Эстер Бик. Дальнейшие размышления о функциях кожи в ранних объектных отношениях.
В 1968 году я подготовила работу, основанную на клиническом опыте и наблюдениях за младенцами, «связанных с первобытной функцией кожи младенца и его первобытных объектов в отношении к самому примитивному соединению частей личности, еще не дифференцируемых от частей тела» (Бик.1968). В ней я описала некоторые свидетельства того, что в самый ранний период части личности не ощущаются как носители ингерентной соединяющей силы и распадаются, если их пассивно не удерживать вместе, что неотличимо от ощущения того, что части тела удерживаются вместе благодаря коже. Было также высказано предположение о том, что в случае дефектного развития этой функции удерживания могут появиться другие виды «вторичной кожи», работающие совместно с частными формами проявления материнской опеки, такими, как мышечные и голосовые методы. Были кратко проиллюстрированы последствия для личностного развития, особо были упомянуты сила эго, псевдо-независимость и тенденция к дезинтеграции.
В настоящем сообщении я хочу расширить эти наблюдения и исследователь их более глубоко. Хорошим вступлением может послужить материал, которым я пользовалась с самого начала, все та же девочка Мери, хотя материал будет описан более подробно. Она пришла ко мне на обследование, в возрасте трех с половиной лет, в связи с сильной общей задержкой развития, которая неизбежно возникла после трудных родов; матери было сделано кесарево сечение после длительных и безрезультатных попыток разродиться нормальным образом. В первую же неделю она обнаружила склонность сжимать сосок с такой силой, что его было трудно вытащить у нее изо рта, и на второй неделе у матери практически пропало молоко. После этого Мери начала есть лениво, но каждый раз с нетерпением рвалась к груди, от которой она не хотела отказываться до 11 месяцев. С самого начала она совершенно не переносила разлуку, так что мать не могла уходить их дома по вечерам, и все это значительно усугубилось, когда в возрасте четырех с половиной месяцев у нее развилась экзема. Ночью она чесалась так сильно, до крови, что ей приходилось спать с матерью, которая держала ее за руки, поскольку это был единственный способ сдержать и успокоить ее.
В начале анализа ее отставание в речи, умении пользоваться туалетом и в моторном контроле было тяжелым. Ей нужна была помощь матери, чтобы сесть на горшок, вытереть ее обычно мокрый нос, завязать шнурки; как она позже сказала мне, она «разливалась». Но первые три месяца принесли весьма обнадеживающие перемены в смысле общей оживленности, в речи и эмоциональном контакте. Родители говорили мне, что она не могла дождаться похода ко мне и называла меня Чоки Бики. Когда наступало время уходить, она не могла подняться и с усилием вставала со стула, как будто была к нему приклеена. Позже, в процессе анализа, она объясняла мне, что она разольется, если встанет. Когда она наконец добиралась до двери, она вцеплялась в дверную ручку и поворачивала ее снова и снова, наконец, открывала дверь, хлопала ею, потом с улыбкой говорила «До свидания». Мне казалось, что это поведение повторяет то нетерпение, с которым она набрасывалась на сосок и впивалась в него с такой силой, что, по словам матери и няни, вытягивала его на полтора дюйма, прежде чем отпускала.
Она часто повторяла фразы из моих интерпретаций, например, «Я думаю, этот человек похож на папу», и а была склонна предполагать, что она использовала проективное отождествление, чтобы высвободиться в отождествлении со мной. Но первый перерыв на Рождество принес резкую перемену, которая заставила меня изменить свои представления и задуматься над множеством явлений, которые она продемонстрировала. После возвращения она начала систематически, сжав зубы, разрушать игровой материал, останавливаясь только для того, чтобы подобрать кусочки и разорвать или разломать их на еще более мелкие части. Я вспомнила, как она безжалостно расчесывала и разрывала кожу, пока не появлялась кровь – она разливалась. Такое поведение изменилось, когда она показала, что мне следует подбирать те кусочки, которые она бросала в моем направлении. Постепенно разрушение сменилось игрой в мяч, во время которой она полностью контролировала мои движения. Я должна была оставаться на определенном месте, и мне разрешалось только прижимать мяч к груди, когда она кидала его мне; тогда она забирала его у меня, возвращалась в прежнее место напротив меня и снова бросала мяч. Этот процесс повторялся то тех пор, пока мы не подошли к концу нашего занятия, когда она начала вращать консервную банку, наблюдая за ней и взволнованно всплескивая руками. Казалось, что этим всплескиванием она пыталась своим телом повторить ритм и движения консервной банки.
