Зигмунд Фройд. "Психоанализ и телепатия" 1922г.

Видимо, нам не судьба спокойно продолжать разборку нашей науки. Едва мы победоносно отбили две атаки — одни нападавшие в очередной раз отвергали все, что мы предали гласности, и из всего содержания нашей науки оставляли нам лишь мотив для ее отрицания; другие уговаривали нас вообще не признавать природу этого содержания и для нашей же пользы заменить его иным содержанием, — едва мы почувствовали себя увереннее перед натиском врагов, как возникла новая опасность, на сей раз нечто грандиозное, стихийное, которая угрожает не только нам, но и, может быть в гораздо большей степени, нашим противникам.

Похоже, дальше невозможно отвергать изучение так называемых оккультных феноменов, тех вещей, которые якобы обусловливают реальное существование в душе людей и животных иных нам неизвестных психических сил или раскрывают в ней способности, в которые до сих пор мы отказывались верить. Кажется, влечение к подобному исследованию неостановимо; за время нынешнего краткого отдыха мне трижды пришлось отказываться от сотрудничества во вновь созданных журналах, посвященных этим исследованиям. И, думается, мы понимаем, откуда это течение черпает свою силу. Наряду с тем, что данное течение служит выражением того обесценивания, которому после катастрофы мировой войны подверглось все существующее, оно представляет собой некие действия вслепую перед надвигающимся великим потрясением, чей размах мы пока не можем предугадать, а также явную попытку компенсировать в иной, внеземной, сфере всю ту прелесть, что утратила жизнь на бренной земле. Подобному развитию могут благоприятствовать даже многие процессы в точных науках. Открытие радия столь же расширило возможности объяснения физического мира, сколь и внесло в него путаницу, а недавнее появление так называемой теории относительности привело многих ее непонятливых почитателей к ослаблению веры в объективную достоверность науки. Вы помните, что не так давно сам Эйнштейн не преминул выразить протест против этого недоразумения.

Совсем не очевидно, что усиление интереса к оккультизму означает опасность для психоанализа. Наоборот, можно надеяться, что они будут симпатизировать друг другу. Их объединяет то, что официальная наука относилась к ним презрительно и высокомерно. Даже сегодня психоанализ подозревается в мистике, а бессознательное относят к тем «вещам меж небом и землей, о которых школьная премудрость не смеет и помыслить». Многочисленные приглашения к совместной работе, которые нам делали оккультисты, показывают, что им хотелось бы считать нас наполовину своими и рассчитывать на нашу помощь в противостоянии авторитету точных наук. С другой стороны, психоанализу нет никакого интереса, защищая этот авторитет, приносить себя в жертву; психоанализ сам находится в оппозиции ко всем условиям ограничения, к прочно утвердившемуся и общепризнанному; психоанализ не впервые принял бы сторону темных, но неразрушимых предчувствий народа, выступая против обскурантизма образованных людей. Союз аналитиков с оккультистами и их совместная работа представляются столь же понятными, сколь и перспективными.

Однако при ближайшем рассмотрении начинают обнаруживаться трудности. Подавляющее большинство оккультистов движимо не жаждой знания, не чувством стыда за то, что наука так долго пренебрегала познанием очевидных проблем, не стремлением освоить область новых явлений. Напротив, они суть убежденные люди, которые только ищут подтверждений, хотят иметь оправдание, чтобы открыто исповедовать свою веру. Но вера, которую они сперва доказывают самим себе, а потом стремятся навязать другим, — это либо старая религиозная вера, которую в ходе развития человечества потеснила наука, либо та вера, которая совсем недалеко ушла от преодоленных утверждений первобытных людей. Аналитики, напротив, не могут отрицать своего происхождения из точных наук и своей принадлежности к числу их представителей. Крайне недоверчиво относясь к силе порывов человеческого желания, к искушениям принципа удовольствия, они, чтобы заполучить частицу объективной уверенности, готовы пожертвовать всем: ослепительным блеском безупречной теории, возвышенным сознанием обладателей законченного мировоззрения, душевным покоем, который приносит полезное и вполне оправданное действие. Вместо этого они удовлетворяются крохами знания и нечеткими основными гипотезами, которые всегда готовы пересмотреть. Вместо того, чтобы подстерегать момент, когда им будет позволено избавиться от известных физических и химических законов, они надеются, что обнаружатся более объемлющие и глубоко содержательные законы природы, которым аналитики готовы покоряться. В сущности аналитики суть неисправимые механисты и материалисты даже тогда, когда они хотят уберечь себя от того, чтобы не лишать душевное и духовное их еще неизвестных свойств. Они приступают к исследованию оккультного материала и потому, что благодаря этому надеются окончательно отделить образование человеческого желания от материальной действительности.

