Йозеф Брейер. Теоретическое. 2

<< начало

V. Бессознательные представления и представления, не допущенные к сознанию. Расщепление психики

Сознательными мы называем те представления, о которых знаем. Человек обладает удивительной способностью, именуемой самосознанием; каждый из нас может созерцать и разглядывать со стороны представления, возникающие и чередой проходящие перед его внутренним взором. И хотя так происходит не всегда, поскольку жизнь редко дает нам повод для самосозерцания, способностью этой обладают все люди, ибо каждый человек время от времени говорит: я подумал о том–то. Представления, которые мы обнаруживаем у себя при созерцании или могли бы обнаружить, если бы потрудились обратить на них внимание, мы называем сознательными. В каждый текущий момент таких представлений набирается совсем немного; стало быть, иные текущие представления, возникавшие в этот момент, являются бессознательными.

Пожалуй, сейчас едва ли нужно доказывать, что текущие и вместе с тем бессознательные или подсознательные представления существуют. Все мы сталкиваемся с этим явлением в повседневной жизни. Скажем, когда я забываю навестить своего пациента, на душе у меня становится неспокойно. По опыту я знаю, что подобное ощущение возникает у меня обычно в тот момент, когда я понимаю, что позабыл о каком–то важном деле. Я тщетно напрягаю память и никак не могу понять, откуда взялось беспокойство, и лишь спустя несколько часов внезапно вспоминаю, что должен был навестить пациента. Но все это время меня одолевает беспокойство. Стало быть, мысль о том, что я должен посетить пациента, остается в силе, иначе говоря, имеется в наличии, но не в сознании. Предположим, что некий занятой человек испытал поутру раздражение. Днем он с головой ушел в работу; целиком поглощенный этими мыслями, он не вспоминает о досадном происшествии. Но, принимая решения, он руководствуется этим чувством и отвечает отказом на просьбы и предложения, на которые в иных обстоятельствах ответил бы согласием. Стало быть, воспоминание остается в силе и никуда не исчезает. То, что мы называем настроением или расположением духа, по большей части зависит от представлений, которые влияют на нас, оставаясь ниже порога сознания. Более того, подсознательные представления влияют даже на образ жизни и поведение в целом. Мы ежедневно убеждаемся в том, что при маразме, вызванном, например, развитием паралича на начальной стадии, оковы, которые прежде удерживали человека от многих поступков, слабеют и спадают. Паралитик начинает говорить непристойности в присутствии дам, но когда к нему ненадолго возвращается рассудок, он старается держать себя в руках, хотя не может сознательно вспомнить о своих поступках. Он остерегается их «инстинктивно» и «машинально», стало быть, от грубых выходок его удерживают представления, возникающие в тот момент, когда он чувствует побуждение к подобным действиям, представления, которые тормозят этот импульс, оставаясь ниже порога сознания. Занимаясь любой интуитивной деятельностью, человек всегда руководствуется представлениями, которые по большей части являются подсознательными. Осознаются лишь наиболее заметные и яркие представления, между тем как многие представления, не менее насущные, но более неприметные, остаются бессознательными.

Пытаясь опровергнуть предположение о существовании и влиянии бессознательных представлений, критики чаще всего просто придираются к словам. Спору нет, термин «представление» по определению относится к сознательному мышлению, и поэтому словосочетание «бессознательное представление» противоречит логике. Однако содержание и форма психического процесса, лежащего в основе представления, в отличие от его количественных параметров, остаются неизменными вне зависимости от того, смогло ли представление преодолеть порог сознания или осталось ниже порога сознания. Достаточно было бы выдумать новый термин, скажем «субстрат представлений», чтобы устранить противоречие и избежать подобных упреков.

Предположение о том, что бессознательные представления лежат в основе патологических феноменов, кажется, тоже не должно вызывать принципиальных возражений. Но стоит продвинуться чуть дальше, как натыкаешься на другие препятствия. Когда бессознательные представления становятся яркими, они ео ipso 88 проникают в сознание, поскольку, лишь будучи недостаточно яркими, они могут оставаться бессознательными. Но мыслимо ли то, что представление, достаточно яркое для того, чтобы спровоцировать двигательный акт, может быть вместе с тем недостаточно ярким для того, чтобы проникнуть в сознание. Я уже высказывал предположение, которое, возможно, не стоит отметать с порога. Степень яркости наших представлений, а значит, и их способность проникать в сознание, зависит от характера связанного с ними аффекта, от того, какое чувство они вызывают: чувство удовольствия или неудовольствия. Если при появлении представления тотчас резко меняется физическое состояние, значит, вызванное им возбуждение, которое в иных обстоятельствах распространилось бы по всему мозгу, направляется по определенным нервным путям; именно потому, что представление это влияет на физическое состояние, поскольку вследствие конверсии обусловленное им психическое раздражение было преобразовано в раздражение соматическое, оно и утрачивает яркость, благодаря которой могло бы выделиться на фоне общего потока представлений; оно попросту теряется среди других представлений.

Допустим, однажды во время трапезы у человека возник сильный аффект, который не был «отреагирован». Впоследствии больного тошнит и рвет всякий раз, когда он пытается поесть, причем сам он считает тошноту сугубо соматическим симптомом. Истерические рвотные позывы не прекращаются до тех пор, пока под гипнозом у больного не вызывают тот же аффект, вынуждая его об этом аффекте рассказать и на него отреагировать. Несомненно, всякий раз, когда он пытался поесть, у него возникало воспоминание об этом аффекте, которое и вызывало рвоту. Однако до сознания оно не доходило, поскольку уже лишилось аффекта, а внимание больного тем временем было приковано к самим рвотным позывам.

Быть может, именно по этой причине больные зачастую не замечают, что определенные представления вызывают у них истерические симптомы. Немудрено упустить из виду представления, лишившиеся аффекта вследствие конверсии, но как объяснить то обстоятельство, что иной раз в сознание не проникают комплексы представлений, ничуть не лишенных аффекта. В изложенных нами историях болезни можно обнаружить множество подобных эпизодов.

Как правило, незадолго до появления соматического симптома или сразу после его появления у подобных пациентов меняется настроение, они становятся вспыльчивыми, раздражительными, печальными, пугливыми, а затем дают волю чувствам и успокаиваются или постепенно приходят в себя по мере исчезновения аффекта и соматического симптома. В первом случае характер аффекта всегда проявляется вполне отчетливо, хотя здоровый, да и больной человек, успокоившись, замечает, что сила этого аффекта явно не соразмерна его содержанию. Стало быть, речь идет о достаточно ярких представлениях, способных не только спровоцировать появление соматического симптома, но и вызвать соответствующий аффект, повлиять на ассоциации, выдвигая на передний план родственные им мысли, и все же прозябающих за пределами сознания. Для того чтобы донести эти представления до сознания необходимо применять гипноз, который использовался при лечении пациенток, описанных в первой и во второй историях болезни, или настойчиво подталкивать пациентов к разгадке, пускаясь вместе с ними в долгие и утомительные поиски, описанные в четвертой и пятой историях болезни.

Текущие представления, которые остаются бессознательными, несмотря на то что живости и яркости им не занимать, мы предпочитаем именовать представлениями, не допущенными к сознанию 89.

Само существование представлений, не допущенных к сознанию, суть патология. Здоровый человек мог бы осознать все текущие представления, если бы они были достаточно яркими. У наших пациентов мы обнаруживаем крупные комплексы представлений, допущенных к сознанию, и мелкие комплексы представлений, не допущенных к сознанию. Стало быть, в данном случае психическая деятельность, связанная с представлениями, охватывает область более обширную, нежели потенциальное сознание, и распадается на деятельность сознательную и бессознательную, вследствие чего происходит обособление представлений, допущенных и не допущенных к сознанию. Так что этот процесс следует называть не расщеплением сознания, а расщеплением психики.

Подсознательные представления, в свой черед, не подвержены влиянию со стороны сознательного мышления, поэтому внести в них поправки невозможно. Зачастую к их числу относятся переживания по поводу событий, давным–давно утративших былое значение, опасения, оказавшиеся на поверку напрасными, испытанный некогда ужас, который после спасения уступил место бурному ликованию. Под влиянием чувств, сменивших первоначальные ощущения, сознательное воспоминание о подобном событии утрачивает былую эмоциональную окраску; но на подсознательное представление, вызывающее соматические феномены, эти чувства никак не влияют.

