что была зима, когда я видел этот сон, и ночное время). Вдруг окно само распахивается, и я вижу, испытывая сильный страх, что на большом ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их было шесть или семь штук. Волки были совершенно белые и скорее выглядели, как лисицы или овчарки, ибо у них были большие хвосты, как у лисиц, а их уши стояли, как у собак, когда они настороже. Испытывая сильный страх, очевидно, что волки меня съедят, я закричал и проснулся.
Моя няня поспешила к моей кроватке, чтобы посмотреть, что со мною случилось. Прошло много времени, прежде чем я убедился, что это был только сон, — так естественно и ясно предстала передо мной картина, как открывается окно, а на дереве сидят волки. Наконец я успокоился, почувствовал себя так, как будто избавился от какой-то опасности, и снова заснул.
Единственным действием в сновидении было распахивание окна, ибо волки сидели совершенно спокойно безо всякого движения на ветках дерева, справа и слева от ствола, и глядели на меня. Было похоже на то, что все свое внимание они сосредоточили на мне. Я думаю, что это был мой первый страшный сон. Мне было тогда три, четыре, самое большее — пять лет. До одиннадцати или двенадцати лет я с тех пор всегда боялся увидеть что-нибудь страшное во сне».
Затем он дает еще рисунок дерева с волками, подтверждающий его описание [рисунок 1].
Анализ сновидения выявляет нижеследующий материал.
Это сновидение он всегда связывал с воспоминанием о том, что в эти детские годы он обнаруживал неимоверный страх перед изображением волка в одной книжке сказок. Старшая, намного превосходившая его сестра имела обыкновение его дразнить, показывая ему под тем или иным предлогом именно эту картинку, после чего он в ужасе начинал истошно кричать. На этой картинке волк стоял вертикально, широко ступая задними лапами, вытянув вперед передние и навострив уши. Он думает, что эта картинка в качестве иллюстрации относилась к сказке о Красной Шапочке. Почему волки белые? Это наводит его на мысль об овцах, большие стада которых держали поблизости от имения. Отец иногда брал его с собой посещать эти стада, и тогда каждый раз он был очень горд и счастлив. Позднее — по наведенным справкам вполне может быть, что незадолго до этого сновидения — среди овец разразилась эпидемия. Отец пригласил одного ученика Пастера, который вакцинировал животных, но после прививки они погибали в еще большем количестве, чем прежде. Как волки попали на дерево? В этой связи ему приходит на ум история, которую он слышал от дедушки. Он не может вспомнить, до или после сновидения, но ее содержание определенно свидетельствует о первом. История гласит: «Один портной сидит в своей комнате за работой, как вдруг распахивается окно и в комнату впрыгивает волк. Портной бьет его аршином, нет — поправляется он, — хватает его за хвост и его отрывает, так что перепуганный волк мчится прочь. Через какое-то время портной идет по лесу и вдруг видит приближающуюся стаю волков, от которых спасается на дереве. Сначала волки не знают, что делать, но искалеченный волк, который находится среди них и хочет отомстить портному, предлагает, пусть один волк залезет на другого, пока последний не доберется до портного. Сам он — крепкий матерый волк — составит основание этой пирамиды. Волки так и делают, но портной узнал наказанного посетителя и вдруг закричит, как и тогда: "Ловите серого за хвост". При этом воспоминании бесхвостый волк пугается, убегает, а все остальные летят вниз кувырком». В этом рассказе имеется дерево, на котором в сновидении сидят волки. Но он содержит также недвусмысленную привязку к комплексу кастрации. Старого волка портной лишил хвоста. Лисьи хвосты у волков в сновидении, видимо, являются компенсацией этого отсутствия хвоста.
Почему шесть или семь волков? Похоже, на этот вопрос нельзя было ответить, пока я не выразил сомнения, действительно ли его страшная картинка относится к сказке о Красной Шапочке. Эта сказка дает повод только к двум иллюстрациям: к встрече Красной Шапочки с волком в лесу и к сцене, когда волк лежит в чепчике бабушки в ее кровати. За воспоминанием о картинке должна, стало быть, скрываться какая-то другая сказка. Тогда он скоро признал, что это может быть только история о волке и семерых козлятах. Здесь тоже есть число семь, но также и шесть, ибо волк съедает только шестерых козлят, а седьмой прячется в корпусе стоячих часов. В этой истории встречается также и белый цвет, ибо волк велит пекарю выбелить себе лапу, после того как при его первом визите козлята узнали его по серой лапе. Впрочем, обе сказки имеют много общего. В обеих имеет место пожирание, вспарывание живота, извлечение съеденных, замена их тяжелыми камнями, и, наконец, в обеих злой волк погибает. В сказке о козлятах имеется также и дерево. После обеда волк ложится под дерево и храпит. Этим сном ввиду одного его особого обстоятельства я должен буду заняться еще в другом месте, и тогда я разберу его и истолкую более подробно. Это первый страшный сон, сохранившийся в памяти из детства, содержание которого в связи с другими сновидениями, последовавшими вскоре после него, и с известными событиями в детстве сновидца вызывает интерес совершенно особого рода. Здесь мы ограничимся отношением сновидения к двум сказкам, имеющим много общего, к «Красной Шапочке» и к «Волку и семерым козлятам». Впечатление от этих сказок выразилось у маленького сновидца в форме настоящей фобии животных, которая отличается от других сходных случаев только тем, что животное, внушающее страх, не было легко доступным для восприятия объектом (таким, каклошадь и собака), а было знакомо лишь из рассказа и книжки с картинками.