Сотрудничество аналитиков с оккультистами при их столь различном складе ума в перспективе представляется мало плодотворным. У аналитика своя собственная сфера работы — бессознательное в психической жизни, которую он не должен оставлять. Если аналитик во время своей работы пожелает выслеживать оккультные феномены, то он рискует не заметить того, что находится ближе к нему. Он потерял бы объективность, беспристрастность, отсутствие надежды, которые составляют важную часть вооружения и оснащения аналитика. Если оккультные феномены встанут перед ним на пути так же, как и другие явления, то он не должен уступать дорогу ни тем, ни другим. Таково, видимо, единственное намерение, с которым мирится деятельность аналитика.

Самодисциплина аналитика может уберечь его от первой — субъективной — опасности, которая заключается в том, что он свой собственный интерес переносит на оккультные феномены. Иначе обстоит дело со второй — объективной — опасностью. Не может быть сомнений, что работа с оккультными феноменами очень скоро подтвердит, что некоторое количество этих феноменов объективно существует; следует предполагать, что пройдет много времени, прежде чем будет выработана приемлемая теория этих новых фактов. Но люди, держащие ухо востро, долго ждать не будут. При первой же уступке оккультисты объявят, что их дело победило, из одного подтверждения своей веры сделают вывод, что и все остальные ее подтверждают, доверие к феноменам будет перенесено ими на их объяснения, которые им ближе всего и отвечают их вкусам. Методы научного исследования станут служить для оккультистов лестницей, чтобы подняться по ней выше науки. Горе, если заберутся так высоко! И всякий скептицизм людей, которые их слушают, будет казаться оккультистам подозрительным, никакие протесты большинства их не остановят. Оккультистов будут приветствовать как освободителей от тягостной тирании мысли, все, во что с первых детских лет человечество и отдельный человек легко готовы поверить, будет встречаться ликованием. В таком случае может произойти страшное крушение критической мысли, требований детерминизма, механистической науки. Сможет ли воспрепятствовать этому крушению техника с ее непреклонной приверженностью к количеству силы, массе и качеству материала?

Полагать, что именно аналитическая работа, поскольку она имеет дело с таинственным бессознательным, избегнет этого краха ценностей, — надежда напрасная.

Если доверчивые умы дают людям окончательные объяснения, то мучительные приближения к непознанным психическим силам утрачивают всякий интерес.

Пути аналитической техники тоже будут заброшены, если появится надежда, что благодаря оккультным приемам можно будет устанавливать непосредственную связь с умами, которые воздействуют на нас; точно также может утратиться привычка к кропотливой, усердной работе, если появится надежда на то, что одна удавшаяся спекуляция мгновенно сделает Вас богатым. Во время войны мы слышали о людях, которые в равной степени принадлежали к двум враждующим нациям: к одной — по рождению, к другой — по собственному выбору или месту жительства; их уделом было считаться врагом одной нации, а, если они счастливо избежали этого, то другой. Такая судьба вполне может постигнуть и психоанализ.