Позволим себе привести в пример один случай: на протяжении некоторого времени молодая дама была сильно обеспокоена тем, как складывалась судьба ее младшей сестры. Из–за постоянного волнения регулы начались у нее с опозданием на две недели, хотя обычно начинались вовремя, затем появились болезненные ощущения в левой части подчревной области, пациентка дважды падала в обморок, а очнувшись, обнаруживала, что лежит на полу словно парализованная. Вскоре у нее появились боли в области левого яичника и симптомы тяжелого перитонита. Судя по тому, что у нее не было лихорадки, но возникла контрактура левой ноги (и спины), речь шла о псевдоперитоните. И действительно, когда пациентка спустя несколько лет умерла, при вскрытии выяснилось, что у нее развилась «мелкокистозная дегенерация» обоих яичников, но никаких следов перенесенного перитонита не обнаружили. Со временем опасные симптомы исчезли, но она по–прежнему страдала от боли в области яичника, кроме того, у нее сохранилась контрактура левой ноги, а корпус из–за контрактуры спины словно одеревенел. Контрактуру левой ноги удалось устранить путем внушения под гипнозом. Контрактура спины сохранилась у нее в прежнем виде. К тому времени все дела ее сестры были улажены, так что не осталось ни малейшего повода для беспокойства. Однако истерические симптомы, которые должны были после этого исчезнуть, так и не пошли на убыль. Возникало подозрение, что обусловлены они были изменениями иннервации, которые уже не зависели от первоначальных побудительных представлений. Но как только пациентку вынудили под гипнозом рассказать обо всех событиях, предшествовавших появлению «перитонита» (что она проделала весьма неохотно), она самостоятельно приподнялась в постели, и с тех пор контрактура спины у нее больше н е появлялась. (Боль в области яичника, которая наверняка была вызвана изменениями, возникшими задолго до описанных событий, так и не исчезла.) Стало быть, на протяжении нескольких месяцев у пациентки не исчезали патогенные представления, связанные с прежними опасениями, и внести в них поправки с учетом произошедших событий было невозможно.

Допуская возможность существования комплексов представлений[22], которые никогда не проникают в сознание во время бодрствования и не подвержены влиянию со стороны сознательного мышления, мы заодно признаем и то, что расщепление психики на две относительно независимые друг от друга части происходит даже при такой простой истерии, какую мы описали выше. Я не утверждаю, что в основе всех феноменов, именуемых истерическими, лежит подобное расщепление, но вполне допускаю, что «расщепление сознания, ярко проявляющееся в известных классических случаях в виде double conscience, в рудиментарной форме наличествует при любой истерии, а предрасположенность к такой диссоциации и погружению за счет нее в аномальное состояние сознания, которое мы кратко назвали бы "гипноидным", является основным феноменом этого невроза».

88 Ео ipso (лат.) – тем самым.

89 Будучи не вполне однозначным, это определение оставляет желать лучшего; но поскольку за образец мы взяли устойчивое выражение «допущенный ко двору», за неимением лучшего сгодится, пожалуй, и это. – Прим. автора.

Прежде чем перейти к обсуждению этих феноменов, необходимо сделать еще одно замечание по поводу бессознательных представлений, которые дают повод для появления соматических симптомов. Довольно часто истерические симптомы подолгу не исчезают, как не исчезала контрактура у вышеописанной пациентки. Не означает ли подобная стойкость симптомов, что все это время побудительное представление остается неизменно ярким и насущным? Полагаю, что так оно и есть. Несомненно, у здоровых людей в ходе психической деятельности представления быстро сменяют друг друга. Но когда человек погружается в глубокую меланхолию, им надолго овладевает одно–единственное тягостное представление, которое все это время остается ярким и насущным. Более того, мы вправе предположить, что поглощенный заботами здоровый человек тоже не может избавиться от беспокойства, которое отражается на его лице, даже если сознанием его владеют совсем другие мысли. В той обособленной области, где разворачивается психическая деятельность, которая, по нашему мнению, связана у истериков с бессознательными представлениями, содержится так мало этих представлений и так редко происходят перемены, поскольку она почти не подвержена влиянию внешних факторов, что там бессознательные представления вполне могут подолгу оставаться яркими.

Коль скоро мы, подобно Бине и Жане, утверждаем, что расщепление психической деятельности является ключевым моментом истерии, нам и следует по мере сил разобраться в этом явлении. Нет ничего проще, чем вообразить «сознание», «conscience», некой вещью, по инерции предполагая, что за существительным всегда скрывается сущность; из–за привычки к употреблению топографических метафор, вроде «подсознания», сама метафора со временем может позабыться, и останется голая идея, которой можно жонглировать как угодно, поверив в ее подлинность. Так и создается мифология.

Пространственные категории, словно назойливые провожатые, навязывают свою помощь нашему мышлению, поэтому и мысли свои мы описываем при посредстве пространственных метафор. Когда заходит речь о представлениях, обнаруживаемых в светлых областях сознания, и тех бессознательных представлениях, которые никогда не выхватывает из мрака свет самосознания, мы почти невольно рисуем в воображении озаренную солнцем крону дерева, чьи корни погружены во тьму, или темный подвал большого здания. Но если мы отдаем себе отчет в том, что все эти пространственные образы по сути своей метафоричны, сколь бы соблазнительной не казалась возможность приложить эти мерки к мозгу, то мы вольны вести речь о сознании и подсознании, не выходя за очерченные рамки.

Для того чтобы не заморочить себе голову собственными метафорами, нужно постоянно помнить о том, что сознательные и бессознательные представления возникают в одном месте: в мозгу, а скорее всего, в коре головного мозга. Мы не знаем, как это происходит. Впрочем, мы и без того знаем так мало о психической деятельности, разворачивающейся в коре головного мозга, что еще одна загадка едва ли преумножит наше беспредельное неведение. Остается лишь констатировать, что во время бодрствования психическая деятельность у истериков отчасти не доступна сознательному восприятию, поэтому и происходит расщепление психики.

Общеизвестно, что подобное разграничение психической деятельности происходит на некоторых стадиях истерических припадков определенного рода. В начале припадка сознательное мышление зачастую прекращается, но затем постепенно восстанавливается. Многие умные и образованные пациенты уверяют, что во время припадков их сознательное Я, прекрасно отдавая себе отчет в происходящем, с любопытством и удивлением взирает на их безумные выходки и внимает тому вздору, который они несут. Ошибочно полагая, что при желании ничего не стоило в любой момент прекратить припадок, подобные пациенты готовы возложить всю вину на себя и лишь сетуют на то, что «им не следовало так поступать». (Именно это ощущение чаще всего заставляет пациентов наговаривать на себя и уверять, что они симулировали болезнь.) Но вскоре случается еще один припадок, и сознательному Я опять не удается с ним справиться. В этом состоянии мышление и представления, относящиеся к сознательному Я, соседствуют с представлениями, которые прежде прозябали во тьме бессознательного, а ныне не только руководят мышечной и речевой функцией, но и завладевают существенной частью воображения, так что расщепление психики становится очевидным.

Правда, о расщеплении самого сознания, а не только психической деятельности, можно вести речь преимущественно в свете исследований, проведенных Бине и Жане; как известно, этим исследователям удалось вступить в контакт с «подсознанием» пациентов, подступиться к той части психической деятельности, о которой сознательное Я пациентов не ведало; причем они обнаружили, что во многих случаях все психические функции, включая самосознание, оставались в силе, поскольку пациенты помнили о своих прежних душевных переживаниях. Стало быть, эта половинчатая психика вполне самодостаточна и сама по себе обладает сознанием. У наших пациентов отколовшаяся часть психики была «в беспросветной мгле»[23], словно титаны, низвергнутые в жерло Этны, которые могут лишь сотрясать землю, но никогда не выберутся на свет. Жане описывает пациентов, у которых психическое царство распалось окончательно, хотя поначалу главенство принадлежало лишь одной области. Но судя по известным случаям double conscience, это различие тоже стирается, когда две половинки сознания начинают проявляться поочередно, не уступая друг другу по части функциональных способностей.

Впрочем, вернемся к представлениям, которые, судя по нашим наблюдениям, послужили причиной появления истерических симптомов у наших пациентов. Мы бы многое упустили, если бы сказали, что среди таковых встречаются лишь представления «подсознательные» и представления, «не допущенные к сознанию». Между сознательными представлениями, вызывающими необычный рефлекс, и представлениями, никогда не возникающими во время бодрствования и доходящими до сознания лишь под гипнозом, почти непрерывной чередой растянулись представления, которые характеризуются плавным снижением степени ясности. Тем не менее мы считаем доказанным тот факт, что при развитой истерии происходит расщепление психики, и полагаем, что одного этого факта достаточно для того, чтобы выдвинуть психическую теорию истерии.

Какие же предположения можно высказать по поводу наиболее вероятных причин и механизма возникновения этого феномена?

П. Жане, внесший неоценимый вклад в теорию истерии, выдвинул свою трактовку этого явления, под которой мы бы не подписались, хотя в целом наши мнения по поводу истерии совпадают.

По мнению Жане, предпосылки для «раздвоения личности» создает врожденная психическая неполноценность (insuffisance psychologique); нормальная душевная деятельность предполагает наличие более или менее развитой способности к «синтезу», позволяющей сводить воедино разрозненные представления. Эта способность необходима даже для обобщения ощущений, исходящих из органов чувств, благодаря которому возникает цельная картина внешнего мира; как раз эта психическая функция у истериков заметно снижена. Сосредоточив все внимание на одном предмете, например на определенных ощущениях, нормальный человек может ненадолго утратить способность к сознательному восприятию и осмыслению ощущений, исходящих из других органов чувств. Истерик не проявляет эту способность даже в тот момент, когда внимание его не приковано к определенному предмету. Если истерик что–то воспринимает, то все остальные ощущения до его сознания не доходят. Более того, он не способен свести воедино и истолковать даже те ощущения, которые исходят из одного органа чувств; например, он может сознательно воспринимать лишь те тактильные ощущения, которые возникают в одной половине тела; причем сигналы, поступающие из другой половины тела, достигают соответствующего центра и учитываются при координации движений, но не доходят до сознания. Это расстройство чувствительности называется гемианастезией.

