Бетти Джозеф. "Различные типы тревоги и обращение с ними в аналитической ситуации"

В этой статье предложен клинический подход к вопросу тревоги. Рассмотрим способы, в рамках которых пациенты используют нас, аналитиков, чтобы помочь себе справиться с тревогой. Причина, приводящая пациентов к аналитику, глобальна: неумение справляться с тревогой. Имеется в виду, что пациент сознательно не отдает себе отчета в этом. Следуя структурному подходу Фройда в работе “Торможение, симптом и тревога” (1926), мы бы определили тревогу как центральную позицию в психоаналитическом понимании, поиск, обнаружение и осознание которой играют главную роль в нашей ежедневной работе. Я думаю, наши пациенты говорят с нами на сессиях не в терминах “Что это значит?”, а в терминах “Какие основания для непосредственной тревоги сейчас?”. И мы начинаем с этого в надежде, что непосредственная переносная ситуация будет сохранять наш контакт с более важными видами тревоги и что так мы сможем изучить природу тревоги.

Обратимся к клиническому фрагменту: пациент А в начале сессии сказал мне, что у него снова была серьезная неприятность с женой в предыдущую ночь, и перечислил ряд несомненно недоброжелательных, нетерпимых вещей и упреков с ее стороны. Отсюда вытекает, что он мог пережить опыт суперэго-тревоги — вину, связанную с тем, что он делал, и желал объяснить аналитику причины своего поведения. Или же он говорил о своей тревоге, связанной с женой, ее безжалостностью и неудачным браком, — о депрессии, скорби и вине, преследовании или ненависти? Или он говорил мне о неуспехе моей работы, из-за которого эти ссоры опять повторяются? Или его слова надо понимать как отыгрывание в ходе взаимоотношений с аналитиком? По-моему, важно, что происходило, важен способ, каким пациент рассказывал, и важна атмосфера сессии. Для меня наиболее важным оказалось то, что пациент попытался подключить меня к своему вербальному садо-мазохистическому избиению. Я была приглашена присоединиться в интерпретации к обсуждению или критике. Я предполагаю, что это была попытка пациента заполучить аналитика для отыгрывания с собой в виде обеспокоенности, критичности, раздражительности. Следовательно, мы имеем дело с пациентом, который использовал особый тип защиты против тревоги — проективную идентификацию с аналитиком. Здесь особенно проецируются гнев и жестокость, критицизм и душевное расстройство. Я думаю, сила и суровость суперэго слишком велики, чтобы их могло выносить эго, они проецируются, а потом, как писал Фройд, ресексуализируются и, я бы добавила, извращаются, и возбуждение пациента увеличивается. Но жестокость суперэго объясняется здесь не якобы плохими отношениями с женой, а негативностью и защитным отношением в анализе, что не было ясно видно. Конечно, использование таких защит при непонимании их в большинстве случаев ведет к дальнейшей тревожности.

Фройд говорил о важном шаге вперед в понимании тревоги, когда формулировались его первая теория инстинктов, структурная теория личности и появилась его первая работа о тревоге; он собирает вместе различные типы тревог по отношению к импульсам и суперэго, включая чувство вины как тип тревоги. Кроме того, он подчеркивает, что само существование инстинктов жизни и смерти и понимание их совместного существования в виде амбивалентности; как он писал, порождает “фатальную неизбежность чувства вины”. М.Кляйн (1948) согласна с этими выводами. Она подчеркивает, что при осознании индивидом и своей любви, и ярости с гневом по отношению к одному и тому же объекту появление у него чувства вины фатально неизбежно; боль и тревога возникают из-за обвинений и упреков со стороны объекта (внешнего или внутреннего), перед которым субъект чувствует себя виноватым в депрессивной позиции. С точки зрения М.Кляйн, еще до появления этой позиции инстинкт смерти порождает тревогу, которая имеет преследующую природу; она исследовала защиты, посредством которых индивид борется с тревогой, и их влияние на дальнейшее развитие. Здесь я хочу показать, как пациенты, способные выносить в некоторой степени чувство вины и амбивалентности и приближаться к депрессивной позиции или прорабатывать ее, используют аналитика в переносе таким образом, который отличается от использования его теми пациентами, чьи тревоги и защиты действуют на более примитивном уровне.