В другой раз я изложу, какое объяснение имеют эти фобии животных и какое значение им причитается. Забегая вперед, я только отмечу, что это объяснение очень хорошо согласуется с главной особенностью невроза сновидца в более позднем возрасте. Страх перед отцом был сильнейшим мотивом его заболевания, и амбивалентное отношение к любому, кто замещал отца, определяли его жизнь, равно как и его поведение во время лечения.
Если у моего пациента волк был лишь первым заменителем отца, то возникает вопрос, имеют ли сказки о волке, который съедает козлят, и о Красной Шапочке своим тайным содержанием нечто иное, чем инфантильный страх «перед отцом»1. Впрочем, отец моего пациента обладал особенностью «ласковой брани», которую столь многие люди проявляют в общении со своими детьми, и, наверное, в первые годы, когда впоследствии ставший строгим отец имел обыкновение играть и ласково болтать с сыночком, шутливая угроза: «Я тебя съем» — произносилась не один раз. Одна из моих пациенток рассказала мне, что оба ее ребенка так и не смогли полюбить дедушку, потому что, ласково играя с ними, он имел обыкновение их пугать, что разрежет им живот.
Оставим в стороне все, что в этой статье предвосхищает использование сновидения, и вернемся к его ближайшему толкованию. Хочу заметить, что это толкование представляло собой задачу, решение которой растянулось на нескольких лет. Пациент рассказал сновидение очень рано и вскоре проникся моим убеждением, что за ним скрывается причина его инфантильного невроза.
Ср. подчеркнутое О. Ранком сходство этих двух сказок с мифом о Кроносе (1912).
В ходе лечения мы часто возвращались к сновидению, но только в последние месяцы терапии нам удалось понять его полностью, причем благодаря спонтанной работе пациента. Он всегда подчеркивал, что наибольшее впечатление на него произвели два момента сновидения: во-первых, полное спокойствие и неподвижность волков и, во-вторых, напряженное внимание, с которым все они на него смотрели. Ему также казалось заслуживающим внимания неослабное чувство реальности, в которое вылился сон.
С этого последнего мы и хотим начать. Мы знаем из опыта толкования сновидений, что это чувство реальности имеет определенное значение. Оно убеждает нас, что в латентном материале сновидения нечто претендует на действительность в воспоминании, то есть что сновидение относится к событию, которое действительно произошло, а не просто было выдумано'. Разумеется, речь может идти только о реальности чего-то неизвестного; например, убеждение, что дедушка действительно рассказал историю про портного и волка, или что ему действительно прочитали сказки про Красную Шапочку и про семерых козлят, никогда не могло бы быть заменено чувством реальности, длящимся дольше, чем сновидение. Сновидение, казалось, указывало на событие, реальность которого особо подчеркивается в противоположность нереальности сказок.
Если за содержанием сна предполагать такую неизвестную, то есть уже забытую ко времени сновидения сцену, то она должна была произойти очень рано. Сновидец так и говорит: «Когда мне приснился сон, мне было три, четыре, самое большее — пять лет». Мы можем добавить: «И сновидение напомнило мне о чем-то таком, что должно было относиться к еще более раннему времени».
К содержанию этой сцены должно было вести то, что сновидец выделил из явного содержания сновидения, — моменты внимательного разглядывания и неподвижности. Мы, естественно, ожидаем, что этот материал в том или ином искажении воспроизводит неизвестный материал сцены, возможно, даже в искажении до противоположности.
Из сырого материала, полученного в результате первого анализа с пациентом, можно было также сделать несколько выводов, которые следовало включить в искомую взаимосвязь. За упоминанием об овцеводстве можно было поискать доказательства его сексуального исследования, интересы которого он мог удовлетворять во время своих посещений с отцом, но при этом должны были также иметься указания на страх смерти, ибо большей частью овцы погибли от эпидемии.
[Ср. «Толкование сновидений» (1900с), гл. VI, Д, раздел 9: «Чувство действительности и изображение повторения», Studienausgabe, т. 2, с. 365—366.]
То, что в сновидении было наиболее важным — волки на дереве, — напрямую вело крассказу дедушки, в котором едва ли могло быть что-то еще, стимулирующее сновидение и захватывающее, кроме привязки к теме кастрации.