Тогда-то я и начала задумываться над природой отождествления, которое вызывало передразнивание моих фраз, и поняла, что я наблюдала очень сложный процесс, который во фрагментарной форме повторял историю ее развития. Я истолковала это так: банка была соском, к которому она притягивалась как бы центробежной силой и не могла оторваться, так же она притягивалась к стулу, ее рука притягивалась к дверной ручке, так же ей нужно было, чтобы ее держала материнская рука, ее постоянное присутствие. Разлука означала отрывание и разрывание на части преследующей рукой, такой, которая разрушала игровой материал, а до того расцарапывала ее лицо до крови. Отчаянное стремление уцепиться, чтобы выжить, усиливалось при угрозе мучительной разлуки, которая позволяла ее жизни, как жидкому веществу, утекать. Поэтому представлялось вероятным, что отождествление и происходящее вследствие этого подражание моим фразам объяснялись ее притяжением к моей поверхности, и я начала воспринимать его не как проективное отождествление, а скорее как адгезивное.
Несколько позже, во время лечения Сони, девочки шести с половиной лет, я узнала больше о том, как трудно разрывать отношения адгезивного типа. Этот ребенок, младший из трех в семье, родился после длительных схваток и вскармливался грудью в течение четырех месяцев. В возрасте 15 месяцев у нее были конвульсии во время фебрильной ветрянки, а в возрасте 20 месяцев рак сетчатки потребовал удаления глаза, так что теперь у нее один глаз стеклянный. Возможность возникновения эпилептической тенденции была реализована в возрасте 4 лет и контролировалась с помощью фенобарбитона. К моменту направления на консультацию она обнаруживала нарушение общего развития. Родители сообщали, что она неоднократно убегала из дома, не имела чувства опасности, и у нее была воображаемая сестра-близнец Рози. В школе она постоянно бегала то к директору, то к сторожу, то к одному определенному мальчику. Ее признали необучаемой. Сонина мать страдала депрессией, и временами ее приходилось госпитализировать. По-видимому, отношение ее отца к ней было адгезивного типа, что следует из наблюдений терапевта. Во время ожидания приема ей непременно нужно было сидеть, тесно прижавшись к отцу, а когда она уходила с терапевтом, отец долго провожал ее взглядом и махал рукой. Он возражал против лечения и настаивал на предоставлении ему возможности определять его продолжительность. Терапевту пришлось договариваться о повторении лечения каждые полгода. По-видимому, стремление Сони убегать к двум мужчинам, играющим в школе роль защитников, предопределялась ее потребностью тянуться к отцовским фигурам, а случайно выбранный школьник, возможно, воспринимался ею как сестра-близнец Рози – такой же, как она. Позже, в процессе проведения анализа, когда она начала беспокоиться из-за того, что у нее только один глаз, она выразила настойчивое желание переехать жить к дяде, у которого, как и у нее, был один глаз.
Перед перерывом в наших занятиях на выходные Соня начала создавать очень интересные ритуалы разлуки. Она рисовала сначала две соединенные вытянутые петли, а затем длинный ряд таких петель. Она говорила о своей сестре-близнеце, которая будет с ней все выходные. Когда она вернулась в понедельник, она двигалась по узору из петель. Правой рукой она держалась за дверную ручку, левой – за стену. Она шла по мебели, находившейся в комнате, не касаясь пола, и петлями двигалась к стене. Когда она достигла самой высокой точки, она отскребла побелку с потолка, показала на пыль, покрывшую пол, и сказала: «Это чтобы закрыть пропасть». Петляние к стене в понедельник было ритуалом воссоединения.