Однако надо терпеть свою судьбу, каковой бы она ни была. Поэтому психоанализ должен как-то приспосабливаться к ней. И давайте вернемся к настоящему и к нашей непосредственной задаче. В течение последних лет я сделал несколько наблюдений, которые не могу скрывать от близких мне людей. Нежелание приспосабливаться к господствующим настроениям эпохи, забота о том, чтобы не отвлекаться от психоанализа, абсолютное отсутствие скрытности и подозрительности — вот те причины, которые вынудили меня не предавать это сообщение огласке*. Но я утверждаю, что мой материал обладает двумя редкими преимуществами. Во-первых, он лишен сомнений и неясностей, которые присущи большинству наблюдений оккультистов, во-вторых, он приобрел свою убедительность лишь после того, как был, подвергнут психоаналитической обработке. Мой материал составляет всего два случая, имеющие общий характер; третий, совершенно особого рода, случай, дается лишь в качестве приложения и подлежит иной оценке. Оба случая, о которых я сейчас подробно расскажу, касаются одинаковых фактов — пророчеств профессиональных предсказателей, которые не сбылись. Несмотря на это они произвели необыкновенное впечатление на лиц, которым были высказаны, так что отношение этих предсказаний к будущему не может быть в них главным. Каждый вклад в объяснение этих случаев, как и любое сомнение, касающееся их убедительности, будут встречены с полным благожелательством. Мое собственное отношение к этому материалу остается сдержанным, амбивалентным.

I

Перед войной ко мне из Германии приехал лечиться психоанализом молодой человек, который жаловался на то, что утратил работоспособность, забыл все о своей жизни, потеряв к ней всякий интерес. Он был студентом, изучал философию в Мюнхене и ему предстояли выпускные экзамены; кстати, это был высокообразованный, лукавый, по-детски озорной сын одного финансиста; он, как потом выяснится, с успехом выработал колоссальную анальную эротику. Отвечая на мой вопрос, неужели у него не сохранилось сегодня какое-либо воспоминание из его жизни или круга его интересов, он вспомнил о замысле своего романа — его действие происходило в Египте в эпоху Аменхотепа IV, — в котором большое значение придавалось какому-то кольцу. В романе кольцо оказывается символом брака, и исходя из этого нам удалось оживить в памяти все его воспоминания и интересы. Выяснилось, что его подавленность явилась следствием огромного психического самопреодоления. У него была единственная сестра, на несколько лет младше его, которую он безгранично, ничуть не таясь, любил. «Почему же мы не можем пожениться?» — спрашивали они друг друга. Однако их нежность никогда не переходила той черты, что дозволена в отношениях между братом и сестрой. В эту сестру влюбился молодой инженер. Она отвечала на его чувство, но он не снискал никакого расположения ее строгих родителей. В своем горе парочка обратилась за помощью к брату. Тот принял сторону влюбленных, служил посредником в их переписке, устраивал их свидания, когда они приезжали домой на каникулы, и в конце концов сумел убедить родителей согласиться на помолвку и брак влюбленных. Во время помолвки произошло в высшей степени подозрительное событие. Брат предпринял со своим будущим свояком восхождение в горы, во время которого был проводником, но заблудившись, оба едва не свалились в пропасть, с трудом спаслись. Пациент не сильно мне возражал, когда я истолковал это приключение как попытку убийства и самоубийства. Через несколько месяцев после свадьбы сестры молодой человек начал лечение психоанализом.

Спустя месяцев девять он, полностью обретя работоспособность, прервал лечение для того, чтобы сдавать экзамены и писать диссертацию, а через год, став доктором философии, вернулся снова, потому что психоанализ, по его словам, представлял для него, как философа, больший интерес, нежели удачная терапия. Я помню, что вернулся он в октябре. Через несколько недель он рассказал мне, не помню, в какой связи, следующую историю.

В Мюнхене жила гадалка, пользовавшаяся большой известностью в это время. Баварские принцы считали своим долгом советоваться с ней, когда задумывали важные дела. Она требовала лишь, чтобы ей указывали дату. (Я забыл спросить, надо ли было называть при этом год.) Понятно, что этой датой был день рождения определенного лица, но гадалка не справлялась, что это за человек. Располагая этой датой, она обращалась за советом к астрологическим книгам, производя долгие вычисления, и в заключение предсказывала судьбу этого человека. В марте прошлого года мой пациент решил обратиться к гадалке и назвал ей дату рождения свояка, не указывая, разумеется, его имени и не рассказывая, что он думает о нем. Пророчество гласило: в июле — августе этот человек умрет, отравившись раками или устрицами. Сообщив мне об этом, мой пациент воскликнул: «Это было потрясающе!»

