Клод Смаджа "Оператуарная жизнь". (отрывки из книги)

           Речь идет о депрессиях, которые [клинически] выражаются через позитивную психическую симптоматику. Они соответствуют  так называемым невротическим депрессиям и состоянию меланхолии в классической психопатологии. Для П. Марти, ментализация постулируется здесь на основе регрессивной симптоматологии психического порядка. Обычное присутствие темы кастрации в рамках невротической депрессивной конфигурации или бредовой тематики самообвинения в состоянии меланхолии свидетельствует о реальности, даже об эффективности, психических защит, задействованных в этих депрессивных конфигурациях. Понятие симптоматическое выражение, здесь, будь оно невротического или психотического порядка, относится к тому, что Марти называет «положительной экономической противоположностью», которую следует понимать как часть, препятствующую чему-то или компенсирующую понижение либидинального тонуса, находящегося в основе любой депрессии. В конце концов, мы сможем  утверждать, что депрессии  выраженные являются более или менее хорошо ментализированными депрессиями.  

          В противоположность первым [депрессиям], речь идет о депрессиях, которые не выражаются через позитивную  и четко распознаваемую психическую симптоматику. Их клиническая конфигурация всегда создавала сложности, о чем свидетельствуют различные названия,  вводимые классической психиатрией, а также затруднение, в котором она оказалась, с одной стороны в том, чтобы их идентифицировать [эти депрессии], и, с другой стороны, чтобы обеспечить им нозографическое место и статус. Так обстоит дело, например, с реактивной депрессией, с маскированной депрессией, с латентной или хронической депрессией, либо с депрессией истощения. Не  лишне будет отметить, что описание эссенциальной депрессии  П. Марти, на основании наблюдений соматических больных, позволило, après-coup, посредством   его клинической точности и нового экономического измерения, которое он ему придал, предоставить концептуальные рамки для   этих депрессивных понятий, расплывчатых и рассеянных, связь которых представлена более или менее значительной не выраженностью любой  психической симптоматологии.

                  В этом смысле, если рассматривать эссенциальную депрессию в качестве клинического представителя  невыраженных депрессий, то нам следует впредь привыкать слушать клинику этих депрессивных состояний совсем иным образом. И в самом деле, здесь мы не слышим ни выражения психического страдания, ни виновности, ни чувства неполноценности, ни даже страха. Речь идет о том, что мы здесь сталкиваемся с банализацией семиологии. Клиника становится клиникой заурядного. Этот знак [симптом],  который  показывал пациента  подавленным, на взгляд или на слух психиатра или психоаналитика, этот знак лишается  своей таинственной насыщенности, которая  позволяла соблазнять того, кому он был адресован. Симптом стал обыденным, даже тривиальным. Он перестает быть привлекательным. Депрессия без выражения обнаруживается через усталость, такую  же   усталость, как у всех, без особенного проявления, но стойкую, переходящую в отвращение жить, отвращение к жизни и ко всему  обыденному  в жизни; «активности» здесь больше нет. Невыраженная депрессия обнаруживается также через состояние напряжения, которое иногда пациенты называют состоянием стресса. Речь идет о состоянии, посредством которого пациенты пытаются сказать о своей  неспособности или  слабости просто плыть по течению, невозможности найти внутреннее расслабление. Депрессия без выражения проявляется иногда и через смутное недомогание, диффузное и стойкое, аналогичное состояниям диффузной  тревоги. Психиатры часто отмечали, что при этих различных депрессивных состояниях присутствуют различные телесные жалобы, тело, таким образом, в противовес психике, представляется как объект выражения боли.

                  Подведя итоги, если мы хотим сохранить верность оси ментализации, то мы должны сказать, что невыраженные  депрессии  по сути своей являются более или менее плохо ментализированными депрессиями.

        Изучение эссенциальной депрессии является фундаментальным для понимания психосоматического парадокса. Думаю, что лишь ее метапсихология  разрешает вывести теоретическую когерентность*, позволяя расшифровать процессуальный круг, приводящий к мазохистическим трансформациям, о которых я упоминал выше, и которые основываются на соматизации. Я подойду к этому изучению с двух точек зрения: с клинической точки зрения и с метапсихологической точки зрения.

* Конгерентность – последовательность (Прим. пер.)