По-видимому, стена казалась Соне бетонным аналогом материнского тела, за которое она могла держаться. Раковина с водой была также использована в ритуале расставании, и ее можно рассматривать как воплощение материнских коленей и соска. Последним ее движением в конце каждого сеанса было приближение к раковине. Она ложилась на раковину, припадала ртом к крану и наполняла рот водой. Она удерживала воду во рту до тех пор, пока не появлялась ее мать, направлявшаяся к комнате ожидания, и тогда проглатывала ее, не сводя глаз с матери. Количество глотков, которые она делала, было пропорционально длительности разлуки перед выходными и праздниками. Она также переворачивалась колесом, что у нее получалось очень ловко, и совершала ритуальное скакание, которым обычно завершала сеанс. Я полагаю, что это были попытки мышечного гиперкинетического самосдерживания – формирования второй кожи – когда она стояла перед пропастью.
Перед первым праздником этот ритуал был дополнен начертанием буквы J, означавшей «евреи». Она сказала, что у еврейских детей двойные праздники. Она не остановилась в конце буквы J, а провела линию дальше, но, назвав ее тупиком, она, казалось, была очень встревожена. Она продолжила вести линию параллельно букве снова и снова по кругу. Я сделала вывод, что существование пропасти – смертельного падения – представлялось Соне угрозой, а петляние было выражением сдвоенности, сходной с тем, как она пыталась прилепиться к любому доступному человеку. Аналогичным образом, она отметила, что еврейские дети не такие, как все, так же, как и она, «из-за стеклянного глаза». У нее тоже были двойные праздники, отдых от школы и от сеансов анализа.
Я начала осмысливать адгезивное отождествление как защиту от тупика, но только тогда, когда я начала осмысливать адгезивное отождествление и тупик вместе, в отношении к пространственным измерениям, я поняла, чем они отличались от других страхов преследования.
Взрослая пациентка миссис Б помогла мне понять это более ясно, поскольку она испытывала чрезвычайные трудности со слухом и мышлением. Она регулярно обливалась слезами на сеансах по четвергам. Однажды, в четверг, она сказала мне, что самое плохое, что может случиться с человеком, это когда ему говорят, что у него неизлечимая болезнь. Пятница была ее неизлечимой болезнью, и слушание по четвергам принесло бы ей эту информацию и необходимость думать об этом. Ее мир был двухмерным, так называемая «плоская земля», для которой тупик означал падение в космос. Другая пациентка, миссис С, обнаруживала сходное отношение к неизвестному. Оставаться без ответа было для нее все равно, что погружаться в зыбучий песок. Однажды, в четверг, она рассказала сон: в кабинете вместе с нами находились пять барашков, и четвертый барашек сказал, со слезами, пятому, что в пятницу ему придется умереть. Но если он будет слушать, как доктор читает книгу, он выживет. Смысл заключался в том, что в пятницу она сможет пережить пропасть в своих знаниях - перерыв на выходные, если перекроет эту пропасть информацией, извлеченной в процессе очень внимательного слушания и наблюдения. Например, установив связь между тем, что в моей комнате стояли ирисы, и тем, что она услышала, как коллега, у которой в саду росли ирисы, хвалила мою работу, она рассудила, что я проводила выходные с этим человеком. Прореха в ее знаниях была залатана. Теперь она не провалится в зыбучий песок бездонного тупика.
Наблюдая таких пациентов, как миссис Б и миссис С, я начала понимать, что адгезивное отношение скользило по поверхности объекта и было двухмерным, тогда как всякая разлука и нарушение связи (например, в знании объекта) были неизвестным третьим измерением, падением в космос. Интересно было услышать от миссис А, что ее отец, когда она была маленькая, с большим трудом укладывал ее спать, поскольку, хотя чтение перед сном вызывало у нее сонливость, в тот момент, когда его рука касалась дверной ручки, ее глаза снова открывались. Как похоже на Мери, которая вцеплялась в сосок, и на Соню, которая держала во рту воду. Когда я поняла, что ощущение тупика имеет аспект падения в космос, я снова обратилась к результатам наблюдений за взаимодействием матери и младенца. В них я смогла более подробно различить признаки зарождения этих трудностей, что позволило заменить расплывчатые формулировки, относимые, скажем, к материнской депрессии, более четким пониманием происходящего.