Я не понял его и живо возразил: «Что же здесь потрясающего? Уже много недель Вы снова лечитесь у меня: если бы Ваш свояк в самом деле умер, то Вы давно рассказали бы мне об этом; значит, Ваш свояк жив. Пророчество было высказано в марте, свершиться он должно было в середине лета, а сейчас у нас ноябрь. Пророчество не сбылось, что же столь потрясающего Вы в нем находите?»

Он ответил: «Конечно, пророчество не сбылось. Но самое примечательное в том, что мой свояк — большой любитель раков, устриц и пр., он действительно отравился раками в августе прошлого года и едва не умер». Больше мы об этом не говорили.

Не желаете ли Вы теперь обсудить со мной этот случай? Я верю в правдивость рассказчика. К нему надлежит относиться совершенно серьезно, ведь он сейчас преподает философию в К. Я не вижу причины, которая заставила бы его мистифицировать меня. Его рассказ был отрывистым и не тенденциозным, не был связан с последующими событиями, никакого вывода из него не последовало. Мой пациент не преследовал цель убедить меня в существовании оккультных психических феноменов, и у меня даже создалось впечатление, что сам он не понимает значения им рассказанного. Я был сильно удивлен и так неприятно раздражен, что отказался аналитически разрабатывать это сообщение.

Это наблюдение казалось безупречным и с другой точки зрения. Очевидно, что гадалка не знала, кто к ней обращался. Но согласитесь, требуется большая степень близости, чтобы по дате рождения свояка узнать в клиенте одного из его знакомых. Кроме того, Вы, вероятно, не будете спорить со мной, что никоим образом нельзя предположить, будто с помощью какой-либо формулы или таблицы по дате рождения человека возможно вывести такую подробность в его судьбе, как отравление раками. Не будем забывать, что в этот день родилось множество других людей; считаете ли Вы возможным, что сходство в судьбах людей, чья общность основывается лишь на дате рождения, может заходить так далеко? Поэтому я позволяю себе совершенно исключить из обсуждения астрологический расчет, ибо считаю, что гадалка могла бы предпринять все что угодно, но ее ответ остался бы неизменным. Поэтому мне представляется совсем не относящимся к делу и предположение о каком-то источнике обмана со стороны гадалки, иначе говоря, медиуме.

Но если Вы признаете это наблюдение несомненным, истинным фактом, тогда за его объяснением далеко ходить не надо. Сразу становится ясно — так обстоит с большинством подобных феноменов, — что его объяснение наличием оккультных предпосылок поразительным образом оказывается адекватным, охватывает без остатка все, что надлежало объяснить, если не считать того, что само объяснение остается совершенно неудовлетворительным. Гадалка не могла знать, что человек, родившийся в указанный день, отравился раками, она также не могла об этом узнать из своих астрологических таблиц путем вычислений. Зато об этом знал ее клиент. Наш случай полностью объясняется, если мы допускаем, что знание передалось так называемой предсказательнице какими-то неведомыми путями, исключая известные нам способы сообщения. То есть мы должны сделать вывод: имела место передача мысли. Астрологическая работа гадалки играла при этом роль деятельности, которая настолько отвлекала и занимала пустяками ее психические силы, что гадалка оказалась способной воспринимать и передавать воздействие мыслей другого человека, стать настоящим медиумом. Подобные уловки нам известны, например, в остроумии, когда речь идет о том, чтобы добиться более непроизвольного протекания психического процесса.

Но психоанализ придает данному случаю и дополнительный смысл. Он учит нас, что путем индукции от одного человека к другому передается не просто фрагмент безразлично какого знания, а необыкновенно сильное желание какого-либо человека. Желание это находится с его сознанием в особом отношении — может обрести сознательное выражение, слегка завуалированное при помощи чего-либо другого, подобно тому, как невидимый край спектра на фотоснимке проявляется в виде цветного продолжения. Мы можем восстановить ход мыслей молодого человека после болезни и выздоровления свояка, которого он ненавидел как соперника. Ладно, думал он, на этот раз он выкарабкался, но именно поэтому он не окажется от своих опасных вкусов, и будем надеяться, что в следующий раз он умрет. Вот это «и будем надеяться» преобразилось в предсказание. Соответственно я мог бы рассказать Вам здесь сновидение другого человека. Материалом для него также было предсказание, и анализ сна выявил, что содержание предсказания совпадает с исполнением желания.

