Зигмунд Фройд "Фетишизм" (1927)

В последние годы мне довелось аналитически изучать многих мужчин, у которых выбор объекта определялся фетишем. Не следует ожидать, что эти люди обратились к анализу из-за фетиша, поскольку, хотя фетиш и сознается его приверженцами как некая ненормальность, но только в редких случаях воспринимается как симптом болезни; чаще всего они вполне удовлетворены фетишем или даже хвалят послабления, которые тот предоставляет им в любовной жизни. Таким образом, фетиш играл, как правило, роль побочного симптома. По понятным причинам подробности этих случаев не могут быть опубликованы. Поэтому я не могу также показать, каким образом случайные обстоятельства способствовали выбору фетиша. Наиболее странным представляется случай, когда один молодой человек выдвинул фетишистским условием «глянец [Glanz] на носу». Это нашло неожиданное разъяснение благодаря тому факту, что пациент в детстве воспитывался в Англии, но затем приехал в Германию, где почти полностью забыл родной язык 1.

[1] Речь идет об С. П., или Wolfmann’e, знаменитом пациенте Фройда, случай которого подробно описывается им в работе «Aus der Geschichte einer infantilen Neurose» (G. W, 12). Любопытно, что «родным языком» (Muttersprache) С. П. был русский.

Фетиш, происходящий из раннего детства, следовало читать не по-немецки, а по-английски; «глянец на носу», собственно говоря, был «взглядом на нос» (glance = взгляд), то есть нос был фетишем, которому, впрочем, он по своему усмотрению придал тот особый световой блеск, который другие заметить не могли.

Информация, которую дал анализ о смысле и цели фетиша, во всех случаях была одинаковой. Она выявлялась настолько естественно и казалась мне такой настоятельной, что я готов ожидать того же решения вообще для всех случаев фетишизма. Если я теперь сообщу, что фетиш – замена пениса, то этим, несомненно, вызову разочарование. Поэтому я спешу добавить, что это замена не любого, а определенного, совершенно особого пениса, который в ранние детские годы имеет большое значение, но впоследствии пропадает. Это значит: в нормальном случае от него нужно было бы отказаться, однако фетиш как раз и предназначен для того, чтобы оберегать его от гибели. Скажем яснее: фетиш – это замена фаллоса женщины (матери), в который верил мальчик и от которого – мы знаем, почему – он не хочет отказываться.

Следовательно, ход событий был таков: мальчик отказался считаться с тем фактом своего восприятия, что женщина не обладает пенисом. Нет, этого не может быть, ибо, если женщина кастрирована, то это значит, что существует угроза и обладанию собственным пенисом, и этому противится часть нарцизма, которым природа заботливо наделила именно этот орган. Сходную панику, вероятно, будет испытывать позднее взрослый, когда раздастся крик, что трон и алтарь в опасности, и она приведет к таким же нелогичным выводам. Если не ошибаюсь, Лафорг в этом случае сказал бы, что мальчик «скотомизирует» восприятие отсутствия пениса у женщины.

Новый термин правомерен тогда, когда он описывает или выделяет новые факты. Здесь этого не происходит; самая давняя часть нашей психоаналитической терминологии, слово «вытеснение», уже относится к этому патологическому процессу. Если хочется более строго отделить в нем судьбу представления от судьбы аффекта, зарезервировать выражение «вытеснение» для аффекта, то правильным немецким обозначением для судьбы представления было бы «Verleugnung». Термин «скотомизация» кажется мне особенно непригодным, ибо он пробуждает идею, будто восприятие полностью исчезло, в результате того, что зрительное впечатление словно попало на слепое пятно сетчатки. Однако наша ситуация показывает, напротив, что восприятие сохранилось и что была предпринята весьма энергичная акция, чтобы поддержать отрицание.

Неверно, что ребенок после своих наблюдений за женщиной оставил свою веру в фаллос женщины неизменной. Он сохранил эту веру, но и отказался от нее; в конфликте между грузом нежелательного восприятия и силой противоположного желания он пришел к компромиссу, как это бывает возможно только при господстве бессознательных законов мышления – первичных процессов. Более того, в психической сфере у женщины все же есть пенис, но этот пенис уже не такой, каким он был раньше. Вместо него появилось нечто иное, так сказать, в качестве замены, и теперь оно становится наследником интереса, который проявлялся к прежнему. Однако этот интерес еще и чрезвычайно усиливается, поскольку боязнь кастрации увековечила себя, создав эту замену. В качестве stigma indelebile произошедшего вытеснения остается также отчужденность от настоящих женских гениталий, которая присуща любому фетишисту. Рассмотрим теперь, что делает фетиш и почему он сохраняется. Он остается знаком триумфа над угрозой кастрации и защитой от нее, он также удерживает фетишиста оттого, чтобы стать гомосексуалистом, придавая женщине тот характер, благодаря которому ее можно вытерпеть как сексуальный объект. В последующей жизни фетишист считает, что может пользоваться и еще одним преимуществом своего заменителя гениталий. Фетиш не воспринимается другими людьми в его значении и поэтому не отвергается, он легко доступен, а получать связанное с ним сексуальное удовлетворение удобно. То, чего домогаются и ради чего приходится стараться другим мужчинам, фетишисту не доставляет никаких затруднений.

Вероятно, от страха кастрации при виде женских гениталий не удается уберечься ни одному человеческому существу мужского пола. Правда, почему одни из-за этого впечатления становятся гомосексуалистами, другие защищаются от него путем создания фетиша, а подавляющее большинство его преодолевает, – этого мы объяснить не можем. Возможно, мы не пока еще знаем среди множества взаимодействующих условий те, которые являются определяющими для редких патологических исходов; впрочем, мы должны быть довольны, если сумеем объяснить, что произошло, а задачу объяснить, почему что-то не произошло, временно можем оставить.