Теперь я приведу пример из опыта наблюдения за младенцами. На самом деле, термин «наблюдение за младенцами» неточен, поскольку наблюдатель наблюдает за семьей, в которой родился младенец. Материал, собранный за многие годы, показывает, что основополагающей проблемой для каждого члена семьи является изменение отождествления, переживаемое каждым в разной степени. Мать ощущает, что она утратила себя как полноценного взрослого человека, располагающего своим временем и занятиями. Вместо этого, она со всех сторон испытывает давление чрезвычайно сильных обязанностей: обязанности быть идеальной матерью, у которой не осталось ничего своего, даже сна. Эти чувства уходят корнями в ее собственные инфантильные обиды по поводу недостатков ее собственной матери.
Старший ребенок, который привык ощущать себя маминым любимцем, чувствует себя обделенным; он уже не знает, кто он такой, и нередко регрессирует к младенческому уровню, становится растерянным и борется за выживание. Все это усиливает материнское чувство вины. Некоторые матери прекращают грудное вскармливание младенца, поскольку не могут перенести страданий старшего ребенка. Отец в этот момент может оказать большую помощь, если он способен взять на себя некоторые материнские функции, но он часто также чувствует себя потерянным и обделенным.
В большинстве случаев наблюдатель может оказаться полезным, сохраняя свою роль сочувственного слушателя, поскольку все, чего хочет мать, это снять тяжесть с души. Дать ей совет означает наложить на нее новые обязанности. Наблюдатель в семье новорожденного младенца испытывает воздействие сильных чувств и нередко также вовлекается в отождествление, особенно со страданиями младенца, так что начинает критически относиться к матери. Например, я отметила две поразительные ситуации, в которых наблюдатель испытывает особенно сильное огорчение. Одна связана с тем моментом, когда мать отрывает младенца от соска, чтобы дать ему отрыгнуть, и делает это очень часто; вторая возникает, когда мать купает малыша. Она сама, кажется, боится, что малыш выскользнет у нее из рук.
У меня была возможность обсудить это с профессором педиатрии, который мне сказал, что купание на самом деле не является необходимой процедурой в столь раннем возрасте, мать могла бы просто подмывать малыша. Однако, что касается отрыгивания, то тут речь идет об адаптации организма после рождения, поскольку, как он объяснил, в утробе матери нет гравитации. Новорожденный младенец похож на астронавта, который вылетел в открытый космос без скафандра.
Вот пример из наблюдения за трехнедельным малышом, сделанное интуитивным наблюдателем. Цитирую:
Прежде чем ребенок отрыгнул, его лицо, тело и руки, казалось, открывались и закрывались, его тело сжималось в комок и разжималось, его лицо сморщилось и расправилось. Затем мать положила его на колени, так что его ноги были направлены ей в живот. В положении лежа его руки и ноги взметнулись вверх, как у астронавта в зоне невесомости. Мать ласково заговорили с ним и опустила обе его руки ему на живот. Затем она положила его на подстилку для пеленания и сказала, что он обычно не любит, когда его перепеленывают.
Отождествляя себя с младенцем, наблюдатель интуитивно чувствует, что преобладающим страхом младенца является страх развалиться на части или превратиться в жидкость. Это видно в дрожи младенца, когда мать вынимает сосок у него изо рта, а также, когда его распеленывают.