Я не могу упрощать свое суждение, утверждая, что у моего пациента желание смерти свояка было вытеснено в подсознание. Потому что в ходе прошлогоднего лечения оно стало сознательным, и последствия вытеснения были сняты. Хотя это желание по-прежнему оставалось довольно сильным, но не патологическим. Его можно характеризовать как «подавленное» желание.

II

В городе Ф. росла девочка, она была старше самой младшей из своих пяти сестер на десять лет. Именно ее она однажды уронила, и потом стала называть сестренку «своим ребенком». Мать была старше нелюбимого отца. Отец, более молодой не только по возрасту, уделял много времени своим девочкам и благодаря своим веселым штучкам вызывал у них уважение. К несчастью, в остальном он уважения не вызывал, поскольку дельцом был посредственным и не мог прокормить семью без помощи своих родителей. Старшей из дочерей отец рано стал поверять все свои заботы, которые объяснялись недостаточностью его доходов.

Преодолев мучительную скованность своего детского характера, девушка стала истинным образцом добродетели. Ее высокий нравственный пафос был связан с ограниченностью ума. Она стала учительницей, весьма уважаемым человеком. Робкие ухаживания одного молодого родственника, который учил ее музыке, не волновали девушку. Ни один мужчина еще не вызывал у нее интереса.

В один прекрасный день появляется некий родственник матери; он значительно старше девушки, но поскольку тогда ей было девятнадцать лет, то он был еще сравнительно молодым человеком. Он — чужестранец, живет в России, где руководит крупным коммерческим предприятием, и очень богат. Лишь мировая война и падение величайшей деспотии сделает его беднее. Он влюбляется в эту молодую и строгую кузину, выражает желание взять ее в жены. Родители ничуть ее не неволят, но она понимает, что от нее хотят. За всеми моральными соображениями девушки проглядывает возможность осуществить ее фантастическое желание помочь отцу, избавить его от нужды. В своих расчетах она убеждает себя: он будет финансово поддерживать моего отца, пока тот будет заниматься коммерцией, даст отцу ренту, когда тот отойдет от дел, сестрам обеспечит приданое, чтобы они смогли выйти замуж, и они уезжают в Россию.

Кроме нескольких незначительных событий, которые прямолинейным образом непонятны и обретают смысл лишь ретроспективно, все в этом браке складывалось удачно. Она была нежно любимой женой, сексуально удовлетворенной женщиной, провидением для своих родных. Не достает лишь одного — она бездетна. Ей двадцать семь лет, восемь лет она замужем, живет уже в Германии, и вот, преодолев свою нерешительность, она отправляется на прием к гинекологу. Тот, со свойственной специалистам развязностью, обещает ей выздоровление, если она подвергнется незначительной операции. Она соглашается и накануне вечером хочет сообщить об этом мужу. Уже темно, и она решает зажечь свет. Муж просит ее не делать этого, ему нужно кое-что ей сказать и поэтому он предпочел бы остаться в темноте. Муж советует отказаться от операции, потому что в том, что у них нет детей виноват он. Два года назад, на каком-то медицинском съезде, он узнал, что некоторые болезни могут лишить мужчину способности иметь потомство, а консультация у врача показала, что у него именно такая болезнь. После этого признания операция не состоялась. Тогда она стала невротичной, что тщетно пыталась скрывать. Она могла лишь любить своего мужа как заместителя отца, а теперь узнала, что отцом он никогда стать не сможет. Перед ней открылись три, в равной степени неосуществимых, пути: супружеская неверность, отречение от ребенка, разлука с мужем. На последний путь она не могла вступить по совершенно очевидным практическим причинам, на второй — по сильнейшим бессознательным мотивам, которые Вы легко поймете. Все ее детство было подавлено трижды не исполнившимися желаниями иметь от отца ребенка. Поэтому ей и остался тот выход, который делает ее в наших глазах столь интересной. Она впала в тяжелый невроз. Какое-то время она защищается от страхов соблазна истерией страха, потом впадает в тяжелые обсессии. Она подолгу лежит в клинике и после десяти лет болезни приходит ко мне.

