Уроки психоанализа на Чистых прудах, выпуск 3 (отрывок)
Семинары Дени РИБАС Denys Ribas
психиатр и психоаналитик, тренинг-аналитик SPP и IPA, экс-президент «Парижского психоаналитического общества», бывший директор «Журнала французского психоанализа» (Revue française de psychanalyse)
Повторение, расщепление и противопоказания к типовому психоаналитическому лечению на фоне травмы.
Répétition, clivage et contre-indications au traitement psychanalytique classique sur le fond de traumatisme.
Перевод с французского Коротецкая А. И.
«Повторить можно по-другому» Дениз Брауншвейг
Вторая топика и вторая теория влечений частично порождены травмой: повторяющиеся кошмары военного невроза лишили реализацию желания статуса единственного двигателя сновидения. Появляется нечто «по ту сторону принципа удовольствия». Война также убедила Фройда в наличии у цивилизованного мира способности к саморазрушению. Влечение к смерти - это не только агрессия без границ. Фройд идет дальше и предполагает, что оно работает внутри человека и всего живого, чтобы привести его к неодушевленному состоянию. В то же время, Фройд не скрывает сомнения по поводу статьи Сабины Шпильрейн, в которой разрушение рассматривается как причина становления. Она была первой, кто обратил внимание на расплетение влечений: разрушение как единица каждой из гамет необходимо для развития но вого живого существа, а значит, и для выживания вида; вместе с тем, Фройд возвел в ранг концепции другой аспект: расплетение влечений возможно. А сегодня, спустя 100 лет после публикации монографии «По ту сторону принципа удовольствия», какое место отводится травме в рамках психоанализа? Прежде всего, напомню некоторые тезисы моей работы "Les déliaisons dangereuses" («Опасные развязывания») (2019) и скажу несколько слов о той степени психической свободы, которую дает сочетание расплетения и сплетения, поддерживающее жизнь.
Затем я попытаюсь сделать выводы о таких следствиях из этих наблюдений, как противопоказания к психоанализу, опираясь на недавно опубликованную работу Рашель Розенблюм "Peut-on mourir de dire?" («Можно ли умереть от сказанного»). Или от написанного? (2010, 2019). Опасность для жизни, которую ни один психоаналитик не может обойти вниманием.
Воздание почестей влечению к смерти и повторению
Здесь метапсихология обретает новую возможность учитывать дезинвестиции, что необходимо для смены объекта сублимации - неразрешимой загадки 1915 года - и, прежде всего, открывает путь к способности к скорби. Вместе с влечением к смерти все психическое функционирование получает дополнительную свободу смены инвестиций, а аффективная жизнь обретает возможность снова любить. При помощи концепции антинарциссизма Франсис Паш (1965) основывает способность инвестировать в объект и любить на непременном сопутствующем дезинвестировании Я.
Что касается навязчивого стремления к повторению, то, прежде чем рассматривать исходящие от него угрозы, давайте вспомним о его благоприятном аспекте. Этот инстинкт инстинкта (Pasche, 1956, c. 86-87) представляет собой более биологическую основу для влечений, но также является базовой линией, задающей ритм и темпоральность. Темпоральность, которая пока еще не является взорванным временем психики (Green), а совсем наоборот, темпоральность физического времени, а оно, как я предположил, может быть той энергией, которую Оно придает влечению к смерти, психизируя энтропию (Ribas, 1989). Таким образом, мы наблюдаем аутистические стереотипы, патологическая природа и отчуждающий характер которых очевидны. Но ничто не говорит нам о том, что в проекте круговой внутренней темпоральности, которая, согласно Дональду Мельтцеру (1975), идет рука об руку с двухмерным пространством, это повторение субъективно воспринимается как таковое. Возможно, наоборот, оно позволяет аутичному ребенку, самопорожденному, впервые достичь непрерывности бытия, и обеспечивает его психическое выживание, реализуя через вмешательство сенсорно-моторности либидинальное совозбуждение, обеспечивающее базовое сплетение влечений. Когда мускулатура руки, проходящей перед глазами, стимулирует одно- временно проприоцептивность лучезапястных суставов и стиму ляцию клеток сетчатки, создается многомодальное сенсомоторное сочленение, поддерживающее целостность психического контура. Однако, по мнению Жерара Швека (1993), это повторение также может быть наделено функцией самоуспокоения. Мы обнаруживаем влечение к смерти в поиске успокоения и можем объединить нейрофизиологические наблюдения с поиском эндорфинов, вырабатываемых добровольными галерными рабами.