У нормального человека при появлении представления возникает множество ассоциаций, поэтому одно представление увязывается с другими представлениями, которые способны его поддержать или удержать, и лишь под влиянием предельно яркого и мощного представления ассоциации могут остаться ниже порога сознания. У истериков это происходит сплошь и рядом. Сознательная психическая деятельность истерика столь ничтожна, что любое представление может овладеть всем его существом. Именно поэтому больные отличаются повышенной возбудимостью.

Эту особенность психики истериков Жане называет «сужением поля сознания» по аналогии с термином «сужение поля зрения». Ощущения, избежавшие апперцепции, и представления, которые возникли, но не дошли до сознания, чаще всего бесследно исчезают, но иной раз объединяются в комплексы, образуя отторгнутые от сознания психические напластования: подсознание.

По мнению Жане, истерия, в основе которой лежит описанное расщепление психики, представляет собой «une maladie de faiblesse»[24]; именно поэтому она развивается преимущественно в тех случаях, когда под влиянием каких–то обстоятельств изначально ослабленная психика еще больше слабеет или подвергается нагрузкам, вынести которые ей явно не по силам.

Сказанного вполне достаточно для того, чтобы получить представление о том, что думает Жане по поводу предрасположенности к истерии, по поводу того, что можно назвать typus hystericus 90 (подразумевая под этим нечто вроде typus phthisicus 91 к которому относят людей с узкой удлиненной грудной клеткой, маленьким сердцем и т. д.). Жане полагает, что предрасположенность к истерии обусловлена особым врожденным слабоумием. Мы придерживаемся иного мнения, которое можем вкратце сформулировать следующим образом: не слабоумие пациентов вызывает расщепление психики, а как раз эта фрагментация психической деятельности, из–за которой функциональные способности сознательного мышления сохраняются лишь отчасти, придает пациентам сходство со слабоумными. Так что назвать слабоумие характерной чертой typus hystericus, квинтэссенцией предрасположенности к истерии, мы не можем.

Это утверждение можно проиллюстрировать следующим примером. Когда мы занимались лечением одной дамы (фрау Сесилии М.), состояние ее не раз менялось у нас на глазах. Поначалу она чувствовала себя довольно хорошо, как вдруг у нее появлялся истерический симптом: мучительная неотвязная галлюцинация, невралгия и т. п. Состояние больной ухудшалось, заодно убывали и ее умственные способности, да так заметно, что спустя пару дней любой человек, увидевший пациентку впервые, наверняка принял бы ее за слабоумную. Затем ей удавалось разрешиться от бремени бессознательного представления (которым зачастую было воспоминание о давней психической травме); это происходило либо с подачи врача, под гипнозом, либо после того, как сама она, неожиданно распалившись, с большим чувством рассказывала о взволновавшем ее событии. Избавившись от мучительного симптома, она не просто успокаивалась и веселела, а менялась до неузнаваемости, и всякий раз нам оставалось лишь поражаться ее уму, рассудительности, ясности и точности ее суждений. Она любила играть в шахматы и знала в них толк, причем охотно играла по две партии одновременно, а это едва ли свидетельствует об отсутствии способности к синтезу. Оставалось предположить, что в периоды плохого самочувствия доля психической деятельности, связанной с бессознательным представлением, с каждым днем увеличивалась, и по мере усиления влияния этого представления доля сознательного мышления постепенно сокращалась и убывала до такой степени, что пациентка начинала напоминать слабоумную. Но когда пациентке удавалось «собраться с мыслями», как говаривала она сама, употребляя удивительно меткое венское выражение, она выказывала незаурядные умственные способности.

В отличие от нормального человека, который способен на чем–то сосредоточиться, истерик может быть лишь чем–то «поглощен». Когда нормальный человек всецело «поглощен» ярким представлением, например чем–то озабочен, его умственные способности тоже снижаются.

На воззрения любого наблюдателя сильно влияет объект наблюдения, и скорее всего, суждения Жане в значительной степени продиктованы тем, что он проводил тщательное обследование слабоумных истериков, которые содержатся в лечебницах или домах призрения, поскольку из–за болезни или слабоумия сами о себе позаботиться не могут. Занимаясь обследованием вполне образованных и дееспособных истериков, мы склоняемся к совершенно иному мнению об их психике. Мы полагаем, что «среди истериков можно встретить людей, наделенных ясным и критическим умом, недюжинной силой воли и сильным характером». Истерия ни в коей мере не лишает одаренного человека умственных способностей, из–за болезни истерик подчас просто не может ими воспользоваться. Да и сама Святая Тереза [25], заступница и покровительница истериков, слыла женщиной гениальной и прекрасно разбиралась в житейских делах.

Разумеется, чрезмерная глупость, неприкаянность, беспомощность и безволие не спасают от истерии. Даже не принимая в расчет тех пациентов, чьи умственные способности пострадали уже в ходе болезни, следует признать, что чаще всего среди больных, страдающих истерией, встречается именно тип слабоумного истерика. Но и эти больные отличаются не тупоумием и флегматичностью, а скорее чрезмерной живостью ума, из–за которой они становятся рассеянными. О врожденной предрасположенности к истерии мы поговорим чуть позже, а пока лишь отметим, что мы категорически не согласны с мнением Жане, согласно которому в основе самой истерии и расщепления психики лежит слабоумие.

Я придерживаюсь диаметрально противоположной точки зрения. В отличие от Жане, я полагаю, что предпосылки для распада психики создает чрезмерная психическая активность, обусловленная тем, что сосуществование двух групп гетерогенных представлений становится привычным явлением. Уже не раз указывали на то, что человек способен не только «машинально» работать, пока в сознании у него возникают и тянутся вереницей представления, не имеющие никакого отношения к текущей деятельности, но и выполнять психические акты в тот момент, когда мысли его «заняты чем–то другим»; например, бывает, читаешь вслух без ошибок и с правильной интонацией, а потом не можешь вспомнить ни строчки.

Многие люди не могут полностью сосредоточиться не только на занятиях, подразумевающих некоторую машинальность действий, например на вязании или исполнении гамм, но и на тех занятиях, которые требуют приложения некоторых умственных усилий. Это относится прежде всего к людям деятельным и непоседливым, которых настолько утомляет однообразная, примитивная, скучная работа, что поначалу они сами стараются думать о чем– нибудь ином, чтобы хоть как–то развлечься. (Достаточно вспомнить «мой театр» Анны О., описанный в первой истории болезни.) Нечто подобное случается и с тем, кому неожиданно приходят на ум интересные, но назойливые мысли, почерпнутые из книги, пьесы и т. п. Если в череде посторонних мыслей выделяются «эмоционально окрашенные» представления, связанные с волнением или тоской по возлюбленному, то они становятся более назойливыми. Человек, поглощенный подобными мыслями, погружается в состояние, о котором мы упоминали выше. Впрочем, это не мешает многим людям выполнять не слишком сложные обязанности. Светские условности зачастую вынуждают человека совмещать самые напряженные размышления с иными занятиями. Например, дама, принимающая гостей, может оставаться радушной хозяйкой, несмотря на то, что ее одолевает мучительное беспокойство или сильное волнение. То же самое, хотя и с меньшим напряжением, мы проделываем на службе; но каждый человек наверняка знает по собственному опыту, что аффективные представления, объединенные в группу, не просто возникают от случая к случаю, под влиянием ассоциаций, а подолгу владеют умом, ибо, единожды проникнув в сознание, они не исчезают и не утрачивают яркости до тех пор, пока их место не займет иное сильное впечатление или волеизъявление.

90 Typus hystericus (лат.) – истеричный тип.

91 Typus phthisicus (лат.) – чахоточный тип.

В сознании людей, не имеющих обыкновения предаваться мечтам, выполняя привычные обязанности, но вынужденных подолгу пребывать в определенном состоянии, наряду с мимолетными впечатлениями и непосредственными реакциями на текущие события тоже присутствует группа эмоционально окрашенных представлений. «Post equitem sedet atra cura» 92. Так происходит прежде всего в тех случаях, когда человек ухаживает за больным, который ему дорог, или питает к кому–то нежные чувства. Судя по результатам тщательного анализа историй болезни, в большинстве случаев главная партия в генезе истерии принадлежит именно уходу за больным и сексуальному аффекту.