А вот пример из опыта наблюдения за младенцами. Это первый ребенок молодой пары. Когда наблюдатель пришел договориться о времени посещений, еще до рождения ребенка, мать была всецело занята мыслью о покупке нового платья. Ей непременно нужно было приобрести его к Рождеству, иначе ей стыдно будет показаться на людях. Это был первый признак ее страха отождествления: стыдно показаться на людях. Затем она сказала, что малышу скоро надо будет сидеть, а она видела подходящий стул и хочет купить его для малыша. Также она боялась прихода родителей: вдруг ребенок родится уродливым или мертвым. Она будет в этом виновата. Она сомневалась, что ее муж будет присутствовать при родах, поскольку он считал всю эту процедуру грязной, а он не любит грязных детей. На самом деле, отец чувствовал, что его не подпускают к ребенку, и особенно расстраивался в выходные. Матери казалось, что ребенок ее преследует, и так же казалось отцу, поскольку «ребенок не оставлял их в покое»; когда он начинал плакать перед обедом, отец говорил: «Ну нет, я не хочу больше обедать один».
Пример со стулом для малыша указывает на ощущение матери, что она не способна подставить малышу колени, на которых он мог бы сидеть. Стремление матери приобрести стул было предвестником одной весьма неприятной черты. Оказалось, что она не может держать ребенка сколько-нибудь продолжительное время, и когда она кормила его из бутылочки, она отворачивала его от себя. При первом же посещении наблюдателя, когда ребенку было 17 дней, она немедленно передала ребенка наблюдателю, попросив понянчить ребенка, то есть послужить стулом. Подробное наблюдение за этим ребенком было чрезвычайно интересным, хотя и огорчительным, поскольку он постоянно поворачивал голову справа налево и слева направо, двигал руками, но нижняя часть его тела оставалась неподвижной. В какой-то момент малышу удалось поднять одну руку, потом другая подтянулась, чтобы поддержать первую, и затем обе руки поднялись так, что пальцы касались лица и держались за него. Движения головы прекратились. Он сам себя держал. Когда мать взяла его, потому что он казался сонным и она надеялась, что наконец-то сможет уложить его, он вцепился ей в волосы, и его лицо приблизилось к ее шее. Мать была тронута и пробормотала: «Ты меня обнимаешь».
Это безусловно показывает, насколько сильна была потребность ребенка в том, чтобы его держали, а также потребность матери в том, чтобы ее «обнимали – опекал». Эти интегрированные движения младенца в стремлении коснуться своего лица представляются мне замечательным организационным подвигом, служащим задаче выживания. Мать часто оставляла его – так она сообщила наблюдателю – лежать одного часа по три, и он только тихонько хныкал, но когда он начинал плакать громче, она подходила к нему и просто дотрагивалась до него, тогда он засыпал еще на час. Этому ребенку приходилось из одного прикосновения матери извлекать как можно больше, чтобы он мог снова заснуть. Во время купания, когда мать раздевала его, он начинал дрожать и трястись. Наверное, можно было бы предположить, что ему просто холодно оттого, что он раздет, но это маловероятно, поскольку, стоило матери прикоснуться к нему куском мокрой ваты, как он переставал дрожать. Я бы предположила, что это прикосновение приобретает особую силу воздействия благодаря его значимости в качестве адгезии, в качестве восстановления чувства, соотносимого с матерью.
Этот малыш, как и все другие, которых мы наблюдали, цеплялся, когда его не держала мать, другими способами. Он концентрировался на продолжительном сенсорном стимуле, например, свете лампы или звуке работающей стиральной машины. Удерживая этот стимул, будь то глазами или ушами, как это происходит при касании, все органы превращались во впитывающую губку, подобно рту, держащемуся за сосок. На этой ранней стадии не просматривается какой-либо дифференциации отдельных функций; они все служат как впитывающая губка для адгезии. Потребность в цеплянии в равной мере относится и к матери. Одна мать, оберегая покой мужа ночью, когда ребенок плакал, выходила с ним в другую комнату. Она рассказывала, каким утешением было для нее видеть свет с Почтовой башни и слышать уханье совы. Она тоже в своем расстройстве цеплялась глазами и ушами за что-то чувственное, отличное от присутствующего фона, на чем она могла бы сконцентрироваться. Эта мать тоже потеряла свой скафандр.