          Первая ремарка напрашивается как вопрос. Зачем нам нужно  различать эти две точки зрения, а не рассматривать их как единое целое? Ответ состоит в том, что изучение эссенциальной депрессии не может быть начато, без принятия во внимание исторического и эпистемологического кадров, в которых она зародилась. Внимательное прочтение работ П. Марти об эссенциальной депрессии дает нам ясное указание на разделительную линию между его теоретико-клиническим подходом, подчиненным его экономической и эволюционистской концепциям психосоматического функционирования человека  и его метапсихологическим подходом, присутствующим, но находящимся в глубине, на заднем плане, в ассоциациях (идей). В этом смысле, примечательно то, что данный  метапсихологический план фигурирует в работах П. Марти чаще всего через сноски внизу страницы, а не в самом составе текста, как будто явная теоретическая разработка, видимая, должна быть постоянно поддержана у П. Марти историческими следами метапсихологической теоретической культуры. Важно хранить в уме этот теоретический двойной путь, когда речь идет о том, чтобы развернуть исследование какого-то понятия, им созданного. Приведем сразу же пример этого принципа, который я выдвигаю. В книге «Психосоматический порядок» (1980), в главе, посвященной как раз  эссенциальной депрессии, П. Марти предлагает следующее  ее определение:  «Эссенциальная депрессия, регулярно сопровождающая оператуарное мышление, передает понижение тонуса инстинктов жизни на уровне ментальных влечений. Она зовется эссенциальной по мере того, как данное понижение тонуса обнаруживается в чистом виде, без симптоматической окраски, без позитивной экономической противоположности». Сноска внизу страницы оправдывает терминологию эссенциальной депрессии в противовес предыдущей  депрессии без объекта [depression sans objet]: «Для обозначения той же депрессии мы ранее использовали термин «безобъектная депрессия», термин, от которого мы постепенно отказались по причине его слишком точной спецификации, так как объектные отношения,  внутренние или внешние  – это  не единственные  направления, задействованные в этом типе депрессии». То, что здесь затронуто П. Марти, по  ту  сторону  статуса объекта и объектной функции,  говоря  более обобщенно, это эволюционистская концептуальная конфигурация, соединяющая силу контр-эволюционного течения и слабость систем фиксации-регрессии на архаических уровнях. Немного далее в тексте, в «Теоретических перспективах», П. Марти приближает эссенциальную депрессию к анаклитической депрессии Р. Спица. Он пишет: «По причине своего эссенциального аспекта, без объекта,  который  можно  было  бы  использовать и на который можно было бы опереться, можно себя спросить, не является ли депрессия, о которой мы только что говорили, регрессией, соответствующей фиксации, установленной на уровне анаклитической депрессии, описанной Р. Спиц». Сноска внизу страницы уточняет понятие объектного отсутствия: «Отсутствие внутренних объектов,  которые  можно было  бы  использовать  здесь, присоединяется к отсутствию  возможностей объектных  отношений  с   внешними объектами. Это двойное отсутствие, предполагающее разрыв  ментального  функционирования, оправдывает название «депрессии без объектов» [depression sans objets], которое мы охотно даем эссенциальной депрессии. Итак, эссенциальная депрессия отсылает нас, таким образом, не только к очень  ранним феноменам, но также и к  трудностям существования на первых годах жизни  у данных индивидов». Здесь  видно, как ассоциации П. Марти ведут нас к  метапсихологическому углублению феномена эссенциальной депрессии, особенно в направлении развития первичных влечений человеческого существа. В таком случае принятие вновь во внимание статуса объектов в течение этого развития напрашивается как теоретическая необходимость.