На мой взгляд, из–за того, что у человека, имеющего обыкновение предаваться мечтам или вынужденного в силу обстоятельств подолгу ощущать воздействие аффекта, психические способности удваиваются, может и впрямь развиться предрасположенность к патологическому расщеплению психики. Расщепление психики происходит в том случае, если между двумя группами представлений, одновременно присутствующими в сознании, возникают расхождения из–за того, что содержание одних представлений уже не соответствует содержанию других представлений, иначе говоря, если в одну из названных групп входят представления, не допущенные к сознанию: представления, от которых человек постарался защититься, или представления, возникшие на фоне гипноидного состояния. В этих условиях слияние двух потоков представлений, которые у здорового человека разделяются лишь эпизодически, произойти не может, что позволяет упрочить положение отколовшейся области бессознательной психической деятельности. С «удвоением Я» здорового человека истерическое расщепление психики соотносится точно так же, как гипноидное состояние с нормальной мечтательностью. Гипноидному состоянию придает патологический характер амнезия, а расщеплению психики – неспособность некоторых представлений проникнуть в сознание.

На примере истории болезни Анны О., на которую мне постоянно приходится ссылаться, можно показать, как это происходит. Будучи совершенно здоровой, девушка пристрастилась мечтать и размышлять о посторонних предметах, выполняя привычные обязанности. Когда обстоятельства благоприятствовали самогипнозу, в мечты пациентки проник аффект страха, под влиянием которого она погрузилась в гипноидное состояние, вызвавшее амнезию. Затем она стала погружаться в это состояние при любом удобном случае, так что запас гипноидных представлений постоянно пополнялся; впрочем, тогда гипноидное состояние еще чередовалось с нормальным бодрствованием.

Спустя четыре месяца гипноидное состояние овладело ею полностью; поскольку истерические припадки, носившие прежде эпизодический характер, слились воедино, у нее развилась etat de mal, острая истерия в тяжелейшей форме. На протяжении нескольких месяцев пациентка не выходила из гипноидного состояния, которое принимало всевозможные формы (в течение определенного периода она пребывала в сомнамбулическом состоянии). Затем ее удалось силой вывести из этого состояния, после чего оно опять стало чередоваться с нормальным психическим состоянием. Однако и на фоне нормального состояния не исчезали соматические и психические симптомы (контрактура, гемианастезия, парафазия), в основе которых, по нашим сведениям, лежали представления, возникшие у пациентки в гипноидном состоянии. Это свидетельствует о том, что «подсознание» остается в силе, комплекс гипноидных представлений не исчезает и расщепление психики сохраняется даже в тот момент, когда человек пребывает в нормальном состоянии.

У меня нет в запасе второго примера, но я полагаю, что и одного примера достаточно для того, чтобы пролить свет на процесс развития травматического невроза. В течение нескольких дней после несчастного случая потерпевший погружается в гипноидное состояние на почве испуга всякий раз, когда вспоминает об этом происшествии; но с каждым разом это воспоминание все меньше пугает человека, поэтому вскоре гипноидное состояние перестает чередоваться с бодрствованием, и соответствующие представления просто присутствуют на фоне сознательного мышления. Коль скоро человек постоянно пребывает в таком состоянии, соматические симптомы, которые прежде возникали во время приступов страха, не исчезают. Впрочем, по этому поводу я могу лишь строить предположения, поскольку анализировать подобное расстройство мне ни разу не доводилось.

Результаты аналитических исследований и наблюдений, проведенных Фройдом, свидетельствуют о том, что расщепление психики может быть обусловлено также «защитой», прикоторой сознание умышленно ограждается от неприятного представления, но случается это лишь у некоторых людей, обладающих, по всей вероятности, какими–то особыми психическими свойствами. У обычного человека подобные представления либо подавляются и исчезают, либо по какой–то причине не подавляются и поэтому периодически возникают в сознании. В чем заключается своеобразие психики тех людей, которые применяют защиту, я сказать не берусь. Осмелюсь лишь предположить, что при защите превращение конвертированных представлений в бессознательные представления, сопровождаемое еще и настоящим расщеплением психики, едва ли обходится без участия гипноидного состояния. Самогипноз создает, так сказать, пространство, в котором разворачивается бессознательная психическая деятельность и в которое оттесняются представления, исторгнутые из сознания вследствие защиты. Как бы то ни было, нельзя не признать тот факт, что «защита» оказывает ощутимое влияние на развитие болезни.

Тем не менее, я не думаю, что генез расщепления психики исчерпывается этими более или менее изученными процессами. Например, на начальной стадии развития истерии в тяжелой форме чаще всего обнаруживается синдром, который можно назвать острой истерией. (В анамнезе болезни истериков мужского пола этот синдром фигурирует под названием «воспаление мозга», а при обследовании истеричек в связи с жалобами на боли в области яичников ставится диагноз «воспаление брюшины».)

На стадии острой истерии отчетливо проявляются признаки психоза: маниакальная взбудораженность, приступы ярости, быстрое чередование истерических симптомов, галлюцинации и т. п. В этих обстоятельствах процесс расщепления психики может развиваться иначе. Возможно, всю эту продолжительную стадию следует рассматривать как период пребывания в гипноидном состоянии, из рудиментов которого и формируется ядро комплекса бессознательных представлений, между тем как в сознательной памяти они не остаются. Поскольку чаще всего нам не удается узнать, каковы условия возникновения острой истерии (а я не решаюсь утверждать, что этот процесс всегда развивается так, как он развивался в случае Анны О.), психическое расщепление такого рода, в отличие от расщепления, которое мы рассматривали выше, следовало бы назвать иррациональным 93. Наверняка расщепление может принимать и другие формы, еще неизвестные молодой науке о психологии человека, ибо мы лишь приступаем к освоению этой области и новые знания, несомненно, внесут коррективы в наши нынешние представления.

Пришла пора выяснить, что нового мы узнали об истерии за последние годы, после того как был открыт и изучен феномен расщепления психики. Пожалуй, значение этого открытия для понимания сущности истерии невозможно переоценить.

Опираясь на новые знания, мы можем предполагать, что возникновение с виду сугубо соматических симптомов объясняется наличием неких представлений, даже если в сознании больного эти представления не обнаруживаются. Вряд ли нужно еще раз останавливаться на этом вопросе.

Благодаря этому открытию мы получили, по меньшей мере, некоторые доказательства того, что истерический припадок обусловлен воздействием комплекса бессознательных представлений (я имею в виду прежде всего исследования Шарко).

Изучив феномен расщепления психики, мы поняли, чем обусловлены многие особенности психического состояния истериков, и вот этот вопрос, скорее всего, стоит обсудить более подробно.

92 Post equitem sedet atra cura (лат.) – за всадником восседала черная забота[26].

93 Вместе с тем следует отметить, что как раз в том случае, когда истерию в тяжелой форме с явственными признаками double conscience удалось изучить досконально (в случае Анны О.), было установлено, что рудименты симптомов, возникавших на стадии острой истерии, не сохранялись на стадии хронической истерии и все симптомы, возникшие на этой стадии, развились уже в течение «инкубационного периода», на фоне гипноидного состояния и состояния аффекта. – Прим. автора.

«Бессознательные представления» никогда или почти никогда не проникают в сознание во время бодрствования, но оказывают на него влияние. Во–первых, человек замечает результаты их воздействия, когда, например, его изводит совершенно необъяснимая, бессмысленная галлюцинация, значение и мотивы появления которой раскрываются под гипнозом.

Во–вторых, они оказывают влияние на ассоциации, поскольку придают отдельным представлениям живость, которую те не смогли бы обрести, если бы не получили подкрепление из бессознательного. Поэтому больного с некоторой навязчивостью преследуют одни и те же представления, которые ему волей–неволей приходится обдумывать. (То же самое происходит в том случае, когда пациента, страдающего гемианестезией, описанной Жане, и не испытывающего никаких тактильных ощущений, пока врач пальпирует его бесчувственную руку, просят назвать любое число на выбор, и он неизменно выбирает именно то, которое соответствует количеству прикосновений.) В–третьих, бессознательные представления влияют на расположение духа, на настроение. Когда Анна О. начинала припоминать то, что предшествовало событию, которое впервые подало повод для возникновения некоего сильного аффекта, настроение ее сразу менялось под стать этому аффекту, и лишь через несколько дней ей удавалось вспомнить о самом событии, да и то под гипнозом.

Это позволяет понять, почему у пациентов бывает такое «переменчивое настроение», почему настроение у них может испортиться, казалось бы, безо всякого повода, безо всякого разумного объяснения. Разумеется, впечатлительность истериков обусловлена по большей части чрезмерной возбудимостью, которая вообще им свойственна; но достаточно представить, что «отколовшаяся часть их психики» откликается на малейшее раздражение как резонатор на звук камертона, чтобы понять, почему довольно незначительные происшествия могут не на шутку их взволновать. Стоит некоему происшествию вызвать у истерика «бессознательное» воспоминание, как наружу вырывается мощный аффект, которым проникнуто это неиздержанное представление, аффект, совершенно несоразмерный тому, какой могла бы в одиночку произвести на свет сознательная психика.