Из первого неполного анализа сновидения мы далее заключили, что волк выступает заменой отца, а потому в этом первом страшном сне проявился страх перед отцом, который отныне должен был господствовать в его жизни. Правда, сам этот вывод пока еще не был обязательным. Но если в качестве результата предварительного анализа мы сопоставим то, что вытекает из материала, ! предоставленного сновидцем, то для реконструкции у нас имеются следующие фрагменты.
Действительное событие — из очень раннего времени — разглядывание ~ неподвижность — сексуальные проблемы — кастрация — отец — что-то страшное.
Однажды пациент продолжил толкование сновидения. Место сновидения, сказал он, в котором говорится: «Вдруг окно само распахивается», — не совсем прояснено в отношении окна, у которого сидит портной и через которое в комнату попадает волк. Это должно означать: вдруг открываются глаза. То есть я сплю и вдруг просыпаюсь, при этом что-то вижу: дерево с волками. Против это- ( го ничего нельзя было возразить, но это допускало дальнейшее уточнение. Он проснулся и мог что-то увидеть. Внимательное разглядывание, которое приписывается в сновидении волкам, скорее нужно сместить на него самого. Тут в важном пункте произошла инверсия, которая, впрочем, проявляется через другую инверсию в явном содержании сновидения1. Инверсией было также и то, что волки сидели на дереве, тогда как в рассказе дедушки они находились внизу и не могли влезть на дерево.
А если и другой момент, выделенный сновидцем, был искажен посредством инверсии или обращения в противоположность? Тогда неподвижность (волки сидят совершенно неподвижно, глядят на него, но не шевелятся) должна была бы означать самое бурное движение. Стало быть, он вдруг проснулся и увидел перед собой сцену бурного движения, на которую он смотрел с напряженным вниманием.
[Ср. «Толкование сновидений» (1900а), гл. VI, А, раздел II (Studienausgabe, т. 2, с. 290), об инверсии в содержании сновидения.]
В одном случае искажение состояло бы в замене субъекта объектом, активности пассивностью, чтобы быть рассматриваемым вместо рассматривать, в другом случае — в превращении в противоположность: спокойствие вместо подвижности.
Еще одним шагом вперед в понимании сновидения явилась внезапно возникшая мысль: дерево это — рождественская елка. Теперь он знал, что сон приснился незадолго до Рождества в ожидании Сочельника. Так как день Рождества был также и днем его рождения, можно было точно установить дату сновидения и обусловленного им изменения. Это было накануне его четвертого дня рождения. Стало быть, он заснул в напряженном ожидании дня, который должен был ему принести двойные подарки. Мы знаем, что при таких условиях ребенок легко предвосхищает во сне исполнение своих желаний. Таким образом, в сновидении уже наступило Рождество, содержанием сновидения была раздача рождественских подарков, а на дереве висели предназначенные для него подарки. Но вместо подарков оказались волки, и сон закончился тем, что им овладел страх быть съеденным волком (вероятно, отцом), и он устремился к няне. Знание его сексуального развития до сновидения позволяет нам восполнить пробел в сновидении и объяснить превращение удовлетворения в страх. Среди желаний, образующих сновидение, в качестве самого сильного должно было проявить себя стремление к сексуачьному удовлетворению, которое он жаждал тогда получить от отца. Силе этого желания удалось освежить давно забытый след воспоминания о сцене, которая могла ему показать, как выглядит сексуальное удовлетворение, доставляемое отцом, и результатом явился испуг, ужас от мысли об исполнении этого желания, вытеснение побуждения, выразившегося в этом желании, и поэтому бегство прочь от отца к более безопасной няне.
Значение этой рождественской даты сохранилось в мнимом воспоминании, что первый приступ ярости возник у него из-за того, что он был неудовлетворен рождественскими подарками. Воспоминание собрало вместе верное и ложное; оно не могло быть истинным без видоизменения, ибо, согласно часто повторявшимся высказываниям родителей, его плохое поведение бросилось в глаза уже после их возвращения осенью, а не на Рождество, но самое существенное в отношениях между недостаточным любовным удовлетворением, яростью и рождественскими днями сохранилось в воспоминании.
Но какой образ мог вызвать сексуальную, действующую ночною порою тоску, который оказался способен так интенсивно отпугнуть от желанного удовлетворения? Судя по материалу анализа, этот образ должен был отвечать одному условию: он должен был быть пригоден для того, чтобы обосновать убежденность в существовании кастрации. В таком случае движущей силой превращения аффекта стал страх кастрации.
Тут наступает момент, когда я должен оставить ход анализа. Боюсь, что это будет также моментом, когда меня оставит вера читателя.
Тем, что активировалось в ту ночь из хаоса бессознательных следов впечатлений, была картина коитуса между родителями при не совсем обычных и не особенно благоприятных для наблюдения обстоятельствах. Постепенно на все вопросы, которые могли быть связаны с этой сценой, удалось получить удовлетворительные ответы, поскольку тот первый сон повторялся в ходе лечения в бесчисленных модификациях и новых вариантах, которым анализ давал желанные объяснения. Так, прежде всего выяснился возраст ребенка во время этого наблюдения — примерно 1 '/2 года1. Он тогда страдал малярией, приступ которой повторялся каждый день в определенное время2. С десятилетнего возраста он был подвержен периодически возникавшему депрессивному настроению, которое появлялось после полудня и достигало своего пика к пяти часам. Этот симптом сохранился и к началу аналитического лечения. Повторяющаяся депрессия заменила тогдашний приступ лихорадки или слабости; пятый час был либо временем наивысшего подъема температуры либо временем наблюдения за коитусом, если оба времени не совпадают3. Вероятно, именно по причине этого болезненного состояния он находился в комнате родителей.