Но не только аутистам полезно повторение ради непрерывности бытия. Тому есть немало свидетельств: ребенок сразу же останавливает нас, как только история, которую мы рассказываем ему вечером, немного отклоняется от привычного ему сюжета; мы испытываем удовольствие от прослушивания любимой музыки далеко не в первый раз; нам приятно возвращаться в те или иные места; нам знакома и ностальгия неярко выраженного невротика. Я даже слышал, что терапевты укладывают пациентов в фиксированное время три раза в неделю в течение нескольких лет, с неизменным протоколом... что-бы они изменились! И действительно, мы можем рассчитывать на то, что принуждение к повторению вновь приведет к появлению в переносе инвестиций прошлого и превратностей первых объектных отношений. И это тем более верно, что нейтральность кадра и аналитика оставляют им пространство и время для развития, обеспечивая надежность методики, так что именно внутренняя конфликтность пациента вырисовывается, проецируется на аналитика и воплощается. Менее симпатична навязчивая ритуализация нашего личного или институционального расписания, которая также может быть фактором склероза, усугубляемого возрастом. Психоанализ не избежал угрозы защитного спокойствия за счет подчинения рутине в ущерб появлению нового.
Повторение, однако, проливает свет на то, что ускользает от нас в нашей жизни, и, хотя открытие бессознательного стало менее модным, сейчас мы можем с уверенностью утверждать, что одним из основных показаний к психоанализу является освобождение субъекта от мешающих ему повторений. При третьем разводе пациент(-ка) хорошо осознает это... Но с 1920 года психоанализ также выявляет новые препятствия на пути своей спасительной работы по освобождению...
Повторение травмы, отрицание, расщепление, бессознательное чувство вины
Начиная с Доры, в стремлении уверить нас в том, что освобождение через анализ будет в лучшем случае «условным», Лоранс Кан (2017) напоминает нам, что начальную эпоху анализа нельзя считать триумфальной в этой области, и мы могли бы добавить к этому Человека-волка, который оставался отчужденным от своего «невроза» и своих психоаналитиков на протяжении всей жизни. Травматический невроз, который ставит крест на здоровом влечении сновидения, также открывает дверь для провала через повторение всех попыток провести терапию. Об этом свидетельствует негативная терапевтическая реакция. Конечно, мы многому научились в этом смысле, в частности, умеем определять приоритет, отдаваемый управлению спровоцированной катастрофой, чтобы больше никогда не быть захваченными врасплох и радикально ввергнутыми в пассивность при взломе, даже если для этого нужно всегда оставаться начеку. Аналитики теперь умеют замечать идентификацию с агрессором в переносе, уже описанную Фройдом как нормальный механизм и, безусловно, безнравственный и эффективный способ спонтанного высвобождения травм. Но сейчас мы думаем о тех случаях, когда в анализе возникает путаница языков (Ferenczi, 1933) и перенос через переворачивание (Roussillon, 1999, с. 14).
Бессознательное чувство вины становится нашим противником, по определению, неуловимым, потому что оно бессознательно. Не будем забывать, однако, о двух достижениях 1924 года: первое из них, в клиническом плане, заключается в том, что, если бессознательное чувство вины остается таковым по определению, то это не относится к потребности в наказании. Я помню человека, который был удивлен и ощутил некое подобие счастья, обнаружив на лобовом стекле своей машины квитанцию о штрафе за парковку: несколькими месяцами ранее он потерял отца...