Пациент А был, я думаю, пограничный [В отличие от используемой у нас классификации психиатрической патологии, международная и американская классификации не относят к пограничным пациентам невротиков (прим. научн. ред.).]. Он мог испытывать любовь, но временами становился озабоченным и виноватым. Порой его поведение оказывалось скрытным, негативным, деструктивным в анализе; обычно индикатором этого были закрытость и молчание на интерпретации. Казалось, он стремится подорвать мою работу, не осознавая этого. Внутренний аналитик, которому тайно вредят, становится враждебным и осуждающим, но от этого защищаются совращением его в садо-мазохистические взаимоотношения, которые я описывала, и тогда потенциальная вина исчезает. Он старался использовать меня не для получения понимания, а для получения неправильного понимания и для тайного сговора со своими защитами, чтобы избежать основной тревоги по поводу вины и ответственности и возникновения ситуации преследования. Этот деструктивный тип ухода — очень могущественный, он тянет назад, к молчанию детского ухода, смысл которого состоит в том, что пациент очень измучен своим аналитиком, как и своим детством, и не желает выходить из этого состояния.

Конечно, переносимость амбивалентности с результатом в виде чувства вины, если оно глубоко проработано, может и должна уменьшить тревогу, потому что осознание привязанности, любви и заинтересованности и попытка что-то сделать в этой связи уменьшают гнев и таким образом ослабляют тревогу. Но у пациентов, не способных проработать депрессивную позицию (по М.Кляйн), тревога наиболее примитивна и тяжела.
Все пациенты приходят к аналитику, как я сказала в начале, потому что не могут справиться с тревогой и хотят понять, чем она вызвана. Но они научились использовать свои особые защиты для избегания тревоги любого вида, если она становится чрезмерной. Поэтому нам как аналитикам надо быть готовыми к тому, что наши пациенты скорее станут использовать нас в некоторой степени для избегания тревоги, чем для ее понимания, как нам бы хотелось. И действительно, некоторые пациенты, как я укажу позднее, используют нас, чтобы переносить, а не понимать тревогу.
Фройд часто говорил о важности анализирования сопротивлений и защит. Я полагаю, что серьезные изменения, происшедшие в аналитической теории и технике со времен Фройда, связаны с пониманием пути, которым сопротивление и защита выражают себя в переносе и могут быть пережиты в контрпереносе как часть использования нас пациентом. Чем активнее пациент использует примитивные механизмы и защиты против тревоги, тем скорее аналитик может почувствовать, что он вовлекается и используется пациентом бессознательно, и тем в большей мере анализ становится сценой для действия, а не для понимания. Под примитивными защитами я имею в виду “примитивность” в терминах развития эго. Когда незрелое эго не может выдержать тревогу, оно использует различные методы для отрицания или отщепления больших частей личности, импульсов, внутренних объектов и тревог и очень сильно проецирует их в мир. Во время анализа мы находим различные части Собственного Я, спроецированные на аналитика, оставляющие пациента эмоционально вне контакта с самим собой и искажающие восприятие им аналитика. Эти защиты принадлежат параноидно-шизоидной позиции, по М.Кляйн. Такие пациенты будут также активно стараться привлечь аналитика к тайному сговору в использовании этих защит.
Я хочу привести два коротких примера с пациентами, удерживавшими свое душевное равновесие путем использования таких примитивных защит. В первом случае пациент использовал меня для тайного сговора с отрицаниями его тревог и чувств и как вместилище для тех частей его Собственного Я, которые, если бы они были узнаны, вызвали бы чрезмерную тревогу. Во втором случае я использовалась как контейнер для объектов из его внутреннего мира, так что, когда они были спроецированы на меня, он мог отрицать не только состояние своего сознания и эмоций, но и состояние объектов, тогда депрессия проходила. Эти случаи высвечивают важные технические проблемы.
Пациент В, подобно многим пациентам такого типа, старался добиться со мной тайного сговора в отрицании важности тревоги, утверждая, что с тревогой можно справляться интеллектуальным методом — путем понимания. Такие пациенты могут производить впечатление очень взрослых людей, но их псевдовзрослость достигается лишь за счет отщепления почти всякого реального эмоционального контакта с самими собой. Собственная жизнь вызывает у них бессознательный ужас, так как ощущается как содержащая могущественные психотические черты. Они бессознательно чувствуют опасность полного разрушения и, приходя к аналитику, используют его для усиления непсихотических черт своей личности и отрицания каких-либо признаков болезни. Они вполне резонно рассуждают о прежних трудностях, вместо того чтобы постараться пережить их.