1 Наряду с этим с гораздо меньшей вероятностью речь могла бы идти о едва допустимом, по сути, возрасте в '/2 года.
2 Ср. последующие превращения этого момента в неврозе навязчивости. В сновидениях во время лечения — замена сильным ветром. [Дополнение, сделанное в 1924 году:] (aria= воздух).
3 С этим можно связать то, что для иллюстрации своего сна пациент нарисовал только пять волков, хотя в тексте сновидения говорится о шести или семи.
Это заболевание, подтвержденное непосредственной передачей сведений, позволяет нам отнести это событие к лету и тем самым предположить, что возраст ребенка, родившегося на Рождество, составлял ? + 1'/2 года1. Итак, он спал в комнате родителей в своей кроватке и проснулся — скажем, вследствие повышающейся температуры — после полудня, возможно, около пяти часов, отмеченных в дальнейшем депрессией. Это согласуется с предположением о жарком летнем дне, когда наполовину раздетые2 родители удалились для послеобеденного сна. Когда он проснулся, он стал свидетелем трижды повторившегося3 coitusatergo, мог видеть гениталии матери и член отца и понял как то, что произошло, так и его значение4. В конце концов он помешал общению родителей неким способом, о котором пойдет речь в дальнейшем.
В том, что молодые супруги, лишь несколько лет состоявшие в браке, после послеобеденного сна в жаркую летнюю пору предаются нежному общению и при этом не обращают внимания на присутствие полуторагодовалого малыша, спящего в своей кровати, в сущности, нет ничего чрезвычайного, и это не производит впечатления продукта необузданной фантазии. Напротив, я думаю, что это было чем-то совершенно банальным, обыденным, да и предполагаемое положение при коитусе не может ничего поменять в этом суждении. В особенности, если из обличительного материала не следует, что коитус каждый раз совершался в положении сзади. Ведь одного-единственного раза было бы достаточно, чтобы дать зрителю возможность произвести наблюдения, которые были бы затруднены или исключены при другом положении любящих. Стало быть, содержание самой сцены не может быть аргументом против ее достоверности. Сомнение в ее правдоподобии будет связано с тремя другими моментами: с тем, что ребенок в столь нежном возрасте, в 1 '/2 года, был способен воспринять такое сложное событие и с такой точностью сохранить его в своем бессознательном;
1 [Еще точнее было бы, наверное, «n + Vf». Поскольку день рождения пациента отлета отделяют шесть месяцев, ко времени сновидения ему должно было быть О лет + 6 месяцев или 1 год + 6 месяцев, 2 года + 6 месяцев и т. д. Однако возраст О лет + 6 месяцев Фройд уже исключил в примечании 1 на с. 294.]
2 В белом белье, белые волки.
3 Почему трижды? Однажды он вдруг стал утверждать, что эту деталь я выяснил путем толкования. Но это не так. Это была спонтанная, лишенная дальнейшей критики мысль, которую он, по своему обыкновению, приписал мне и благодаря этой проекции сделал ее достойной доверия.
4 Я думаю, что он понял произошедшее к тому времени, когда приснился сон, в четыре года, а не во время своего наблюдения. В 1'/2 года он получил впечатления, последующее понимание которых для него стало возможным ко времени сновидения благодаря своему развитию, своему сексуальному возбуждению и своему сексуальному исследованию.
во-вторых, с тем, что последующая приводящая к пониманию переработка полученных впечатлений возможна в четыре года, и, наконец, что с помощью какого-либо метода может удаться довести до сознания подробности такой сцены, пережитой и понятой при таких обстоятельствах, связным и убедительным образом1.
В дальнейшем я тщательно проверю эти и другие сомнения; уверяю читателя, что я не менее критично, чем он, отношусь к предположению о подобном наблюдении, произведенным ребенком, и прошу его решиться вместе со мной на время поверить в реальность этой сцены. Прежде всего мы хотим продолжить изучение отношения этой «первичной сцены»2 к сновидению, к симптомам и к истории жизни пациента. Мы проследим по отдельности, какое действие оказали главное содержание сцены и одно из ее зрительных впечатлений.