Второе - теоретическая гипотеза: природа морального мазохизма, с которым мы так часто сталкиваемся, подспудно является природой эрогенного мазохизма. Этот подлинно психоаналитический путь, который вынуждает аналитика принимать на себя множество упреков в несправедливости, жертвой которой чувствует себя пациент, не давая ему взамен мазохистического удовлетво- рения, позволяет, когда это возможно, аутентично освободиться от того, что казалось навязанным исключительно судьбой, которую Фройд интерпретирует как нечто, скрывающее, в сущности, родительские имаго. Здесь мы подходим к рассмотрению определенного количества организаций характера. А вот еще одно, последнее ценное замечание об экономической проблеме мазохизма: удовлетворения, найденные через мазохизм Я, отстраняют и ресексуализируют Сверх-Я инцестуозным образом. Если авторитет приносит мне наслаждение, то это уже авторитетом не является.
Расщепление
Именно оно представляет собой главную проблему для устремлений терапевта. Подобно тому, как архитекторы называют разрыв в материалах «нарушением целостности», Андре Грин подчеркивает, что расщепление, устанавливая разделение влечение к смерти - между расщепленными частями Я, определяет, в то же время, тип отношений между ними. Нарушение или недостаточность может отмечаться лишь в чем-то целостном. Но когда вытеснение рождается из контр-инвестирования, питая новые аттракторы через вытесненное в процессе, порождающем вытеснение, оно, таким образом, остается доступным для аналитической работы via di levare.
Современные пациенты менее подвержены неврозам из-за эволюции условий воспитания в обществе эволюции, в которой психоанализ, возможно, сыграл свою роль... Увы, нельзя с уверенностью сказать, что они более свободны, иногда они менее защищены в своей идентичности, подвержены депрессивности или пограничным состояниям. В этом случае аналитик должен работать скорее над психической конструкцией, опирающейся на идентификацию с аналитическим Сверх-я аналитика, и ставшей возможной благодаря надежности его безответных инвестиций. Работа аналитика развивается в направлении решения новой задачи: вместо того, чтобы смягчать и уменьшать слишком жестокое Сверх-Я, способствовать его функциональному появлению, но как мы можем это сделать?
Порождаемые таким образом расщепление и отрицание приводят к появлению относительно малоизвестной жертвы, каковой становится самоанализ (Ribas, 2020). Все аналитики рады видеть сны, и сон о пациенте больше не является, как это было в прошлом, признаком недостаточного мастерства что должно заставить аналитика немедленно начать новый анализ! Напротив, это, скорее, признак хорошего психического здоровья в плане возможности иметь доступ к контрпереносу, основа которого бессознательна. Все аналитики интерпретируют через инсайты в истерической идентификации со своими пациентами и, конечно, внимательны к ответным зеркальным эффектам, которые позволяют им узнать что-то новое о самих себе. Но теперь уже никто не может быть уверен, что не срабатывает отрицание, с помощью которого поддерживается определенный баланс или сдерживается психическая угроза. Если аналитик находится не в лучшей форме и может сказать, в том числе, самому себе: «С пациентами все в порядке», когда он сохраняет способность объективно инвестировать в свою работу, немного забывая о себе ради их блага, и когда, наоборот, он меняет направление аналитического поля, вынуждая своих пациентов нести его/поддерживать, контейнировать и помогать ему не понимать пациента и происходящее? По эдиповым, нескрываемо инцестуозным причинам, пациенты часто соглашаются. Иногда именно сон показывает пациенту несостоятельность аналитика. Та же проблема возникает со старением аналитика... (Рибас, 2007).
Поэтому мы не в состоянии заниматься самоанализом расщепления. Именно в отношениях с объектом возможна эволюция, часто потому, что расщепление первое время продолжается в аналитике, который осознает это лишь впоследствии. Это придает новый смысл интересу к новому траншу анализа и, в частности, с различными аналитиками, чтобы уменьшить эффект сговора и передачи слепых пятен, описанных Луизой де Юртубей (1994).
. . .