Зигмунд Фройд "О fausse reconnaissance («deja raconte») во время психоаналитической работы" 1914г.
Во время аналитической работы нередко случается, что сообщение о припомненном факте пациент сопровождает замечанием: «Но ведь я вам это уже рассказывал», - тогда как сам врач абсолютно уверен, что никогда от него этого рассказа не слышал. Если высказать это возражение пациенту, то нередко он начинает энергично уверять, что знает это совершенно определенно, он готов поклясться, и т. д.; но в этой же степени собственная убежденность в новизне услышанного усиливается. Тут было бы совершенно не психологично пытаться решить такой спор перекрикиванием или еще более вескими заверениями. Как известно, такое чувство убежденности в верности своей памяти объективной ценности не имеет, и так как один из двоих обязательно ошибается, то жертвой парамнезии врач мог стать с таким же успехом, как и анализируемый. Об этом говорят пациенту, спор прекращают, а его завершение откладывают до следующей представившейся возможности.
В меньшинстве случаев врач сам вспоминает затем, что уже слышал имеющееся в виду сообщение, и одновременно находит субъективный, зачастую «притянутый за уши» мотив для его временного устранения. Однако в подавляющем большинстве случаев ошибался именно анализируемый, и его можно также подвигнуть к тому, чтобы это признать. Объяснение этого часто встречающегося явления, по-видимому, заключается в том, что у него и в самом деле уже имелось намерение сделать подобное сообщение, что он действительно один или несколько раз делал подготовительные замечания, но затем от осуществления своего намерения его удерживало сопротивление, и воспоминание о намерении он спутал теперь с его осуществлением.
Я опущу здесь все случаи, в которых положение вещей так или иначе может оставаться сомнительным, и выделю несколько других, имеющих особый теоретический интерес. С отдельными лицами случается, причем неоднократно, что, делая сообщения, они с особой настойчивостью утверждают, что о том или об этом уже рассказывали, тогда как положение вещей делает совершенно невозможным, чтобы они были правы. То, что они хотели рассказать когда-то раньше, а теперь повторяют как нечто старое, о чем должен был бы знать также и врач, оказывается затем воспоминаниями необычайной важности для анализа, подтверждениями, которых долгое время ждали, решениями, подводящими черту под частью работы, к которой анализирующий врач, несомненно, добавил бы подробные разъяснения. Перед лицом этих фактов пациент вскоре соглашается, что память, должно быть, его обманула, хотя и не может объяснить себе, почему он так был уверен.
Феномен, который обнаруживает в таких случаях анализируемый, претендует на то, чтобы называться «fausse reconnaissance», и совершенно аналогичен другим случаям, в которых спонтанно появляется ощущение: в этой ситуации когда-то я уже был, когда-то я уже это испытывал («déjà vu»), но при этом человек оказывается не способен подтвердить правильность этого убеждения нахождением того предыдущего раза в памяти. Известно, что этот феномен породил изобилие попыток дать ему объяснение, которые в общем и целом можно разбить на две группы1. В одной оказывают доверие содержащемуся в феномене ощущению и предполагают, что дело в том, что что- то действительно вспоминается; только остается вопрос, что именно. В гораздо более многочисленную группу объединяются те объяснения, которые, напротив, утверждают, что здесь имеет место обман памяти, и которые ставят перед собой задачу проследить, как мог возникнуть этот парамнестическии промах. Впрочем, эти попытки охватывают широкую область мотивов, начиная с древнего, приписываемого Пифагору, воззрения, что феномен déjà vu содержит доказательство прежнего индивидуального существования, продолжая гипотезой, опирающейся на антомию, что в основе феномена лежит временный разлад в деятельности обоих полушарий мозга (Wigan, 18602), и заканчивая чисто психологическими теориями большинства современных авторов, которые усматривают в déjà vu проявление апперцепционной слабости и возлагают ответственность за нее на утомление, истощение и рассеянность.
В 1904 году Грассе дал объяснения déjà vu,которое нужно причислить к «доверчивым». Он полагал, что феномен указывает на то, что когда-то раньше имело место бессознательное восприятие, которое только теперь достигло сознания под влиянием нового и при этом похожего впечатления. Несколько других авторов присоединились к нему и положили в основу феномена воспоминание о чем-то пригрезившемся и забытом. В обоих случаях речь шла об оживлении бессознательного впечатления.
В 1907 году, во втором издании моей «Психопатологии обыденной жизни» [1901b, глава XII(Г)] я отстаивал очень похожее объяснение мнимой парамнезии, не зная или не упоминая работы Грассе. Моим извинением, возможно, послужит то, что я пришел к своей теории в результате психоаналитического исследования, предпринятого мною в очень ясном, но произошедшим примерно 283 лет назад случае déjà vu у одной пациентки. Я не хочу воспроизводить здесь маленький анализ. Он показал, что ситуация, в которой возникло déjà vu, действительно была подходящей, чтобы пробудить воспоминание о прежнем переживании анализируемой. В семье, которую посещал двенадцатилетний в то время ребенок, находился тяжелобольной умирающий брат, а ее собственный брат несколькими месяцами раньше был в такой же опасности. Однако в случае первого переживания к этому общему присоединилась неспособная к осознанию фантазия – желание, чтобы брат умер, - и поэтому аналогия двух этих случаев не могла стать осознанной. Ее ощущение заменилось феноменом «однажды уже пережитого», поскольку тождественность сместилась с общего на локальное.
Известно, что название «déjà vu» относится к целому ряду аналогичных феноменов, к «déjà entendu» , «déjà eprouve», «déjà senti». Случай, о котором я теперь сообщу вместо многих подобных, содержит «déjà raconte», которое, стало быть, можно было бы вывести из бессознательного, оставшегося неосуществленным намерения.