Выше мы сообщали об одной пациентке, чьи функциональные психические способности обратно пропорциональны яркости ее бессознательных представлений. В данном случае снижение умственных способностей лишь отчасти обусловлено своеобразной рассеянностью; после того как у нее на миг «помрачается сознание» – а иной раз сознание помрачается у нее беспрестанно, – она не может припомнить, о чем думала в момент помрачения. Она пребывает то в «condition prime» 94, то в «condition seconde», склоняясь то в сторону комплекса сознательных представлений, то в сторону комплекса бессознательных представлений. Однако умственные ее способности снижаются не только по этой причине и не просто от того, что ею овладевает аффект, исходящий из бессознательного. Пребывая в подобном состоянии, мыслит она вяло, рассуждает, точно ребенок, поэтому, как уже отмечалось, ее можно принять за слабоумную. На мой взгляд, это обусловлено нехваткой энергии, необходимой для сознательного мышления, поскольку большое количество психического возбуждения затрачивается на бессознательную деятельность.

Если же отколовшаяся часть психики пребывает в состоянии возбуждения не эпизодически, а постоянно, что характерно для страдающих гемианастезией пациентов Жане, у которых ощущения, возникающие в одной половине тела, воспринимаются только бессознательной психикой, то доля сознательного мышления в деятельности головного мозга столь заметно сокращается, что одного этого факта достаточно для того, чтобы объяснить феномен психической неполноценности, каковую Жане склонен считать врожденной. Пожалуй, немного наберется на свете людей, которым, подобно Бертрану де Борну Уланда[27], «не нужно больше половины их ума». Как правило, при подобном сокращении общего объема психической энергии люди становятся слабоумными.

По всей видимости, именно по вине душевной слабости, обусловленной расщеплением психики, некоторые истерики легко поддаются внушению, что имеет для них серьезные последствия. (Отнюдь не случайно я написал «некоторые истерики», ибо среди подобных больных наверняка встречаются весьма рассудительные и недоверчивые люди.)

Говоря о внушаемости, мы имеем в виду прежде всего неспособность критически оценивать собственные представления и их комплексы (суждения), а также мысли , высказанные другими людьми, почерпнутые из книг и т. п. Критическая оценка любых представлений, едва успевших проникнуть в сознание, заключается в том, что они ассоциируются с другими представлениями, среди которых попадаются представления, с ними не совместимые. Стало быть, сопротивление, на которое они наталкиваются, обусловлено наличием противоречащих им представлений в потенциальном сознании, а сила сопротивления зависит от соотношения степени яркости новых представлений и представлений, возникающих в памяти. Даже среди людей, обладающих нормальными умственными способностями, показатели эти заметно различаются. От этого по большей части и зависит так называемый душевный темперамент. Возможно, сангвиника приводят в восторг новые знакомства и свежие идеи именно потому, что образы, запечатленные у него в памяти, в отличие от образов, которые хранит в памяти уравновешенный «флегматичный» человек, слабее новых впечатлений. Когда человек пребывает в патологическом состоянии, степень сопротивления новым представлениям снижается из–за недостатка мнемонических образов, скудости и слабости ассоциаций; чем меньше возникает в этот момент мнемонических образов, тем значительнее становится перевес новых представлений над прежними; нечто подобное происходит во сне и под гипнозом, да и всякий раз, когда психическая энергия идет на спад, коль скоро это не влечет за собой заодно и снижение степени яркости новых представлений.

Отколовшаяся, бессознательная часть психики пациентов, страдающих истерией, легко поддается внушению, поскольку изначально вмещает в себя слишком мало представлений. Впрочем, внушению легко поддается и сознательная психика некоторых истериков. Скорее всего, это объясняется тем, что истерики вообще отличаются повышенной возбудимостью, поэтому новые представления всегда кажутся им необыкновенно яркими. При этом их собственная мыслительная деятельность идет на спад, у них возникает меньше ассоциаций, поскольку на сознательное мышление после отщепления «бессознательного» затрачиваются лишь остатки психической энергии.

Истерики слабо сопротивляются, а порой вообще не могут сопротивляться самовнушению или внушению, произведенному извне. Возможно, именно поэтому они легко поддаются чужому влиянию. Галлюцинации, при которых любое представление об ощущении превращается в подлинное ощущение, напротив, подобно всем галлюцинациям, подразумевают повышение степени возбудимости органа восприятия, поэтому подобная внушаемость истериков не может быть обусловлена исключительно расщеплением психики.

94 Condition prime (фр.) – первое состояние.

 

Примечания

[22] ...возможность существования комплексов представлений... Значение слова «комплекс», как пишут редакторы английского академического издания, очень близко в этом месте К.Г.Юнгу, который через десять лет будет широко им пользоваться (В.М.).

[23] ...часть психики была «в беспросветной тьме»... – автор использует фразу Мефистофеля, который в разговоре с Фаустом описывает свое существование такими словами: «... мы в беспросветной тьме живем» (И.В.Гете. Фауст. Часть первая, третья сцена. Перев. Б. Пастернака).

[24] По мнению Жане, истерия... представляет собой «ипеmaladie de faiblesse»... – в действительности, Жане называет истерию «une maladie par faiblesse» («заболевание от слабости»), указывая на то, что слабоумие лежит в основе этого заболевания, а не является его отличительной особенностью (СП.).

[25] ...святая Тереза, заступница и покровительница истериков... – Тереза да Ахумада (1515–1582) – католическая святая, покровительница Испании, вошедшая в историю европейской духовной жизни под именем св. Терезы Авильскои. Несмотря на склонность к припадкам, видениям, хроническим головным болям и потери сознания, Тереза Авильская смогла реформировать Кармелитский орден, к которому принадлежала, и основать тридцать два монастыря с обновленным уставом. Она написала несколько книг о подвижнической жизни, в частности, «Автобиографию», «Путь к совершенству», «Внутренний дворец» (СП.).

[26] ...Post equitem sedet atra сига... – строка из Горация (Оды, III, I, 40) Кармина. «За всадником примостилась дурная весть».

[27] ...подобно Бертрану де Борну Уланда, «не нужно больше половины их ума»... – цитата из баллады немецкого поэта Людвига Уланда (1787–1862), посвященной известному провансальскому трубадуру и войну Бертрану де Бору (ок. 1135 – ок. 1210), который славил в своих сервентах войну (СП.).

 

VI. Врожденная предрасположенность; развитие истерии

Почти в каждом абзаце мне приходится указывать на то, что в основе многих феноменов, которые мы стараемся осмыслить, могут лежать врожденные особенности психики. Никакому объяснению они не поддаются, так что нам не остается ничего иного, как просто признать факт их существования. Да и сама способность человека заболеть истерией наверняка связана с какими –то особенностями его психики, поэтому попытка дать им более точное определение, скорее всего, не лишена смысла.

Я уже объяснял, почему мы не разделяем мнение Жане о том, что предрасположенность к истерии обусловлена врожденной психической неполноценностью. Практикующий врач, который пользует целые семьи, состоящие из истериков всех возрастов, наверняка сказал бы, что предрасположенность к истерии обусловлена скорее переизбытком, чем недостатком умственных способностей. В юности будущие истерики отличаются живостью, выказывают незаурядные способности, имеют интеллектуальные увлечения, зачастую проявляют недюжинную силу воли и настойчивость. Именно среди них встречаются девушки, встающие по ночам, дабы штудировать какой–нибудь предмет, поскольку родители запретили им его изучать, опасаясь того, что они могут переутомиться. Быть может, здравомыслием они одарены не больше других, но им редко бывают свойственны равнодушие, вялость мысли и глупость. Их творческая энергия бьет ключом, поэтому один мой друг всерьез утверждал, что истерики – это украшение общества, столь же бесполезное и вместе с тем столь же восхитительное, что и сорванные цветы.

Резвые, непоседливые, неугомонные, охочие до новых впечатлений, постоянно над чем–то размышляющие, неспособные выносить рутину и скуку, истерики относятся к числу тех людей, чья нервная система, пребывая в состоянии покоя, вырабатывает избыточное возбуждение, которое нужно как–то употребить. В период полового созревания и без того слишком сильное возбуждение возрастает под влиянием половых желез. Это избыточное возбуждение может поспособствовать появлению патологических феноменов, но для того, чтобы они приняли форму симптомов болезни, индивид должен обладать совершенно особыми свойствами, ибо люди энергичные и легко возбудимые в большинстве своем истериками не являются.

Выше я дал этому особому свойству психики довольно приблизительное и невнятное определение, назвав его «чрезмерной возбудимостью нервной системы». Быть может, следует пойти чуть дальше и предположить, что указанное свойство обусловлено тем, что у таких людей внутримозговое возбуждение может поступать не только в сенсорный аппарат, воспринимающий de norma лишь импульсы, возникающие под воздействием периферических раздражителей, но и в пределы вегетативной нервной системы, которая, как правило, ограждена от центральной нервной системы мощными резисторами. Возможно, одного предположения о поступлении неизбывного чрезмерного возбуждения в пределы сенсорного, вазомоторного и висцерального аппаратов достаточно для того чтобы объяснить некоторые патологические феномены.