Но вернемся к ребенку: в возрасте трех с половиной месяцев развитие этого малыша во многих отношениях представлялось неудовлетворительным, что указывало на то, что двухмерные отношения расширялись только за счет прибавления новых черт, но не за счет комплексности. Например, он изобрел игру, во время которой поворачивал голову по очереди то к матери, то к наблюдателю, стараясь удержать их внимание, и даже, с их поощрения, смог имитировать издаваемые ими звуки. Однако, было замечено, что он не мог подносить предметы ко рту или хватать их руками. Например, когда мать укладывала его спать, она имела привычку укладывать рядом с ним мягкого игрушечного зайца. Он довольно ловко манипулировал зайцем, используя тыльные части рук. Но он никогда не хватал его.
Позвольте мне привести пример другого рода, который также связан с петлями и хождением колесом, отмеченными у Сони. У матери малыша Б, казалось, были теплые и чуткие взаимоотношения с ребенком, и было замечено, что он обычно делает петлеобразные движения руками в направлении груди, когда воссоединяется с матерью во время кормления. Его кормили из бутылочки, и поскольку мать была правшой, у малыша всегда оставалась свободной только левая рука. Однажды, когда он сидел, мать положила слева от него какие-то игрушки. Он начал махать обеими руками, все больше впадая в неистовство. Эта закономерность отмечалась снова и снова, когда игрушки клались от него слева, но когда их размещали справа, он делал петляющее движение левой рукой и хватал их. Было совершенно ясно, что этот навык был связан с петлеобразующими движениями в направлении материнской груди во время кормления из бутылки.
Этот пример показывает, насколько важным является ориентация в направлении материнского тела для развития способности малыша хватать и исследовать предметы, а именно, что эта способность основана на первичной связи с хватательным, цепляющем адгезивном контакте с матерью. У малыша Б эта связь была направлена направо и левой рукой, но когда предметы находились слева, его охватывало состояние дезорганизации и паники. У малыша А, наоборот, по-видимому отсутствовала эта хватательная ориентация. Взрослые пациенты, приходящие на обследование, могут обнаруживать аналогичные трудности в схватывании идей. Миссис С однажды удивила меня и самое себя, когда она подобрала свое собственное слово, чтобы описать свое восприятие себя вместо того, чтобы просто повторить мои слова. Она сказала о себе: «Я сороконожка, только в моей стране это называется тысяченожка». Больше всего ее удивило то, что это новое слово пришло «изнутри нее». Признав себя сороконожкой, то есть человеком, для которого единственный способ адаптации состоял в держании множеством рук, она сделала шаг в направлении превращения в человека, у которого есть то внутреннее, что позволяет находить идеи.
Однажды, в понедельник, она рассказала такой сон: во сне она пошла в дом к одной женщине и нашла ее там с двумя детьми. Они вместе пошли в церковь, и ее собственные двое детей тоже были там. Затем эта женщина велела ей взять всех четырех детей и уйти. Сон приснился ей на выходные, но что означали четверо детей, я оставила для дальнейшего выяснения. Число четыре повторялось и в других снах. Некоторое время спустя, когда я интерпретировала некоторый материал как «присосавшийся, как пиявка», она сказала мне, что в детстве, когда она видела, что отец входит в дом, она бежала и напрыгивала на него, обхватывая обеими руками и ногами, и отказывалась отпустить его. Тогда мы смогли понять сон, понять, кто такие были четверо детей.
Эти наблюдения позволяют мне сделать некоторые комментарии, касающиеся технических проблем, связанных с пациентами, испытывающими трудности того типа, который я пытаюсь описать. Эти проблемы силы эго, двухмерности, адгезивного отождествления и формирования второй кожи лежат очень глубоко в бессознательном и уходят корнями в ранний довербальный период. По этим причинам и в силу катастрофических тревог по поводу тупика, падения в космос, превращения в жидкость, вытекания жизни, преследующих их, они не подлежат аналитическому исследованию через трансференцию, за исключением ситуации, когда окружающая обстановка крайне постоянна и применяемая методика крайне жесткая. Только если они чувствуют себя надежно сдерживаемыми при трансференции, полученный материал будет отражать конфликты разделения (разлуки) в такой форме, которая может быть исследована с достаточной степенью точности. При отсутствии этих условий, расщепление трансференции и демонстрация зависимости перед лицом разлуки поставят под сомнение все исследование, поскольку исключат эмоциональность. Необходимо избегать излишне поспешных формулировок в отношении хорошо известных механизмов, хотя таковые также могут обнаруживаться, отдавая предпочтение более терпеливому подходу, ожидая, что повторный опыт наложит на пациента свой отпечаток.