Один пациент4 в ходе своих ассоциаций рассказывает: “Как я тогда в возрасте пяти лет играл в саду ножиком и при этом порезал себе мизинец - о, я только подумал, что порезал его, - но ведь я уже это вам рассказывал». Я заверяю, что ничего похожего не могу вспомнить. Он еще более убежденно уверяет, что ошибиться в этом не может. Наконец, я завершаю спор указанным в самом начале способом и прошу его на всякий случай повторить историю. А там посмотрим.
«Когда мне было пять лет, я играл в саду рядом с моей няней и перочинным ножом резал на мелкие кусочки кору одного из тех ореховых деревьев, которые играют роль5 также и в моем сновидении6. Вдруг я с невыразимым ужасом заметил, что так порезал себе мизинец (правой или левой?) руки, что он висел только на коже. Я не чувствовал боли, но испытал сильный страх. Я не решился что-либо сказать няне, находившейся в нескольких шагах, а опустился на ближайшую скамейку и остался сидеть, неспособный бросить еще один взгляд на палец. Наконец, я успокоился, посмотрел на палец и увидел, что он был совсем невредим».
Вскоре мы сошлись на том, что все же он не мог рассказать мне об этом видении или галлюцинации. Он очень хорошо понимал, что я не оставил бы неиспользованным такое доказательство существования у него в пятилетнем возрасте страха кастрации. Тем самым его сопротивление допущению у него комплекса кастрации было сломлено, но он задал вопрос:«Почему же я был так уверен, что уже рассказывал об этом воспоминании?»
И тут нам обоим в голову пришла мысль, что он неоднократно по разным поводам, но всякий раз без какой-либо либо пользы преподносил следующее небольшое воспоминание: «Однажды, когда дядя уезжал, он спросил меня и сестру, что ему нам привезти. Сестра попросила книгу, а я - перочинный нож». Теперь нам стало понятно, что эта мысль, возникшая несколькими месяцами ранее, была покрывающим воспоминанием для вытесненного воспоминания и прелюдией к так и не состоявшемуся вследствие сопротивления рассказу о мнимой потере мизинца (несомненного эквивалента пениса). Согласно воспоминанию, в котором он был абсолютно уверен, именно этот нож, действительно привезенный ему дядей, как раз и фигурировал в долго подавлявшемся сообщении.
Я считаю излишним добавлять что-то еще к истолкованию этого небольшого эпизода, в известной мере проливающего свет на феномен «fausse reconnaissance». Что касается содержания видения пациента, то я хотел бы заметить, что в структуре комплекса кастрации такие галлюцинаторные ошибки не единичны и что с таким же успехом они могут служить для корректировки нежелательных восприятий.
В 1911 году один академически образованный человек из немецкого университетского города, которого я не знаю и возраст которого мне неизвестен, позволил мне свободно распоряжаться следующим сообщением из своего детства: «При чтении Вашего "Детского воспоминания Леонардо" [1910с] рассуждения на стр. с 29-й по 31-ю [примерно в начале главы III] вызвали у меня внутренний протест. Ваше замечание, что ребенок мужского пола охвачен интересом к своим собственным гениталиям, вызвало у меня возражение такого рода: "Если это - общий закон, то во всяком случае я - исключение". Следующие строки (с. с 31-й до начала 32-й) я читал с величайшим удивлением, тем удивлением, которое охватывает человека, когда он знакомится с совершенно новым фактом Посреди моего удивления ко мне приходит воспоминание, которое, к собственному изумлению, мне показывает, что этот факт вовсе не может быть для меня таким новым. Ибо в то время, когда я заходился в самой середине "инфантильного сексуального исследования", благодаря счастливой случайности мне удалось рассмотреть женские гениталии у одной маленькой сверстницы и при этом совершенно ясно заметил пенис, по виду такой же, как и у меня самого. Но вскоре после этого вид женских статуй и обнаженных натур поверг меня в новое замешательство, и, чтобы избежать этого научного разногласия, я придумал следующий эксперимент: прижав бедра друг к другу, я спрятал между ними свои гениталии и с удовлетворением констатировал, что благодаря этому устранено всякое отличие от женской натуры. Очевидно, думал я, и у женской натуры гениталии скрыты таким же образом».
«Здесь у меня возникает другое воспоминание, которое с давних пор для меня было необычайно важным, поскольку оно является одним из трех воспоминаний, из которых состоит мое общее воспоминание о рано умершей матери. Моя мать стоит перед умывальником и моет стаканы и таз, а я в это время играю в этой же самой комнате и совершаю какую-то шалость. В наказание меня шлепают по руке, и тут, к своему величайшему ужасу, я вижу, что мой мизинец отваливается, причем падает именно в таз. Зная, что моя мать рассержена, я не осмеливаюсь что-либо ей сказать и с еще большим ужасом наблюдаю, как вскоре после этого чан выносит служанка. Я долго был убежден, что потерял палец, наверное, до тех пор, пока не научился считать».
«Это воспоминание, которое - как уже упомянуто – из-за своего отношения к моей матери всегда было для меня необычайно важным, я часто пытался истолковать, но ни одно из этих истолкований меня не удовлетворило. Только теперь - по прочтении Вашего сочинения - я догадываюсь о простом, удовлетворительном решении загадки».
Другой вид fausse reconnaissance, к удовлетворению терапевта, нередко имеет место при завершении лечения. После того как, вопреки всем сопротивлениям, удалось добиться того, что пациент принимает вытесненное событие реального или психического характера, в известной степени его реабилитировать, пациент говорит: «Теперь у меня ощущение, что я всегда это знал». Тем самым аналитическая задача оказывается разрешена7.
Раздел "Статьи"
"Психическое лечение (душевное лечение)"