Пациент В, около 25 лет, был очень успешен в работе, интеллигентен, общителен, но вряд ли осознавал, что неспособен к близкому контакту, и в связях с женщинами скользил от одной к другой. Он же сам испытывал элементы пустоты. Он говорил обоснованно, но вне контакта со своим внутренним миром. Иногда, вынужденно пропуская сессии из-за работы, он извинялся, ругал себя, но можно было почувствовать, что он не испытывал никаких реальных эмоций по этому поводу или по поводу ценности или нет интерпретации, хотя сознательно он находил мою работу хорошей. Вел он себя так, будто тревога, любовь, ненависть исчезли. Проблема с ним, как и с другими подобными пациентами, заключалась в том, чтобы найти потерянные части его Собственного Я и установить местонахождение тревоги. В начале анализа он рассказал сон, будто он вошел в соседнюю квартиру посмотреть, что там происходит. Когда он вернулся, в его квартиру вошла владелица обеих квартир, подозревая его в чем-то. Он знал, что она была параноидной.
Пациент говорил о мужчине, с которым тогда работал и который занимал высокое положение, но был достаточно “претенциозным”. Женщина во сне носила имя “миссис Часы” и походила на женщину, которую он знал раньше.
Теперь я хочу показать признаки различных уровней тревоги у этого пациента и как он использовал меня в своих защитах от тревоги. Сознательно он говорил, что сожалеет о пропусках сессий и о том, что должен пропустить час на этой неделе. Но личность, которая пропускает часы (“миссис Часы”), кажется ему параноидной и связывается с чем-то претенциозным. Я думаю поэтому, что наиболее явная тревога относится к пропущенным часам, и эта проблема и сопутствующие ей эмоции проецировались на меня как на “миссис Часы”. Он считал, что я повышенно чувствительна в отношении его отсутствия или параноидна и претенциозна в своей оценке значимости моей работы с ним. Я интерпретировала это как его картину меня — при обсуждении той части, которая, как я чувствовала, была наиболее близка к осознанию, то есть его тревоги по поводу моего отношения к своей работе, в то время как он считал, что его собственная работа была на самом деле намного более важной. На той стадии лечения это не могло быть сознательно прояснено или проработано, хотя интеллектуально он мог понять, что я имела в виду. Поэтому интерпретация этого как проекции его собственного отношения, его претенциозности на меня могла оказаться преждевременной и бесполезной. Эта бессознательная проективная идентификация, сопровождаемая вежливостью и сотрудничеством, была, по-моему, сперва защитой от претенциозности, признаки которой имелись, а за этим скрывался потенциально параноидный тип реакции, который воспринимался связанным с реальной зависимостью от женщин. Другими словами, этот молодой человек уходил от глубокой психотической тревоги, которая заставляла его бояться женщин и меня. Я использовалась им для представления тех частей его Собственного Я, которые затем отрицались. В этом смысле пациент B отличался от пациента А тем, что не был способен ни брать ответственность за себя и свои чувства, ни познавать самого себя и свои действительные взаимоотношения, и, по-видимому, развивал защиты против психотических частей своей личности, в отличие от ответственности, вины и депрессии, что в большей мере характеризовало пациента А.
Такие пациенты, как В, склонны приходить на анализ, чтобы заполучить аналитика для сговора с ним в том, что нет ничего, что не может быть интеллектуально понято и управляемо. Другие переживают чрезмерную тревогу сознательно, испытывая страх распадения на части, и могут использовать аналитика в такое время для сдерживания этой тревоги. Например, пациент может говорить крайне возбужденно, но не способен позволить говорить аналитику, как если бы для него важнее всего было перенести через говорение тревогу на аналитика. Или для пациента может быть привычен очень примитивный тип защиты, будто он, в фантазии, живет более или менее внутри объекта, потому что нахождение вне его и обособление вызывает сильную тревогу. Тогда аналитик используется как объект и как инструмент для проникновения внутрь него. Может иметь место затяжное, ничем не заполненное молчание, или же пациент может просто хотеть, чтобы аналитик что угодно говорил, лишь бы он был здесь; пациент может засыпать или в случае менее тяжелого расщепления, постоянно закрываться расщеплять общение и не воспринимать аналитика как персону.