Однажды пациентка, ей тогда было, вероятно, лет сорок, рассказала мне о событии, которое произошло в начале ее болезни, прежде чем у нее возник невроз навязчивости. Чтобы развлечь, муж взял ее с собой в деловую поездку в Париж. В компании с компаньоном мужа они сидели в холле отеля, когда обратили внимание на переполох среди прислуги. Она спросила у служащего отеля, что происходит и узнала, что прибыл господин профессор, который будет принимать в маленьком кабинете, расположенном у входа. Профессором оказался знаменитый предсказатель; он не задавал никаких вопросов, лишь просил клиента оставить отпечаток свой ладони в ящике с песком, и по этому отпечатку предсказывал будущее. Она сказала, что хочет пойти погадать, но муж отсоветовал, заметив, что это абсурдно. Но после того как муж с компаньоном ушли, она, сняв с пальца обручальное кольцо, зашла в кабинет предсказателя. Тот долго изучал отпечаток ее ладони и сказал: вскоре Вам предстоит выдержать трудную борьбу, но все закончится благополучно, Вы выйдете замуж и в тридцать два года у Вас будет двое детей.

Она с явным восхищением, хоти и не понимая, рассказывала эту историю. Когда я заметил, что, к сожалению, прошло восемь лет, а пророчество так и не сбылось, то слова не произвели на нее никакого впечатления. Я подумал, что ее, наверное, восхищала дерзкая самоуверенность предсказателя.

Моя память, достойная, кстати, доверия, не совсем точно сохранила первую часть пророчества: или было сказано, что «все закончится благополучно, Вы выйдете замуж», или «Вы будете счастливы». Мое внимание было слишком сосредоточено на сильно выраженной его заключительной фразе и на содержащихся в ней поразительных деталях. В самом деле, первые фразы предсказателя насчет трудной борьбы, которая благополучно завершится, соответствуют всем тем, весьма неопределенным суждениям, что встречаются во всех предсказаниях, даже тех, что в готовом виде можно купить на улице. Поэтому тем более примечательны два точных числа в заключительной фразе. Было бы небезынтересно знать, действительно ли господин профессор говорил о замужестве. Правда, она сняла обручальное кольцо, и в свои двадцать семь лет выглядела очень молодо; ее легко можно было принять за девушку, хотя не требовалось большой проницательности, чтобы заметить на ее пальце след от кольца. Давайте ограничимся загадкой последней фразы, в которой ей было обещано, что в тридцать два года она будет иметь двоих детей.

Эти детали кажутся совершенно произвольными и необъяснимыми. Но даже самый легковерный из людей не станет выводить из линий на ладони эти детали. Они имели бы несомненное оправдание, если бы их подтвердила судьба, но этого не произошло; моей пациентке теперь сорок лет и она бездетна. Откуда же взялись эти числа? В чем их смысл? Сама пациентка не имела об этом ни малейшего понятия. Проще всего было бы поставить на этом вопросе крест и причислить это дело; как никчемное, к великому множеству бессмысленных, якобы оккультных сообщений.

Это было бы поистине прекрасным, простым решением и самым желанным облегчением, если бы именно психоанализ, к несчастью, я должен заметить, не дал объяснение этим двум числам, к тому же полностью удовлетворительное, которое в подобной ситуации совершенно очевидно. Ибо оба числа превосходно согласовывались с биографией матери моей пациентки. Мать, в отличие от обычной женской судьбы, до тридцати лет не была замужем, но именно к тридцати двум годам она, словно наверстывая упущенное, произвела на свет двоих детей. Поэтому предсказание легко понять: успокойтесь, детей у Вас нет, но это не беда, Вы еще можете повторить судьбу своей матери, которая в Вашем возрасте даже не была замужем, но все-таки в тридцать два года имела двоих детей. Предсказание обещало пациентке, что осуществится та идентификация с матерью, которая составляет тайну ее детства, обещало устами этого предсказателя, не знающего ни одной подробности из ее жизни и занятого лишь отпечатком ее ладони на песке. Мы вольны, счесть предпосылкой этого осуществления абсолютно бессознательного желания следующее: или смерть сможет избавить Вас от никчемного мужа, или Вы найдете в себе силы расстаться с ним. Первая из этих возможностей лучше соответствовала бы природе невроза навязчивости; победоносная борьба, о которой гласило предсказание, говорит о второй возможности.