В результате работы с подобными пациентами и сопоставления полученных данных с наблюдениями за младенцами, я заметила еще одну характеристику двухмерности и цепляющегося адгезивного способа связи: тенденцию прилепляться глазами и ушами, а не только кожа к коже, что способствовало некоторой пассивности, отношению к жизни с позиции не участника, а наблюдателя. Это наблюдение можно добавить к описанию типов формирования второй кожи. Опыт, полученный при дальнейшем наблюдении Сони, очень ярко высветил неудовлетворительное по своей сути качество попыток самосдерживания через формирование второй кожи. Во время пасхальных каникул мать Сони пережила депрессивный срыв, потребовавший госпитализации, и Соня в течение некоторого времени могла приходить на сеансы лечения лишь три раза в неделю. Как только мать сама смогла привести Соню к психотерапевту, Соня, в конце сеанса, крепко ухватила терапевта за большой палец и повела его к матери, чтобы спросить у нее, держась за его руку, сможет ли мать привести ее на следующий день, как она это делала прежде. Это действие, когда она держала терапевта за палец и смогла задать вопрос, казалось значительным шагом вперед по сравнению с тем временем, когда она набирала в рот воду и должна была переходить от терапевта к матери без провала в пропасть. И действительно, ее потребность описывать петли и ходить колесом к тому моменту исчезла и заменилась сооружением тоннеля от кушетки к крану с водой. Делая глоток, она объясняла, что теперь она крохотная малышка, которая могла бы залезть внутрь, и больше не глупая утка, которая думала, что может летать просто потому, что хлопала крыльями. Адгезивное отождествление через хождение колесом уступила место интроекции и проективному отождествлению с промежуточным объектом.
Обсуждение и обобщение
Интерес к инфантильному фону тех процессов, которые мы обычно изучаем в процессе анализа, таких, как проекция и интроекция, защитные операции и т.п., проявляли и другие исследователи. Филлис Гринэйкр высказала интересные идеи о том, что она называет «ранние онтогенетически возникающие защиты организма и их трансформация в психические механизмы защиты зрелого эго». Евгенио Гаддини уделял особое внимание примитивной имитации или мимикрии при формировании процессов отождествления. В моей собственной работе я попыталась проследить процессы наиболее примитивного удерживания инфантильного эго тела в ходе их образования при совместном взаимодействии матери и ребенка в кругу семьи, чтобы продемонстрировать этапы, необходимые для действия проекции, интроекции и расщепления и идеализации.
Дефекты этого раннего сдерживания личности могут быть разрушительными и очевидными или тонкими и скрытыми, в зависимости от экономических соображений. Но я бы высказала предположение, что там, где подобное нарушение существует, каждый новый шаг в развитии становится все более трудным, и его последствия оказываются все более непредсказуемыми. Катастрофическая тревога по поводу падения в космос, тупика сопровождает всякую потребность в изменении и порождает глубокий консерватизм и потребность в однообразии, стабильности и поддержке извне. Она может быть замаскированной там, где формирование второй кожи является заметной чертой характера, но неожиданный срыв под воздействием стресса выявляет ущербную личность, сколь хорошо адаптированной она ни казалась бы. Как показывает мой опыт, при анализе подобных пациентов необходимо применять медленный, жестко сдерживаемый процесс, с подробной проработкой каждого шага вперед, происходящего в их развитии.
Раздел "Статьи"
Жерар Швек "Ребенок как ипохондрический орган его матери"
Эстер Бик "Восприятие кожи в период ранних объектных отношений"
Пьер Марти "Ментализация и психосоматика"
Пьер Марти "Аллергические объектные отношения"