Под последним я понимаю увиденные им позы родителей, вертикальную — у мужчины и звероподобную, согнутую — у женщины. Мы уже слышали, что в то время, когда он испытывал страх, сестра имела обыкновение пугать его картинкой из книги сказок, на которой волк был изображен в вертикальном положении, с выставленной задней лапой, протянутыми передними конечностями и навостренными ушами. Во время лечения он не пожалел сил на то, чтобы отыскать в антикварных магазинах сказки с картинками из своего детства, и он узнал пугавшую его картинку в иллюстрации к истории о волке и семерых козлятах. Он думал, что поза волка поможет ему вспомнить позу отца во время сконструированной первичной сцены. Во всяком случае эта картинка стала исходным пунктом дальнейших воздействий страха. Когда на седьмом или восьмом году жизни он однажды узнал, что завтра к нему придет новый учитель, ему этой же ночью приснился этот учитель в образе льва, который, громко рыча, приближался к его кровати в позе волка на той картинке, и он снова в страхе проснулся.
1 Первую из этих трудностей нельзя устранить допущением, что ко времени наблюдения ребенок, вероятно, был на год старше, то есть что ему было 2'/2 года, когда он, возможно, уже умел говорить. Такое смещение времени для моего пациента в силу всех побочных обстоятельств его случая было почти исключено. Впрочем, нужно принять во внимание, что подобные сцены наблюдения за коитусом родителей раскрываются в анализе отнюдь не редко. Но их условием является именно то, что они приходятся на самое раннее детство. Чем старше ребенок, тем тщательней на известном социальном уровне родители будут оберегать его от возможности делать подобные наблюдения.
2 [Это, по-видимому, самое раннее использование в публикации этого термина. Однако Фройд уже употреблял его примерно в этом же смысле в письме Флиссу от 2 мая 1897 года (1950а, письмо 61).]
Фобия волка была тогда уже преодолена, поэтому он был волен выбрать себе новое страшное животное, и в этом позднем сновидении он признал в учителе замену отца. В его более позднем детском возрасте каждый учитель играл ту же самую отцовскую роль и наделялся отцовским влиянием как с хорошей, так и с плохой стороны.
Во время учебы в гимназии судьба даровала ему своеобразный повод освежить свою фобию волка, а лежавшую в ее основе взаимосвязь сделать исходным пунктом тяжелых торможений. Учителя, который вел в его классе занятия по латыни, звали Вольф1. Он с самого начала стал его бояться, однажды навлек на себя его резкую брань из-за того, что в латинском переводе допустил глупейшую ошибку, и с тех пор уже не мог избавиться от парализующего страха перед этим учителем, который вскоре распространился и на других учителей. Однако нельзя сказать, что повод, при котором он оступился в переводе, ни с чем не соотносился. Он должен был перевести латинское слово filius2 и сделал это, употребив французское fibвместо соответствующего слова на родном языке. Волк по-прежнему был отцом3.
Первый из «преходящих симптомов»4, который продуцировал пациент во время лечения, все еще восходил к фобии волка и к сказке о семерых козлятах. В комнате, где проводились первые сеансы, напротив пациента, который, отвернувшись от меня, лежал на диване, находились большие стенные часы. Я обратил внимание, что время от времени он поворачивал ко мне лицо, смотрел на меня очень дружелюбно, словно хотел меня умилостивить, а затем переводил взгляд на часы.
1 [В переводе с немецкого — Волк. — Прим. пер.]
2 [Сын. — Прим. пер.]
3 После этой ругани со стороны учителя Вольфа он узнал общее мнение коллег, что учитель для примирения ждет от него денег. К этому мы вернемся позднее. Могу себе представить, какое облегчение означало бы это для рационалистического рассмотрения такой истории детства, если бы можно было предположить, что весь страх перед волком в действительности происходил от учителя латинского языка с такой фамилией, что он был спроецирован обратно в детство и в связи с иллюстрацией к сказке вызвал фантазию о первичной сцене. Но это является безосновательным; временной приоритет фобии волка и ее перенесение в детские годы жизни в первом имении неопровержимо доказаны. И как быть со сновидением в четыре года?
4 Ferenczi(1912).
Тогда я думал, что этим он выражает свое желание закончить сеанс. По прошествии долгого времени пациент напомнил мне об этой мимике и дал мне ее объяснение, напомнив о том, что самый младший из семерых козлят спрятался в коробе стенных часов, тогда как шесть остальных его братьев и сестер были съедены волком. Стало быть, он хотел тогда сказать: «Будь добр со мной. Должен ли я тебя бояться? Не съешь ли ты меня? Не надо ли мне, как самому младшему из козлят, спрятаться от тебя в коробе от часов?»