Когда внимание человека, обладающего такими свойствами, в силу необходимости сконцентрировано на определенной части тела, «сосредоточенное», по выражению Экснера, проторение проводящих путей чувствительных нервов производится слишком интенсивно; по этим путям устремляется поток свободного возбуждения, вследствие чего развивается местная гиперальгезия, поэтому болевые ощущения, возникающие по той или иной причине, усиливаются до предела и любая боль кажется «ужасной» и «невыносимой». Тогда как у нормального человека величина возбуждения, захватившего проводящий путь чувствительных нервов, со временем сокращается, в данном случае уровень возбуждения, напротив, поднимается, поскольку оно постоянно прибывает. Например, вследствие травмы сустава развивается невроз, связанный с пострадавшим суставом, а неприятные ощущения, обусловленные набуханием яичников, оборачиваются затяжными болями в области яичников.

У таких людей нервный аппарат, обслуживающий систему кровообращения, в большей степени подвержен влиянию со стороны центральной нервной системы, чем у людей нормальных: от волнения у них резко учащается сердцебиение, они часто падают в обморок, слишком сильно краснеют и бледнеют.

Впрочем, в этих условиях не только раздражение, вызванное притоком внутримозгового возбуждения, но и вполне адекватное функциональное раздражение вызывает со стороны периферических нервов слишком резкие и противоестественные реакции. Сердцебиение учащается не только в минуту душевного волнения, но и вследствие физического напряжения, а сосудодвигательные нервы способны спровоцировать сжатие артерий (которым об условлен, например, симптом «мертвых пальцев»), не подвергаясь никакому воздействию со стороны психики. И если незначительная травма сустава влечет за собой развитие соответствующего невроза, то вследствие скоротечного бронхита аналогичным образом возникает астма на нервной почве, а кратковременное несварение оборачивается постоянными желудочными коликами. Стало быть, то обстоятельство, что у таких людей внутримозговое возбуждение может свободно проникать в пределы нервной системы, следует признать лишь частным проявлением их общей чрезмерной возбудимости 95, хотя в данном случае эта уязвимость представляет для нас особый интерес.

Поэтому я отнюдь не уверен и в том, что, принимая во внимание эти симптомы, которые, возможно, следовало бы назвать просто «нервическими», нужно отказаться от старой «рефлекторной теории». Например, тошнота у беременных женщин, отличающихся чрезмерной возбудимостью, вполне может возникать рефлекторно, под воздействием импульсов, исходящих из матки, поскольку в этот момент происходит растяжение матки, или вследствие кратковременного набухания яичников. Коль скоро импульсы, поступающие из органов, подвергающихся изменению, могут передаваться на расстояние, а в организме, как известно, обнаруживается множество престранных «точек пересечения», нельзя с порога отметать предположение о том, что нервические симптомы, которые появились однажды под воздействием психического раздражения, могут иной раз возникать рефлекторно, под влиянием импульсов, поступающих из отдаленных органов. Более того, рискуя прослыть приверженцем стародавней ереси, я допускаю, что даже парез ноги может возникнуть рефлекторно, вследствие заболевания половых органов, а не только под воздействием психических факторов. На мой взгляд, не стоит слишком уж полагаться на то, что законы, о существовании которых мы недавно узнали, действуют повсеместно.

Иные расстройства, связанные с изменением степени возбудимости чувствительных нервов, вообще недоступны пониманию; к их числу относятся полное отсутствие болевой чувствительности, появление на теле бляшек, лишенных чувствительности, сужение поля зрения и т. д. Возможно, в ходе дальнейших исследований удастся доказать, что тот или иной симптом такого рода обусловлен определенными психическими факторами, и вникнуть в его сущность. Наверняка так оно и будет, но пока это не произошло (обобщать данные, полученные в ходе лечения Анны О., я бы не решился), и поэтому я не стал бы заранее предполагать, что симптомы эти имеют психическое происхождение.

Что же касается некоторых общеизвестных особенностей характера истериков, то они, по всей видимости, могут быть обусловлены вышеописанным свойством психики и нервной системы. Пребывая в состоянии покоя, нервная система истериков вырабатывает избыточное возбуждение, поэтому они не могут выносить однообразие и скуку. Свойственная им потребность в сильных ощущениях вынуждает их «вносить некоторое разнообразие» в ту монотонную жизнь, которую им приходится вести во время болезни, и в сложившихся обстоятельствах такую возможность предоставляют им прежде всего патологические феномены. Зачастую этому немало способствует самовнушение. Влекомые нозоманией, потребностью ощутить себя больным, которая отличает истериков точно так же, как нозофобия, боязнь заболеть, выдает ипохондриков, они могут зайти довольно далеко. Я знаком с одной истеричкой, которая втайне от родственников и лечащего врача ради забавы наносила себе зачастую довольно серьезные увечья. Когда ей бывало нечем заняться, она запиралась у себя в комнате и в одиночестве совершала всевозможные глупые выходки только затем, чтобы доказать самой себе, что она ненормальная. Она прекрасно отдает себе отчет в том, что ведет себя как сумасшедшая, плохо справляется со своими обязанностями и находит себе оправдание в этих поступках. Другая пациентка, чересчур совестливая дама, не уверенная даже в своих собственных чувствах, воспринимает любой истерический симптом как некое прегрешение, поскольку «у нее наверняка не было бы ничего подобного, если бы она по– настоящему этого хотела». Когда врач по ошибке счел парез ноги следствием заболевания позвоночника, она восприняла это известие как отпущение грехов, но стоило объявить, что она может избавиться от этого недуга, поскольку он возник «на нервной почве», как ее стали мучить угрызения совести. В данном случае в основе нозомании лежит стремление пациентки доказать себе самой и всем остальным, что она по–настоящему больна. Если прибавить к этому скуку, которая изводит больного, вынужденного подолгу сидеть в четырех стенах, то можно понять, почему истерикам не терпится заполучить очередной симптом.

Если же пациенты лгут и действительно симулируют болезнь, а я полагаю, что ныне мы с таким же пристрастием исключаем возможность симуляции, с каким прежде ее допускали, то объясняется это не предрасположенностью к истерии, а тем, что к самой предрасположенности, как верно заметил Мебиус, примешивается дегенерация личности – врожденная нравственная неполноценность. Так и легко возбудимая от природы, но нечуткая женщина становится «злостной истеричкой» в том случае, если нравственные основны ее личности подтачивает эгоизм, поскольку из–за этого может запросто развиться хроническая хворь. Впрочем, «злостные истерички» едва ли встречаются чаще злостных сифилитиков, страдающих сухоткой спинного мозга на поздней стадии.

95 Оппенгейм называет это свойство «лабильностью молекул». – Прим. автора.

Вследствие чрезмерного возбуждения патологические феномены возникают и в сфере двигательной активности. У ребенка, обладающего такими задатками, может очень быстро развиться своего рода тик, если не одергивать его в тот момент, когда он только начинает совершать определенные движения из–за того, что у него колет в глазу, стягивает кожу на лице или ему жмет платье. Проторение рефлекса происходит очень быстро.

Нельзя отрицать и тот факт, что иной раз судорожные припадки являются сугубо двигательными актами, которые не зависят от каких бы то ни было психических факторов и позволяют избавиться от накопившегося возбуждения точно так же, как эпилептический припадок позволяет произвести разрядку накопившегося раздражения, обусловленного изменениями в строении определенных органов. Истерические судороги такого рода не назовешь идеогенными.

Нам так часто приходится встречать молодых людей, которые заболели истерией в период полового созревания, хотя еще в детстве отличались чрезмерной возбудимостью, что мы невольно задаемся вопросом: не развивается ли под влиянием названного процесса предрасположенность к истерии у людей, не имеющих врожденной склонности к этому заболеванию? И то сказать, процесс полового созревания не только вызывает обычный прирост возбуждения, но и влияет на состояние всей нервной системы, вследствие чего повсеместно повышается степень возбуждения и снижается уровень сопротивления. Об этом свидетельствуют результаты наблюдений за молодыми людьми, которые не страдают истерией, и поэтому мы вправе предположить, что под влиянием этого процесса может развиваться и предрасположенность к истерии, коль скоро вышеназванные особенности состояния нервной системы и лежат в основе предрасположенности к означенному заболеванию. Стало быть, мы уже признали тот факт, что сексуальность вносит немалый вклад в процесс развития истерии. Вскоре мы убедимся в том, что сексуальности отводится в этом процессе куда более важная роль, поскольку именно она всячески способствует развитию истерии.

Коль скоро даже стигмы, эти исконные симптомы истерии, не являются идеогенными, мы не можем считать идеогенность квинтэссенцией истерии, хотя современные исследователи иной раз склоняются к такому мнению. Казалось бы, стигмы являются самыми явственными, наиболее характерными признаками истерии, ведь именно они служат надежным критерием при постановке соответствующего диагноза, и тем не менее их вряд ли можно назвать идеогенными. Но если в основе истерии и впрямь лежат особые свойства нервной системы, то комплекс идеогенных симптомов, обусловленных воздействием психических факторов, подобен зданию, воздвигнутому на этом фундаменте, причем зданию многоэтажному. Дабы получить верное представление о конструкции подобного здания, нужно составить план каждого яруса, так и в ходе исследования истерии необходимо прежде всего разобраться в переплетении факторов, которыми обусловлены симптомы болезни. Если бы мы попытались истолковать истерию, обращая внимание на одну– единственную причинно–следственную связь, то очень многие истерические феномены так и остались бы непостижимыми; с таким же успехом мы могли бы изобразить все покои многоэтажного дома на плане одного яруса.