Здесь я лишь пытаюсь отметить некоторые из этих примитивных видов защит, которые очень важно осознавать в переносе. В случае с А я показала, как можно понимать его тревогу в терминах вины за грубость с женой, когда аналитик, сталкивается с давлением в переносе, которое склоняет к такому пониманию, для него было бы более удобно давать такую интерпретацию, но это было бы не только отыгрыванием в переносе со стороны аналитика, но и ipsofacto — интерпретацией на неверном уровне. Вероятно, это предмет для обсуждения под рубрикой “На каком уровне функционирует тревога”. Наше понимание природы и уровня тревоги тесно связно и во многом зависит от правильной оценки того, как пациент использует нас.
По-моему, часто ориентиром в переносе относительно местонахождения самой большой тревоги служит осознание той части себя, контактирующей с пациентом, которой не хочется уделять внимание ни внутренне — в смысле ее влияния на нас, ни внешне — что и как можно интерпретировать. Я приведу пример этого позднее, при обсуждении случая С. Я привожу фрагмент из случая С, чтобы показать пациентку, которая также использует аналитика для перенесения на него части своего внутреннего мира, в особенности внутренних объектов, чье состояние вызывает крайнюю тревогу, которая затем может отрицаться. Я также стану обсуждать определенные различия между тревогами и защитами у С и В.
С была молодой женщиной, которая до замужества работала врачом общей практики с плотным графиком работы. В тот период в анализе меня обычно чрезмерно оберегали от критики и достаточно сильно идеализировали. В ту неделю анализа, которую я рассматриваю, она оставалась сердитой, на первых двух сессиях держалась замкнуто. Я старалась войти в контакт. Я допытывалась, не связан ли ее гнев некоторым образом с выходными днями, но у меня было такое впечатление, что я не вступаю с ней в контакта и что ее сердитость — следствие непонимания между нами. На третий день она вошла в мой кабинет, говоря, что я показалась ей испуганной, когда выходила за ней в приемную, а я не чувствовала испуга. Она продолжала, говоря, что ранее была ужасно рассержена и не знает, ожидать ли ей пользы от сессии. Я никак не интерпретировала ее мнение о моем испуге. Затем, как будто не оставалось ничего лучшего, кроме малой надежды получить пользу от сессии, она рассказала мне сон: ей нужно было навестить молодую пациентку, которая жила со своей матерью. Девушка — и С знала об этом — шизофреничка, должна была лечь в больницу, но не могла оставить мать, которую поддерживала. Таким образом, девушка действительно была эксплуатируема. После этого рассказа я начала понимать трудности текущей недели. По-моему, пациентка считала, что я интерпретировала ее гнев и дистресс на неверном уровне, что на самом деле она больна намного сильнее и более скрытным образом, чем это выражалось в ее ассоциациях, и что я не осознала тяжести ее заболевания. Когда я не понимала ее чувств, она считала бессознательно, что я чрезмерно испугана, чтобы понять ее реальное сумасшествие, и ей приходилось прятать свое душевное расстройство, в некотором смысле чтобы оградить меня — девушка не могла себе позволить лечь в больницу из-за необходимости поддерживать мать. Несомненно, что в ее раннем детстве ее настоящей матери, которая была очень чувствительной женщиной, действительно нужна была здоровая, пусть даже за счет обмана, счастливая дочь. Если аналитик чувствует опеку со стороны пациента, это значит, что пациент эксплуатируем и вынужден прятать свое нездоровье, как в этом сне, в котором пациентке приходилось самой заботиться о собственном душевном расстройстве.
Согласно Биону (1962), который описывал потребность пациента в том, чтоб аналитик вмещал в себя его тревоги, некоторые из наиболее острых тревог пациента на первых сессиях обостряются из-за каких-то незначительных деталей, сомнений, критики, как в вышеприведенном примере. Мы можем иногда “пренебрегать” ими, давая псевдоглубокие интерпретации предполагаемых проекций пациента. Это удобно для аналитика и используется пациентом, чтобы не испытывать дискомфорта от сомнений. Я подозреваю, что часто глубокой, базальной тревоги можно достичь лишь если аналитик способен выдерживать эти явно более поверхностные манифестации и отталкиваться от них. Если мы так работаем, более здоровые пациенты, очевидно, вскоре расскажут о своих действительных чувствах, справедливо или нет, что наши интерпретации свидетельствуют о нашей оборонительной позиции, выражающейся в этих интерпретациях. В нашей работе с тревогой нам приходится не только утверждать, что мы можем выносить проекции наших пациентов, но нам действительно приходится это делать.
Пациентка С похожа на В потребностью в проецировании на меня ее внутренних объектов, и затем она может отрицать их состояние, которое было отражено во сне: ее мама, не справлявшаяся с растущими детскими проблемами, была достаточно хрупкой и сама нуждалась в поддержке. Такая пациентка может рассматриваться как крайне сензитивная к аналитику и к тому, каково, по ее мнению, состояние психики аналитика. Но боль, тревога и отчаяние, которые этим порождаются, принуждают ее уходить в активное использование проективной идентификации и обычно оставаться вне контакта с тем, что она считает своими опасными чувствами, своей критикой и агрессией. Таким образом С уходит от депрессии и боли. У нее мы может видеть элементы самых ранних защит, все еще сохраняющихся и подкрепляемых ее потребностью уходить от депрессии — ту стадию, которой В еще не смог достичь, оказавшись в ловушке использования шизоидных механизмов и отрицаний.