Волком, которого он боялся, несомненно, был отец, но страх волка был связан с условием вертикального положения. Его воспоминание с большой уверенностью утверждало, что изображения волка, идущего на всех четырех лапах или, как в сказке «Красная Шапочка», лежащего в кровати, его бы не испугали. Не меньшее значение имела принятая женщиной поза, в которой, согласно нашей конструкции первичной сцены, он ее видел; но это значение осталось ограниченным сексуальной сферой. Самым странным явлением в его любовной жизни по наступлении зрелости были приступы навязчивой чувственной влюбленности, которые возникали и вновь исчезали в загадочной последовательности, высвобождали в нем колоссальную энергию даже в периоды заторможенности и были полностью лишены его контроля. Полную оценку этих навязчивых влюбленностей я должен пока отложить из-за их ценной взаимосвязи с другими моментами, но здесь я могу указать, что они были связаны с определенным, для его сознания скрытым условием, узнать о котором удалось только во время лечения. Женщина должна была принять позу, которую мы приписываем в первичной сцене матери. Крупные, бросающиеся в глаза ягодицы он с пубертатного возраста воспринимал как самый сильный раздражитель у женщины; коитус, отличный от коитуса сзади, едва ли доставлял ему наслаждение. Правда, критическое рассуждение позволяет здесь возразить, что такое сексуальное предпочтение задних частей тела является общей особенностью лиц, склонных к неврозу навязчивости, и не дает основание выводить его из особого впечатления в детском возрасте. Оно входит в структуру анально-эротического предрасположения и относится к тем архаичным чертам, которые отличают данную конституцию. Ведь совокупление сзади — тоге ferarum— можно рассматривать как филогенетически более древнюю форму. Мы вернемся к этому пункту в последующем обсуждении, когда добавим материал, относящийся к его бессознательному условию любви.
Продолжим теперь обсуждение отношений между сновидением и первичной сценой. В соответствии с нашими прежними ожиданиями сон должен был показать ребенку, радующемуся исполнению своих желаний на Рождество, картину сексуального удовлетворения отцом, какую он увидал в той первичной сцене, в качестве прототипа собственного удовлетворения, которое он желал получить от отца. Но вместо этой картины появляется материал истории, незадолго до этого рассказанной дедушкой: дерево, волки, отсутствие хвоста в форме сверхкомпенсации посредством пушистых хвостов у мнимых волков. Здесь нам недостает взаимосвязи, ассоциативного мостика, ведущего от содержания первичной истории к истории о волке. Эта связь опять-таки создается позой и только ею одной. В рассказе дедушки бесхвостый волк предлагает другим на него взобраться. Благодаря этой детали пробудилось воспоминание о картине первичной сцены, этим путем материал первичной сцены мог замениться материалом истории о волке, при этом одновременно двое родителей желательным образом заменены несколькими волками. Следующее превращение содержание сновидения претерпело тогда, когда материал истории о волке был приноровлен к содержанию сказки о семерых козлятах, заимствовав у нее число семь1.
Превращение материала: первичная сцена — история о волке — сказка о семерых козлятах — является отражением развития мыслей во время образования сновидения: стремление к сексуальному удовлетворению отцом — понимание связанного с ним условия кастрации — страх перед отцом. Я думаю, что страшный сон четырехлетнего ребенка только теперь прояснен без остатка2.
1 В сновидении говорится 6 или 7: 6 — это число съеденных детей, седьмой спасается в коробе для часов. Строгий закон толкования сновидений остается в силе: каждая деталь находит свое объяснение.
2 После того как нам удался синтез этого сновидения, я хочу попытаться наглядно представить отношение явного содержания сновидения к его скрытым мыслям.
Ночь, я лежу в своей кровати. Последнее является началом репродукции первичной сцены. «Ночь» — это искажение: «Я спал». Замечание: «Я знаю, что была зима, когда я видел этот сон, и ночное время», — относится к воспоминанию о сновидении и не входит в его содержание. Оно является верным: это была одна из ночей перед днем рождения, соответственно перед Рождеством.
На патогенном воздействии первичной сцены и на изменении, которое вызывает ее воскрешение в его сексуальном развитии, после всего, о чем до сих пор уже говорилось, я могу остановиться вкратце. Мы проследим лишь то воздействие, которому дает выражение сновидение. Позднее мы должны будем пояснить, что от первичной сцены исходило не одно-единственное сексуальное течение, а имелся целый ряд таковых, произошло прямо-таки расщепление либидо. Далее мы будем иметь в виду, что активация этой сцены (я намеренно избегаю слова «воспоминание») и- teeT такой же эффект, как если бы это было недавнее переживание. Сцена оказывает свое действие по прошествии времени, и между тем — в интервале между полутора и четырьмя годами — нисколько не утратила своей свежести. Возможно, в дальнейшем мы найдем еще одно основание, чтобы считать, что определенные воздействия она оказывала уже с момента ее восприятия, то есть начиная с 1 '/2 лет.
Вдруг окно само распахивается. Переведем: вдруг я сам просыпаюсь, воспоминание о первичной сцене. История о волке, в которой волк впрыгивает в окно, оказывает свое модифицирующее воздействие и превращает непосредственное выражение в образное. Вместе с тем введение окна служит помещению следующего содержания сновидения в настоящее время. В Сочельник двери неожиданно открываются, и появляется елка с подарками. Здесь, стало быть, проявляется ачияние актуального рождественского ожидания, которое также включает в себя сексуальное удовлетворение.