Можно ожидать, что для замены отсутствующего женского фаллоса будут выбираться такие органы или объекты, которые, кроме того, в качестве символов представляют пенис. Это происходит достаточно часто, но, несомненно, не является определяющим. При возникновении фетиша, по-видимому, приостанавливается некий процесс, который напоминает фиксацию воспоминания при травматической амнезии. Также и здесь интерес словно останавливается на полпути; например, последнее впечатление перед жутким, травматическим событием закрепляется в виде фетиша. Таким образом, нога или обувь – или их части – обязаны своим предпочтением в качестве фетиша тому обстоятельству, что любопытство мальчика проявлялось снизу вверх, от ног к женским гениталиям; мех и бархат фиксируют – как давно предполагалось – вид волосяного покрова гениталий, за которым должен последовать вид вожделенного женского члена; столь часто избираемые в качестве фетиша предметы нижнего белья фиксируют момент раздевания, последний, когда женщину еще можно было считать фаллической. Однако я не хочу утверждать, что детерминацию фетиша каждый раз можно определить с полной уверенностью.

 Исследование фетишизма необходимо настоятельно рекомендовать всем, кто все еще сомневается в существовании комплекса кастрации или считает, что страх перед женскими гениталиями имеет другую причину, например, проистекает от предполагаемого воспоминания о травме рождения. 

Для меня объяснение фетиша было связано еще и с другим теоретическим интересом. Недавно чисто умозрительно я вывел тезис, что основное различие между неврозом и психозом состоит в том, что в первом случае Я, служащее реальности, подавляет часть Оно, тогда как при психозе Я, увлеченное Оно, отказывается от части реальности; позднее я еще раз вернулся к этой теме. Однако вскоре у меня появился повод сожалеть, что я осмелился пойти так далеко в своих рассуждениях. Из анализа двух молодых мужчин я узнал, что оба они отказались признать, «скотомизировали» смерть любимого отца на втором и десятом году жизни – и все же ни у одного из них не развился психоз. То есть здесь Я отвергло, несомненно, важную часть реальности, подобно тому, как у фетишиста отвергается неприятный факт кастрации женщины. Я начал также догадываться, что аналогичные события в жизни детей отнюдь не редки, и мог считать себя уличенным в ошибочной характеристике невроза и психоза. Правда, выход из положения нашелся; моей формулировке нужно было выдерживать проверку только при более высокой степени дифференциации психического аппарата; ребенку могло быть позволено то, что у взрослого должно наказываться серьезным нарушением. 

Однако дальнейшие исследования привели к другому разрешению противоречия. Как выяснилось, оба молодых человека столь же мало «скотомизировали» смерть отца, как фетишисты – кастрацию женщины. Это было лишь течение в их душевной жизни, которое не признавало смерть отца; существовало также другое течение, которое полностью считалось с этим фактом; установка, сообразная желанию, и установка, сообразная реальности, существовали рядом друг с другом. У одного из этих двух моих пациентов такое расщепление стало причиной невроза навязчивости средней тяжести; во всех жизненных ситуациях он колебался между двумя предположениями: одним, что отец все еще жив и препятствует его деятельности, и противоположной, что он вправе рассматривать себя в качестве наследника умершего отца. Таким образом, я могу ожидать, что в случае психоза одно течение – сообразное реальности – действительно будет отсутствовать.

Возвращаясь к описанию фетишизма, я должен указать, что имеются многочисленные важные доказательства противоречивой установки фетишиста в вопросе о кастрации женщины. В совершенно очевидных случаях в построении самого фетиша проявляются как отрицание, так и утверждение кастрации. Так это было у мужчины, фетиш которого состоял в набедренной повязке, которую можно носить также как плавки. Эта часть одежды означала гениталии в целом и отличие от гениталий. По данным анализа, она означала также, что женщина как кастрирована, так и не кастрирована, и, кроме того, допускала предположение о кастрации мужчины, ибо все эти возможности могли одинаково хорошо скрываться за этой повязкой, начало которому было положено в детстве фиговым листком одной статуи. Разумеется, такой фетиш, двояким образом обусловленный противоречиями, удерживается особенно хорошо. В других случаях расщепленность проявляется в том, что фетишист делает что-либо – в действительности или в фантазии – со своим фетишем. Если мы подчеркнем, что он почитает фетиш, то это объяснение не будет исчерпывающим; во многих случаях он обращается с ним таким способом, который явно тождественен изображению кастрации.

Это происходит – особенно тогда, когда развилась сильнейшая идентификация с отцом – в роли отца, ибо именно ему ребенок приписал кастрацию женщины. Нежность и враждебность в обращении с фетишем, которые эквивалентны отрицанию и признанию кастрации, смешиваются в разных случаях в разной степени, в результате чего более отчетливо проявляется или та, или другая. Отсюда, думается, можно понять – пусть и издалека – поведение человека, отрезающего косу, в котором на первый план выдвинулась потребность осуществить отрицаемую кастрацию. Его действие объединяет в себе два несовместимых друг с другом утверждения: женщина сохранила пенис, и отец кастрировал женщину. Другой вариант, но также этнологическую параллель с фетишизмом можно усмотреть в обычае китайцев сначала изувечить женскую ногу, а затем изувеченную ногу почитать как фетиш. Наверное, можно предположить, что китайский мужчина хочет отблагодарить женщину за то, что она подверглась кастрации.

В заключение можно сказать, что обычный прототип фетиша – это пенис мужчины, равно как прототип неполноценного органа – реальный маленький пенис женщины, клитор.

 

 

раздел "Статьи"