До сих пор я говорила о пациентах, которые используют главным образом примитивные шизоидные защиты против тревоги, и показывала, как они различным образом используют аналитика для снятия тревоги. Но наши пациенты используют нас более дифференцировано, если они более интегрированы и если их тревоги в целом больше связаны с реальными людьми. Это тревоги, которые вмещают страх утраты, вину, беспокойство, желание говорить правду и быть правдивым; такие пациенты ближе к депрессивной позиции, по М.Кляйн. Они белее готовы использовать подавление, нежели расщепление как защиту от тревоги. Таким образом, в переносе мы чувствуем, что это менее бессознательное манипулирование проекцией, сопровождающееся меньшим вторжением, и имеется больше возможностей для интроекции и коммуникации с пациентом как целым; тут не столь велико давление на аналитика отыгрывания в переносе. Конечно, пациенты, имеющие тревоги данного типа, более фиксированы на своих объектах и чувствах и на том, что, по их мнению, они делают внутренне или внешне с ними и со своим Собственным Я, и они также будут использовать нас, чтобы избежать тревоги, но методы у них другие. Например, пациент, пытающийся защитить аналитика или его внутренний мир от боли, желает сохранить аналитика, свободного от критики, сомнений или гнева или в защитных целях направить эти чувства против других людей, или использовать различные средства, пытаясь получить согласие аналитика, что нет повода ни для какой критики. Или сходным образом пациент, стремящийся устранить депрессию или вину, используя маниакальные защиты, будет не только показывать это в переносе, но и бессознательно пытаться воздействовать на состояние психики аналитика, втягивая его в соответствующее состояние, чтобы тот ощутил себя наделенным юмором, понятливым и в итоге убрал тревогу из поля зрения.
Для иллюстрации этого я приведу краткий пример пациента, которого я буду называть D. Он начал использовать меня менее защитным образом с намного меньшим расщеплением и проекцией, был намного больше способен понимать и использовать то, что я говорила, более прямо переводил свои трудности на меня, и, следовательно, имел более хороший тип общения. Можно было наблюдать, как он постепенно обретает способность лучше выдерживать тревогу и, таким образом, более полную интеграцию Собственного Я. D годами почти не осознавал меня как личность, уходил в состояние отгороженности и в активность, однако со временем стал выходить из этого состояния — с большой болью, но с эмоциональным контактом. В это время он был разлучен с женой и отчасти вовлечен в отношения с молодой женщиной, по-видимому, душевнобольной, которую пытался оставить. Однажды в пятницу он пришел ко мне, испытывая сильную тревогу и стресс, опоздав на 40 минут. Он с испугом осознавал свое желание произвести разрушения в моем доме и был деструктивно критичным по поводу всего, что я могла сказать — он ушел чрезвычайно испуганным из-за этого. Это был совершенно новый для него опыт (и для меня с ним тоже). На следующей сессии, в понедельник, он пришел явно совсем в другом настроении и описал мне встречу в субботу со своей подругой. Они ездили в город, где живут его родители. В их доме у него началась ночью такая же острая паника и он, как ребенок, послал сестру в комнату родителей проверить, живы ли они. Затем они вернулись к нему домой и подруга осталась с ним на ночь, но он почувствовал пугающее присутствие своей жены, преследующей его, как если бы он делал что-то ей назло. Коротко я показала ему, почему он испытал ужас на уик-энде после своей ярости в пятницу: я, возможно, умерла, и этот страх привел его обратно к подруге. Но затем он почувствовал преследование со стороны того человека, которым он пренебрегал, своей жены; это, казалось, было аспектом меня, пренебрегаемой, покинутой, почти мертвой. Когда я связала это с его эмоциональным состоянием в пятницу, он осознал то, что уже забыл. Я была аналитически покинута. В этот момент он смотрел на картину в конце кабинета и после этого сказал: “Я не знал, что эта картина под стеклом. Я никогда не замечал этого раньше”.