Мы уже имели возможность убедиться в том, что не только стигмы, но и некоторые другие нервические симптомы отнюдь не обусловлены представлениями, а являются прямым следствием коренной аномалии нервной системы, таковы по большей части нервные боли, вазомоторные явления, судорожные приступы, которые, возможно, являются сугубо двигательными актами.

Ближайшие к ним идеогенные феномены являются попросту производными конверсии возбуждения, вызванного аффектом. Они возникают под влиянием аффекта у людей, предрасположенных к истерии, и поначалу представляют собой, по словам Оппенгейма, всего лишь «ненормальный способ выражения душевных порывов» 96. Возникая снова и снова, подобный феномен превращается в настоящий истерический симптом, который кажется симптомом сугубо соматическим, между тем как побудительное представление остается незамеченным. Среди представлений, которые зачастую вызывают защитную реакцию и подвергаются конверсии, следует особо выделить представления сексуального характера. Они чаще всего лежат в основе истерии, развивающейся в период полового созревания. Подрастающие девушки, – а мы ведем речь прежде всего о них, – по–разному воспринимают возникающие у них сексуальные представления и ощущения. Иные считают такие мысли и чувства вполне естественными, а порой вообще не придают им особого значения. Иные воспринимают подобные представления точно так же, как юноши; это характерно для девушек из крестьянской и рабочей среды. Некоторые девушки проявляют более или менее нездоровый интерес ко всему тому, из чего они могут почерпнуть хотя бы какие–то сведения о половой жизни, будь то разговоры или книги; и наконец, самые тонкие натуры отличаются чувственностью и повышенной сексуальной возбудимостью, но, будучи весьма добродетельными, не приемлют никакие проявления сексуальности, поскольку им кажется, что подобные мысли оскверняют и пятнают их чистую душу 97. Эти девушки вытесняют из сознания все, что имеет отношение к сексуальности, поэтому аффективные представления сексуального характера, от которых они «защитились», становятся бессознательными и способствуют появлению соматических феноменов. Девичья склонность к защите от сексуальных представлений усиливается еще и от того, что к чувственному возбуждению у девственниц примешивается страх, возникающий при мысли о неведомых переживаниях, которые готовит им будущее, между тем как у юношей чувственное возбуждение вызывает агрессивное влечение в чистом виде. Девушка догадывается о том, что эрос обладает ужасной силой, которая дает ему власть над ее судьбой, и это предчувствие внушает ей страх, поэтому на изо всех сил старается о нем не думать и вытеснить из сознания пугающие представления.

Замужество влечет за собой новые сексуальные травмы. Вместо нежного обольщения в первую брачную ночь, увы, столь часто происходит изнасилование, что удивительным кажется лишь то, что подобный опыт не всегда оборачивается душевной болезнью. Впрочем, на этой почве у молодых женщин нередко развивается истерия, которая исчезает в том случае, если со временем они начинают испытывать наслаждение от половой близости и забывают о сексуальной травме. Вместе с тем многие замужние женщины страдают от сексуальных травм на протяжении всей супружеской жизни. В историях болезни, которые мы не решились опубликовать, можно отыскать множество подобных эпизодов, связанных с извращенными желаниями мужей, противоестественными наклонностями и т. д. Я не думаю, что перегну палку, если скажу, что по большей части тяжелые неврозы, которыми страдают женщины, зачаты на супружеском ложе 98.

Как установил Фройд 99, некоторые болезнетворные факторы, обусловленные отсутствием достаточного полового удовлетворения (по вине coitus interruptus 100, ejaculatio praecox 101 и т. п.), способствуют развитию невроза тревоги, а не истерии. Но на мой взгляд, даже в подобных случаях возбуждение, вызванное сексуальным аффектом, довольно часто преобразуется путем конверсии в соматический феномен.

Разумеется, появлению истерических симптомов способствуют не только сексуальные аффекты, но и такие аффекты, как испуг, страх и гнев. Об этом свидетельствуют и результаты наших наблюдений. Но хотелось бы лишний раз подчеркнуть, что сексуальный фактор имеет куда большее значение для развития истерии. Возможно, наивные представления наших предшественников, от которых нам досталось в наследство само слово «истерия»[29], были ближе к истине, чем воззрения современных исследователей, готовых выставить сексуальное начало чуть ли не на задворки теории, лишь бы оградить больных от обвинений в безнравственности. Конечно, в целом истерики не испытывают более сильную половую потребность, чем здоровые люди, а степень выраженности половой потребности среди истериков тоже варьируется. Но заболевают они именно из–за этой потребности, а точнее говоря из–за того, что стараются защититься от сексуальных чувств.

96 Именно эту предрасположенность Штрюмпель называет «психофизическим расстройством», лежащим в основе истерии. – Прим. автора.

97 Судя по некоторым наблюдениям, боязнь испачкаться при прикосновении, которая вынуждает иных женщин ежеминутно мыть руки, зачастую возникает именно по этой причине. Они моют руки, испытывая те же самые чувства, которые не давали по коя леди Макбет[28]. – Прим. автора.

98 Остается лишь сожалеть о том, что клиницисты либо вообще умалчивают об этом важнейшем болезнетворном факторе, либо упоминают о нем лишь вскользь. Несомненно, опытным клиницистам следовало бы просветить по этой части врачей начинающих, которые, как правило, упускают из вида сексуальное начало, по крайней мере, в том случае, когда это касается их пациентов. – Прим. автора.

99 См.: Фройд 3. На каких основаниях можно выделить из совокупности симптомов неврастении особый синдром – «невроз тревоги». [Freud, S. Uber die Berechtigung, von der Neurasthenie einen bestimmten Sympto menko mplex als «Angstneurose» abzutrennen. Neurol. Zentralblatt, 1895, Nr. 2] – Прим. автора.

100 Coitus interruptus (лат.) – прерванный половой акт.

101 Ejaculatio ргаесох (лат.) – преждевременное семяизвержение.

Наряду с истерией сексуальной следует упомянуть и об истерии на почве испуга, которая является травматической истерией в узком смысле слова. Формы, которые она может принимать, хорошо изучены и общеизвестны.

Симптомы, возникающие вследствие внушения (чаще всего вследствие самовнушения) у людей, легко поддающихся внушению, залегают, так сказать, на той же глубине, что и симптомы, появление которых обусловлено конверсией возбуждения, вызванного аффектом. Внушаемость, представляющая собой определенное свойство психики, при наличии которого новые представления без труда берут верх над прежними представлениями, по существу, не является характерной особенностью истерии; но именно по ее вине может усугубляться состояние людей, предрасположенных к истерии, поскольку в силу этой особенности нервной системы любое переоцененное представление способно материализоваться. Вместе с тем в соматические симптомы превращаются за счет внушения чаще всего представления аффективные, поэтому и этот процесс можно расценивать как конверсию сопровождающих представление аффектов: испуга или страха. В тех случаях, когда истерия принимает более сложные формы, которые мы и собираемся рассмотреть ниже, процесс конверсии аффекта и процесс внушения протекают аналогичным образом; просто при такой истерии возникают более благоприятные условия для их развития; но сами истерические симптомы, обусловленные психическими факторами, возникают только за счет конверсии или внушения.

Третьей составляющей предрасположенности к истерии, той составляющей, каковая в некоторых случаях примыкает к конверсии и внушению, создавая для них весьма благоприятные условия и позволяя тем самым, так сказать, надстроить одноэтажное здание малой истерии, при которой возникают лишь разрозненные симптомы, взгромоздив над ним ярус комплексной истерии, является склонность к гипноидному состоянию, к самогипнозу. Поначалу человек ненадолго погружается в гипноидное состояние, которое чередуется с состоянием нормальным. По всей видимости, во время пребывания в гипноидном состоянии влияние психики на соматику усиливается точно так же, как во время искусственного сна, вызванного гипнозом, особенно в том случае, если нервная система вообще отличается чрезмерной возбудимостью 102. Мы не знаем, в какой мере и в каких случаях склонность к самогипнозу обусловлена врожденными особенностями организма. Выше я выдвинул предположение о том, что склонность к самогипнозу может развиться у человека, погруженного в мечты, сопряженные с сильным аффектом. Однако и тут предрасположенность наверняка играет не последнюю роль. Если мое предположение соответствует действительности, то сексуальность и впрямь должна оказывать значительное влияние на развитие истерии, ибо влюбленные, да еще, пожалуй, сиделки, ухаживающие за больными родственниками, больше кого бы то ни было склонны грезить наяву. Кроме того, в момент наивысшего сексуального наслаждения человека переполняют чувства, а сфера его сознательного мышления сужается до предела, так что оргазм сам по себе очень напоминает гипноидное состояние.