Большое ореховое дерево. Заместитель елки, то есть относится к актуальному; кроме того, дерево из истории о волке, на котором скрывается преследуемый портной, под которым поджидают волки. Высокое дерево является также, как я мог не раз убедиться, символом наблюдения, вуайеризма. Сидя на дереве, можно видеть все, что происходит внизу, а самого тебя не видят. Ср. известную историю Боккаччо и аналогичные байки.
Волки. Их число: шесть или семь. В истории о волке их целая стая без указания числа. Указание числа свидетельствует о влиянии сказки о семерых козлятах, из которых шестерых съедают. Замена числа два в первичной сцене множеством, которое в первичной сцене было бы абсурдным, желательна сопротивлению как средству искажения. В рисунке, сделанном к сновидению, сновидец изобразил число 5, вероятно, корректирующее указание: «Была ночь».
Они сидят на дереве. Прежде всего они заменяют висящие на дереве рождественские подарки. Но они также помещены на дерево потому, что это может означать: они глядят. В истории дедушки они располагаются поддеревом. Стало быть, их отношение к дереву в сновидении инвертировано, из чего можно заключить, что в содержании сновидения имеются и другие инверсии латентного материала.
Они совершенно белые. Эта сама по себе несущественная, но особо подчеркнутая в рассказе сновидца черта обязана своей интенсивностью значительному слиянию элементов из всех слоев материала, она объединяет несущественные детали других источников сновидения с более важной частью первичной сцены. Эта последняя детерминация, наверное, происходит из белизны постельного и нательного белья родителей; сюда же относится белый цвет овечьих стад, овчарок как намек на его сексуальные исследования животных, белый цвет в сказке о семерых козлятах, в которой мать узнают по белизне ее руки. Позднее нам станет понятно, что белое белье является также намеком на смерть. [На самом деле в дальнейшем этот пункт специально не комментируется. Возможно, существует связь с эпизодом с саваном.]
Они сидят неподвижно. Этим выражается противоречие с самым бросающимся в глаза содержанием увиденной сцены; взволнованность, вызванная позой, устанавливает связь между первичной сценой и историей о волке.
У них хвосты, как у лисиц. Это должно противоречить результату, который был получен от воздействия первичной сцены на историю о волке и который надо признать самым важным выводом сексуального исследования: стало быть, кастрация действительно существует. Испуг, с которым воспринимается этот результат мыслительной работы, в конечном счете пробивает себе дорогу в сновидении и приводит к его окончанию.
Страх быть съеденным волками. Он казался сновидцу не мотивированным содержанием сновидения. Он сказал, что не должен был бояться, ибо волки, скорее, были похожи на лисиц или на собак, они также на него не набрасывались, чтобы укусить, а были очень спокойными и совсем не страшными. Мы видим, что работа сновидения какое-то время старалась обезвредить мучительные содержания, обращая их в противоположность. (Они не шевелятся, у них прекраснейшие хвосты.) Но в конце концов это средство отказывает, и прорывается страх. Он находит свое выражение с помощью сказки, в которой детей-козлят съедает отец-волк. Возможно, это содержание сказки само по себе напомнило о шутливых угрозах отца, когда он играл с ребенком, так что страх быть съеденным волком точно так же мог быть реминисценцией, как и заменой посредством смещения.
Мотивы желаний этого сновидения очевидны; к поверхностным желаниям дня, чтобы уже наступило Рождество (сон, обусловленный нетерпением), присоединяется более глубокое, перманентное в это время желание получить сексуальное удовлетворение от отца, которое вначале заменяется желанием снова увидеть то, что тогда было столь захватывающим. Затем психический процесс протекает от исполнения этого желания в воскрешенной в памяти первичной сцене до ставшего теперь неизбежным отказа от этого желания и вытеснения.
Обстоятельность и детальность изложения, к которым вынудило меня стремление предоставить читателю какой-нибудь эквивалент взамен доказательной силы самостоятельно проведенного анализа, возможно, заставит его отказаться от требования публиковать анализы, тянувшиеся несколько лет.
Когда пациент погрузился в ситуацию первичной сцены, он обнаружил следующее самонаблюдение: раньше он полагал, что увиденное событие представляет собой акт насилия, но этому не соответствовало выражение удовольствия, которое он видел на лице матери; он вынужден был признать, что речь идет об удовлетворении1. Существенно новым, что дало ему наблюдение над половым актом родителей, было убеждение в реальности кастрации, возможность которой уже раньше занимала его мысли. (Вид двух мочашихся девочек, угроза няни, истолкование гувернанткой сахарных палочек, воспоминание о том, как отец разрубил на куски змею.) Ибо теперь он увидел собственными глазами рану, о которой говорила няня, и понял, что ее наличие было условием полового акта с отцом. Он уже не мог ее спутать с попой, как при наблюдении за маленькими девочками2.
Исходом сновидения явился страх, после которого он успокоился не раньше, чем рядом с ним оказалась его няня. Стало быть, от отца он сбежал к ней. Страх представлял собой отказ от желания сексуального удовлетворения отцом, стремление к которому ему внушило сновидение. Его выражение: быть съеденным отцом — явилось, как мы узнаем, лишь регрессивным превращением желания, чтобы отец совершил с ним коитус, то есть желания получить удовлетворение, как мать. Его последняя сексуальная цель, пассивная установка к отцу, подверглась вытеснению, ее место занял страх перед отцом в форме фобии волка.