Вы убедились, что в этом случае роль психоаналитической интерпретации более значительна, нежели в предыдущем; можно даже утверждать, что эта интерпретация создала оккультный факт. И мы также должны признать, что данный пример с неоспоримой убедительностью свидетельствует о возможности передачи сильного бессознательного желания и зависящих от него мыслей и знаний. Я вижу лишь один способ оспорить убедительность этого случая и, разумеется, не обойду его молчанием. Возможно, что в течение двенадцати—тринадцати лет, которые отделяют предсказание от того дня, когда она мне рассказала о нем во время лечения, пациентка внушила себе парамнезно (ложное воспоминание), что господин профессор сказал лишь какие-то смутные и невыразительные слова утешения (ничего удивительного в этом нет), и что значимые числа постепенно всплыли в бессознательном пациентки. В этом случае оккультный факт, который мог бы повлечь для нас столь серьезные последствия, улетучился бы. Мы предпочитаем идентифицировать себя со скептиком, который стал бы придавать ценность этому сообщению лишь тогда, когда оно было бы сделано сразу после того, как было пережито. Пусть пережито и не без сомнений.

Я вспоминаю, что после назначения меня профессором, я попросил аудиенции у министра, чтобы поблагодарить его. Вернувшись с этой аудиенции, я поймал себя на том, что хочу исказить содержание нашей беседы, и больше никогда мне не удавалось точно вспомнить, о чем же мы действительно говорили. Вам решать, считаете ли Вы приемлемым мое объяснение. Я не хочу ни опровергнуть его, ни доказать. Поэтому мое второе наблюдение, хотя само по себе оно более выразительно, нежели первое, также может быть поставлено под сомнение.

Два случая, которые я Вам представил, касаются несбывшихся предсказаний. Я думаю, что такие наблюдения могут дать лучший материал для изучения проблемы передачи мысли, и мне хотелось бы призвать Вас накапливать их. Я приготовил для Вас пример, взятый из иного материала — случай с одним исключительным пациентом, говорившим во время сеанса мне такие вещи, которые самым удивительным образом подтверждали то, что я переживал непосредственно перед сеансом. Но Вы сейчас получите ощутимое доказательство того, что я с величайшим сопротивлением занимаюсь проблемой оккультизма. Когда в Гашбайне я искал заметки, которые собрал и взял с собой, чтобы составить данный доклад, я нашел не тот листок, где записал это последнее наблюдение, а другой, захваченный по ошибке и содержащий совсем другие, не относящиеся к делу записи. Со столь очевидным сопротивлением поделать ничего нельзя; я винюсь перед Вами, но не могу по памяти восстановить этот случай. Взамен я хочу высказать насколько замечаний, касающихся весьма известной в Вене личности, графолога Рафаэля Шерманна, о самых поразительных достижениях которого много говорят. Он не только способен раскрыть характер человека по образцу его почерка, но также описать его внешность и высказать предсказания, которые затем подтвердит судьба этого человека. Многие из его примечательных подвигов, разумеется, основываются на рассказах самого Рафаэля Шерманна. Один из моих друзей тайком от меня проделал опыт, давший Шерманну возможность поупражняться в фантазии на образчике моего почерка. Это почерк старого господина, право угадать это нетрудно, с которым трудно жить, ибо в доме он невыносимый тиран: это было все, что он извлек из моего почерка. Однако с этим ни за что не согласятся мои близкие. Но хорошо известно, что в оккультной сфере распространен удобный принцип, который состоит в том, что негативные случаи не принимаются в расчет.