Наиболее отчетливо признаки гипноидного состояния проявляются в момент истерического припадка и на той стадии развития заболевания, которую можно назвать стадией острой истерии и которая, по всей видимости, имеет большое значение для развития комплексной истерии. Зачастую человек на протяжении нескольких месяцев пребывает в сугубо психотическом состоянии, которое вполне можно назвать спутанностью сознания на почве галлюцинаций; но и в том случае, если расстройство не усугубляется до такой степени, на фоне подобного состояния возникают разнообразные истерические феномены, некоторые из которых в дальнейшем становятся стойкими симптомами. У человека, пребывающего в таком состоянии, возникают представления, которые во время бодрствования вызвали защитную реакцию и были вытеснены из сознания (именно они лежат в основе «истерического бреда святых и монахинь, воздержанных женщин и благовоспитанных детей»).

Поскольку подобные состояния довольно часто напоминают настоящие психозы, хотя являются прямым следствием истерии и обусловлены только этим заболеванием, я не могу присоединиться к мнению Мебиуса, который полагает, что «за исключением бреда, связанного с припадком, никакого помешательства на почве самой истерии быть не может» 103. Довольно часто такое состояние представляет собой именно помешательство; к тому же рецидивы подобных психозов случаются и в дальнейшем, поскольку они, по существу, знаменуют наступление психотической стадии истерического припадка, хотя психотическое состояние, в котором человек пребывает на протяжении нескольких месяцев, припадком не назовешь.

Как возникает острая истерия? В одном из наиболее изученных случаев (описанном в первой истории болезни) острая истерия развилась из–за того, что у пациентки участились гипноидные приступы; в другом случае острая истерия развилась (на фоне комплексной истерии) после того, как больной перестал принимать морфин. Но в большинстве случаев процесс ее возникновения покрыт мраком, и для того чтобы пролить на него свет, необходимы дополнительные наблюдения.

Стало быть, все вышеописанные формы истерии имеют одну общую черту, которую Мебиус охарактеризовал следующим образом: «Изменение, лежащее в основе истерии, сводится к тому, что истерик на какое–то мгновение или надолго погружается в состояние, напоминающее гипнотический транс».

То обстоятельство, что истерический симптом, возникший на фоне гипноидного состояния, сохраняется во время бодрствования, вполне согласуется с эмпирическими данными о постгипнотическом внушении. А это означает, что комплекс представлений, не допущенных к сознанию, сосуществует с представлениями, которые тянутся чередой в сознании, иными словами, происходит расщепление психики. Скорее всего, расщепление психики может быть обусловлено не только пребыванием в гипноидном состоянии, но также избытком вытесненных из сознания, но не подавленных представлений. Так или иначе вследствие расщепления психики возникает определенная область психической деятельности, порой рудиментарной и связанной с немногими представлениями, порой более или менее сопоставимой с сознательным мышлением. Сведениями об этой психической деятельности мы обязаны прежде всего Бине и Жане. Расщеплением психики завершается процесс развития истерии; выше (в пятой главе) мы показали, что характерные особенности этого заболевания обусловлены именно расщеплением психики. Некая часть психики больного остается гипноидной постоянно, но степень яркости гипноидных представлений меняется, и в случае ослабления сознательного мышления они способны овладеть всем существом человека (вызывая припадки и бред).

Это происходит в тот момент, когда сильный аффект нарушает правильную последовательность представлений, возникающих у человека, который испытывает усталость или пребывает в сумеречном состоянии. Из гипноидной психики в сознание вторгаются ничем не мотивированные представления, не имеющие никакого отношения к нормальной связи представлений, там возникают ощущения, способные превратиться в галлюцинации, оттуда поступают нервные импульсы, под воздействием которых совершаются самопроизвольные двигательные акты. Эта гипноидная психика создает благоприятные условия для конверсии аффекта и внушения, поэтому после расщепления психики с такой легкостью начинают возникать истерические симптомы, которые в иных обстоятельствах могли бы развиться только вследствие неоднократного появления сильного аффекта. В отколовшейся части психики и гнездятся те самые бесы, которыми одержимы больные, как полагали со свойственным им простодушием люди, жившие в те стародавние времена, когда умами владели суеверия[30]. Дух, которым одержим больной человек, и впрямь, чужд его сознанию, но не ему самому, ибо принадлежит его собственной душе.

Поскольку мы попытались собрать и свести воедино все, что нам удалось узнать об истерии за последние годы, нас могут упрекнуть в эклектизме, но этот упрек едва ли можно назвать обоснованным. Нам действительно пришлось рассмотреть множество теорий истерии, начиная со старой «рефлекторной теории» и заканчивая теорией «диссоциации личности», но иначе и быть не могло. Свой вклад в изучение истерии внесло столько превосходных исследователей и проницательных мыслителей, что в каждой теории наверняка можно отыскать зерно истины. В будущем все эти разрозненные представления, несомненно, будут сведены воедино в теории, которая откроет нам глаза на истинное положение вещей, ибо нужно совместить все одномерные изображения предмета, увиденного с разных точек зрения, для того чтобы получить его подлинное объемное изображение. Поэтому я не считаю эклектизм недостатком.

102 Казалось бы, ничто не мешает нам отождествить предрасположенность к истерии с врожденной чрезмерной возбудимостью, коль скоро во время искусственного сна под гипнозом тоже наблюдаются идеогенные изменения секреции, появление гиперемии, образование пузырей и т. п. По всей видимости, такого мнения придерживается Мебиус. Но мне кажется, что таким образом можно попасть в замкнутый круг. Насколько я понимаю, все эти чудесные превращения происходят под гипнозом только с истериками. Стало быть, нам пришлось бы признать, что подобное гипнотическое воздействие объясняется истерическими реакциями, а они, в свой черед, обусловлены гипнотическим воздействием. – Прим. автора.

103 Мебиус. Современные представления об истерии. Ежемесячник по вопросам акушерства и гинекологии. 1895, N1, с. 18 [Mobius. Gegenwa rtige Auffassung der Hysterie. Monatsschrift fur Geburtshilfe und Gynako logie, 1895, Bd. I, s. 18]. – Прим. автора.

Но как мы еще далеки от такого целостного представления об истерии! Какими неровными штрихами намечены контуры, какие неуклюжие оговорки помогают нам заполнить пробелы или, скорее, залатать прорехи. Утешаешь себя лишь мыслью о том, что недостаток этот коренится в самой природе физиологических теорий, с помощью которых мы пытаемся осмыслить сложные психические процессы. О них можно сказать то же самое, что Тезей из комедии «Сон в летнюю ночь» говорит о трагедиях: «Даже самая лучшая из них – всего лишь игра теней»[31]. Но даже самая худшая из них не лишена смысла, если автор старается в точности воспроизвести узоры теней, которые отбрасывают на стену предметы неведомые, но сущие. Вот тогда мы можем надеяться на то, что наш рисунок хотя бы в чем–то верен натуре.

 

Примечания

[28] ...моют руки, испытывая... чувства, которые не давали покоя леди Макбет... – В трагедии «Макбет» в сцене безумия леди Макбет тщетно пытается смыть со своих рук воображаемые пятна крови (В. Шекспир. Макбет. Пятый акт. Первая сцена).

[29] ...от которых нам досталось в наследство само слово «истерия»... в переводе с греческого «hystera» означает «матка». Вплоть до XIX века медики полагали, что истерия обусловлена заболеванием матки. Это замечание Брейера перекликается с начальными строками краткой статьи, которую Фройд подготовил в 1888 году для публикации в энциклопедии под рубрикой «истерия» (1888b) (СП.).

[30] ...в отколовшейся части психики... гнездятся... бесы, которыми одержимы больные... – Фройд тоже не раз указывал на то, что средневековая вера в ведьм и одержимость бесами зиждется на превратном толковании истерических симптомов. См., в частности, отчет Фройда о пребывании в Париже (Paris–Bericht, 1886, S. 76), статью «Истерия» (Hysterie, 1886b, S. 76) и некролог, посвященный Шарко (1893f; G.W. Bd.l, S.31), который очень интересовался этой темой. В лекции «Об истерии», прочитанной в 1895 году, Фройд сравнил вытесненное представление, подготавливающее почву для истерического симптома, с пугливым бесом, который прячется от света. Спустя много лет, в предисловии к отчету об анализе истории болезни художника Кристофа Гейцманна, жившего в XVII веке, Фройд высказался по этому поводу еще категоричнее:«Средневековая вера в бесов оказалась вернее соматических теорий, возникших в век «точной» науки. Одержимость – это и есть то, что мы называем неврозами, при толковании которых мы тоже ссылаемся на психические силы».

[31] ...Тезей... говорит о трагедиях: «Даже самая лучшая из них – всего лишь игра теней»... – Этот довод Тезей, герцог Афинский, в комедии «Сон в летнюю ночь» приводит в оправдание дурной игры актеров придворного театра (В. Шекспир. Сон в летнюю ночь. Пятый акт. Первая сцена).

 

раздел "Книги"