Я показала пациенту, что мы нашли его тревогу, заключавшуюся в том, что я, как он считал, не смогу вынести его ярость и агрессию по отношению к матери и что я поместила стекло между ним и собой, как если бы защищала себя, как если бы отняла его от груди и перевела на “бутылочку”. В ответ он рассказал мне сон, который видел в пятницу: он написал два сердитых письма по поводу не доставленной ему кухонной посуды, а теперь поставщик отказывается доставить ее ему. Теперь я могла шире очертить ему проблему его тревоги, связанной с опасениями относительно его собственной жестокости и его потенциальными запросами. Все это ясно связалось теперь с уик-эндом, с идеей о матери, которую он хотел, но которая отказывала ему в еде — в кухонной посуде. Он считал, что от такой фрустрирующей матери следовало отказаться и убить ее. В своем отношении на сессиях он смог увидеть свой собственный активный отказ от меня и от нашей работы, и, таким образом, брал на себя некоторую ответственность за это и за свои опасения. Это также было началом реализации идентификации со своим чувством покинутости. Здесь важна связь с его тревогой, будто я, как любая другая женщина, не могу выносить его тело рядом со своим телом, становясь холодной и стеклянной, и он замерзает. На этой стадии на сессии пациент был в хорошем контакте и чувствовал легкость. В течение недели происходили колебания то в ту, то в другую сторону, но уже в следующую пятницу стал очевиден прогресс в том, что касалось его тревоги, когда он был в хорошем контакте со мной и рассказал мне сон, в котором были явные признаки большей интеграции и способности использовать и даже оценивать свою агрессию.
Этот пациент, я думаю, за время длительного предшествующего периода анализа стал способен использовать меня для сдерживания и апробирования своей жесткости, а теперь он начинает устанавливать связь с объектом, который достаточно силен, чтобы быть интроецированным в него таким образом, чтобы усилить его эго. Теперь мы могли разбирать материал в порядке его проявления между нами.
Итак, я попыталась исследовать, насколько наше понимание природы тревоги в анализе связано с нашим пониманием того способа, которым пациент использует нас. Пациенты, в особенности те, которые используют примитивные защитные механизмы, основанные на расщеплении и проективной идентификации, будут бессознательно пытаться использовать нас для проекции на нас тревоги, для тайного сговора с нами в отрицании тревоги и т.д. и, таким образом для отыгрывания с нами различными способами в переносе. Пациенты, которые до некоторой степени лучше интегрированы, хотя тоже часто используют нас для тайного сговора с маниакальными и другими защитами, и переносят на нас различные части своего внутреннего мира, будут, помимо этого, больше относиться к нам как к целостным объектам и как к людям, с которыми возможен диалог и от которых они могут получить понимание.
Литература:

Bion, W.R. (1962). Learning from Experience. London: Heinemann.
Freud, S. (1926). Inhibition, symptoms and anxiety. S.E.20.
Klein, M. (1948). On the theory of anxiety and guilt. In Envy and Gratitude and Other Works. London. Hogarth Press, 1975.

перевод с англ. М.В.Ромашкевича и В.В.Старовойтова.

Марк Канцер. Коммуникативная функция сновидений

Фред Буш. Объектные отношения и структурная модель

Патрик Кейсмент. Ненависть и контейнирование

Жан-Мишель Порт. Этика и психоанализ

Марилия Айзенштайн. Этические идеи моделей образования

Бетти Джозеф. О переживании психической боли

Р. Д. Хиншелвуд. Британская кляйнианская техника

Раздел "Статьи"