Я лично никогда Шерманна не наблюдал, хотя через посредство одного моего пациента я связан с ним, правда, он об этом и не подозревает. Я даже скажу Вам больше. Несколько лет назад ко мне явился молодой человек, который произвел на меня столь необычайно приятное впечатление, что я отдаю ему предпочтение перед многими другими. Дело в том, что он состоял в связи с одной из самых известных куртизанок, от которой хотел избавиться, так как эта связь лишала его всякой независимости, а сам с ней он порвать не мог. Мне удалось вернуть ему свободу и в то же время составить себе полное представление о причинах его зависимости; несколько месяцев тому назад он вступил в нормальный, солидный буржуазный брак. Психоанализ быстро показал, что зависимость, с которой он боролся, имела отношение не к куртизанке, а к одной даме из его среды, с которой он имел связь в ранней молодости. Куртизанка была здесь «козлом отпущения», на ней он вымещал всю свою злобу и всю свою ревность, которые на самом деле предназначались его возлюбленной. Он хорошо известным нам способом снял свою задержку, сместив амбивалентность своих чувств на новый объект.

Он самым изощренным образом мучил эту куртизанку, которая была влюблена в него почти бескорыстно. Но когда она больше не могла выносить эту муку, он переносил на нее ту нежность, которую питал к своей юношеской любви, делал ей подарки, мирился с ней, и все начиналось сначала. Когда ему под воздействием лечения удалось с ней порвать, выяснилось, что у этой замены возлюбленной он искал удовлетворения за попытку самоубийства, предпринятую в юности, когда возлюбленная отказалась внять его мольбам. После попытки самоубийства он наконец сумел завоевать свою первую любовь. Во время лечения психоанализом он взял в привычку навещать своего знакомца Шерманна и всякий раз тот расшифровывал образчики почерка галантной дамы, твердя ему, что она в конец измучена, стоит на грани самоубийства и совершенно очевидно покончит с собой. Однако она этого не сделала: куртизанка избавилась от своей человеческой слабости, вспомнив о принципах своего ремесла и обязанностях по отношению к своему «официальному» другу. У меня не возникало сомнений, что чудодей-графолог подтверждал моему пациенту лишь его истинное желание.

Освободившись от этой особы, которая находилась на авансцене событий, мой пациент решил всерьез разорвать свои истинные цепи. Анализируя его сновидения, я разгадал тот план, который он наспех составил, чтобы избавиться от связи со своей юношеской любовью, не причиняя ей слишком сильного страдания или заметного материального урока. У нее была дочь, которая питала нежную склонность к юному другу семьи и явно не догадывалась о его тайной роли. Он хотел жениться на этой девушке. Вскоре этот план созрел и мой пациент предпринял первые шаги к его осуществлению. Я поддержал его намерение, которое предложило бы из этой ситуации выход неординарный, но все-таки вероятный. Но вскоре он увидел сновидение, враждебное девушке, и тут же посоветовался с Шерманном, который высказал мнение, что девушка инфантильна, невротична и жениться на ней не следует. Великий эксперт в делах человеческих на сей раз оказался прав; поведение девушки, которую уже считали невестой моего пациента, становилось все более противоречивым, и было решено направить ее к психоаналитику. Итогом анализа стал отказ от этого брака. Девушка обладала полным бессознательным знанием отношений, связывавших мать с ее женихом, к которому она была привязана лишь в силу присущего ей Эдипова комплекса.

К этому времени наш анализ закончился. Пациент стал свободен и даже был способен сам продумать план своей будущей жизни. Он выбрал в жены респектабельную девушку из далекой от него среды. Шерманн вынес об этой девушке суждение весьма благоприятное. Может быть, он опять был прав.

Вы поняли, в каком смысле я предпочел бы истолковывать все, что предпринимал Шерманн. Вы убедились, что весь мой материал касается лишь одного — индукции мысли. О других чудесах, о которых трактует оккультизм, мне сказать нечего. Моя собственная жизнь, как я уже заявлял публично, с точки зрения оккультного была крайне бедна. Проблема передачи мысли, наверное, покажется Вам незначительной в сравнении с великой магией оккультного. Но подумайте только о последствиях того шага, который мы сделали бы исходя из нашего нынешнего положения, приняв предположение о передаче мысли.

Слова, которые хранитель усыпальницы в Сен-Дени имел обыкновение прибавлять к рассказу о мученичестве Святого Дениса остаются верны. Святой Денис, когда ему отрубили голову, взял ее под мышку и пошел. «В подобных случаях труден только первый шаг»,— заключал свой рассказ хранитель. А все остальное наладится.

 

* - Статья опубликована в 1941 году.

 

раздел "Статьи"