1 Наверное, высказывание пациента будет понято нами наиболее точно, если предположить, что предметом его наблюдения сначала был коитус в нормальной позиции, который должен произвести впечатление садистского акта. Только после этого позиция сменилась, и поэтому он получил возможность для других наблюдений и суждений. Но это предположение не было подтверждено, да я и не думаю, что без него нельзя обойтись. Мы не хотим из-за сокращенного изложения текста оставлять без внимания действительную ситуацию, а именно, что впечатления и побуждения, относившиеся к четырехлетнему возрасту, анализируемый в 25 лет облек в слова, которые в то время он бы не нашел. Если пренебречь этим замечанием, то легко можно счесть комичным и неправдоподобным, что четырехлетний ребенок был способен высказывать такие профессиональные суждения и ученые мысли. Это просто второй случай действия, совершенного задним числом. В 1'/2 года ребенок получает впечатление, на которое не можетудовлетво-рительно отреагировать, начинает его понимать только в четыре года, когда он оказывается захваченным им при его оживлении, и только через два десятилетия во время анализа он может с помощью сознательной мыслительной деятельности понять то, что тогда в нем происходило. Анализируемый справедливо не считается с этими тремя временными фазами и помещает свое нынешнее Я в давно минувшую ситуацию. Мы следуем в этом за ним, ибо при правильном самонаблюдении и толковании эффект должен оказаться таким, как будто дистанцией между второй и третьей временной фазами можно было бы пренебречь. У нас также нет других средств описать события во второй фазе.
2 Как он затем справился с этой частью проблемы, мы узнаем позднее при прослеживании его анальной эротики.
Какова же движущая сила этого вытеснения? Судя по всему, ею могло быть только нарциссическое генитальное либидо, из опасения за его мужской член воспротивившееся удовлетворению, необходимым условием которого представлялся отказ от этого члена. Из оказавшегося под угрозой нарцизма он черпал мужественность, с помощью которой он оборонялся от пассивной установки к отцу.
Теперь мы обратим внимание на то, что в этом пункте изложения должны изменить нашу терминологию. Во время сновидения он достиг новой фазы в развитии своей сексуальной организации. До сих пор сексуальные противоположности были представлены у него как активное и пассивное. После совращения его сексуальная цель была пассивной, ему хотелось, чтобы дотрагивались до его гениталий; затем в результате регрессии на более раннюю ступень анально-садистской организации превратилась в мазохистскую — в желание подвергнуться порке, быть наказанным. Ему было безразлично, с чьей помощью — мужчины или женщины — он должен был достичь этой цели. Не считаясь с половыми различиями, он переметнулся от няни к отцу, требовал от няни, чтобы она прикоснулась к члену, хотел спровоцировать отца на наказание. При этом гениталии во внимание не принимались; в фантазии, что его бьют по пенису, выразилась взаимосвязь, скрытая пока по причине регрессии. Активирование первичной сцены в сновидении вернуло его теперь к генитальной организации. Он открыл вагину и биологическое значение мужского и женского. Он понял теперь, что активное равнозначно мужскому, а пассивное — женскому. Его пассивная сексуальная цель должна была бы теперь превратиться в женскую, получить выражение: отец должен совершить с ним коитус, вместо: отец должен ударить его по гениталиям или по попе. Эта женская цель подверглась теперь вытеснению и должна была замениться страхом перед волком.
Здесь мы должны прервать обсуждение его сексуального развития, пока из более поздних стадий его истории не прольется новый свет на эти более ранние. Для оценки фобии волка мы также добавим, что отец и мать, оба стали волками. Мать изображала кастрированного волка, который предлагал другим влезть на себя, отец — влезающего. Но мы слышали, как он уверял, что его страх относился только к стоящему волку, то есть к отцу. Далее, нам должно броситься в глаза, что страх, которым окончилось сновидение, имел прототип в рассказе дедушки. Ведь в нем кастрированного волка, который предлагает другим влезть на себя, охватывает страх, как только ему напоминают о факте отсутствия у него хвоста. Таким образом, похоже на то, что в процессе сновидения он идентифицировался с кастрированной матерью и теперь воспротивился этому результату. В более правильном, надо надеяться, переводе: «Если ты хочешь получить удовлетворение от отца, то должен, как мать, смириться с кастрацией; но я этого не хочу». Итак, явный протест со стороны мужественности! Впрочем, мы отдаем себе отчет в том, что сексуальное развитие пациента, которое мы здесь прослеживаем, имеет для нашего исследования серьезный изъян, ибо не протекает спокойно. Сначала на него решающее влияние оказывает совращение, а затем оно отклоняется в сторону из-за увиденной сцены коитуса, которая воздействует задним числом как повторное совращение.
раздел "Случаи"