          Вернемся к клиническому плану, но  не для того, чтобы вновь детально воспроизвести описание эссенциальной депрессии, искусно представленной П. Марти, и к которой я отсылаю читателей, а для того, чтобы выделить несколько линий размышления развития моей темы. Удостоверение клинической идентичности эссенциальной депрессии основывается, для ее автора, на двух группах симптомов, самих по себе загадочных в их формулировке: «Существование (присутствие) обширной негативной симптоматики и нехватка (отсутствие) позитивной симптоматики». На первый взгляд непонятно, что же отличает две семиологические системы, так как симметричная инверсия положительных и отрицательных знаков в двух формулировках должна была бы вести к аннулированию их различий. На самом деле, чтобы понять эти два предложения, что же  в них содержится  структурально отличного, их следует  читать, так  как если бы каждое из них относилось к концептуально отличной оси обозначения.  Первое, о присутствии  негативной симптоматики, относится к оси ментальной дезорганизации. В той мере, в которой   проявляется  течение дезорганизации, обнаруживается  наличие данной оси. И  наоборот, все идущее от дезорганизации, вписывается в термины  стирания и исчезновения психической работы; т.е. речь идет об одновременном наличии негативной симптоматики или о негативности симптоматического выражения. Второе суждение, отсутствие положительной симптоматики, относится к оси психической реорганизации. Отсутствие этой оси наблюдается в той мере, в которой отсутствует реорганизация. Напротив, то, что следует за реорганизацией, вписывается в термины выражения, проявления психической работы, т.е.  положительной симптоматики.

      В конечном счете, эссенциальная депрессия проявляется через широкую ментальную дезорганизацию, о которой свидетельствует негативность симптомов, в то время как не происходит никакой реорганизации, которая проявлялась бы через ментальное симптоматическое выражение, отображающее депрессивную тематику.

        И я предлагаю запомнить из интерпретации текста П. Марти фундаментальное понятие негативности. Она действует в двух полярностях работы влечений, репрезентация аффекта и репрезентация репрезентации. Протяжение поля, стертого негативностью, говорит о тихом характере эссенциальной депрессии и о ее семиологической банализации, выше упомянутой. В аспекте репрезентаций, негативность действует через отмену, стирание или  изъятие их символического подкрепления, носителя инфантильных и исторических сексуальных значений для индивида, а также трансгенерационных и филогенетических значений истории человеческого рода, вписанных внутри индивида. Она приводит к оператуарному функционированию, при котором главенствует  сверхинвестиция восприятия и «анаклитическая» связь с идеалами и нормами коллектива. В сфере аффектов, негативность действует тем же образом, через уничтожение [suppression] и стирание. Здесь отменена [abrasement] или стерта в основном сигнальная  функция аффекта, будь то тревога или боль. Психическое страдание становится отсутствующим в своем выражении, если даже не в своей репрезентации. Безболезненный характер эссенциальной депрессии является, таким образом, результатом одновременно наиболее загадочным и наиболее тяжелым по своим последствиям для психосоматического будущего субъекта. Этому результату способствует то, что надлежит назвать как раз монструозным течением негативности, которое стирает психическую работу.

        Тогда становится более понятна настойчивость, с которой П. Марти указывал на сложность диагностики эссенциальной депрессии и на то  значительное  опоздание, с  которым   данные пациенты направляются  к  психоаналитику. В тривиальном смысле, в конечном счете, для тщательного обдумывания… мало что имеется,  по причине этой семиологической негативности. «Итак, часто, – пишет П. Марти, – атонический аспект эссенциальной депрессии, каким бы скрытым он ни был, лучше всего сигнализирует о психической дезорганизации». Следовательно, мы оказываемся в том положении, что можем  идентифицировать эссенциальную депрессию за неимением лучшего, лишь  на основании ее самого туманного аспекта (атония) и самого трудно передаваемого, так как пациент не обладает ни словами, а часто ни репрезентациями, чтобы как-то рассказать об этом «атоническом» состоянии своему психоаналитику. Здесь нам следует уточнить категорию негативности, с которой мы сталкиваемся при эссенциальной депрессии. А. Грин направил нас на этот путь, различая несколько уровней в области негативности. Когда мы слушаем пациента, страдающего эссенциальной депрессией, правда и то,  –   как пишет П. Марти, –  что мы являемся в высшей степени чувствительными к его «атоническому аспекту». Передача этого симптома обычно происходит через перенос  некоего переживания  пациента  на  психоаналитика, который обнаруживает, что берет на себя нечто  аффективного  порядка, что точно отсутствует у пациента. Этот тип трансферентно-контр-трансферентной передачи является обычным у разного рода пациентов в психоаналитической практике. Однако существует большая разница между тем, что испытывает [психоаналитик] перед невротическим пациентом, у которого отсутствие наводит на размышления, и тем, что испытывает [аналитик] перед  подавленным пациентом, страдающим эссенциальной депрессией (или оператуарным пациентом), у которого отсутствие не наводит на размышления. Мы здесь присутствуем при  двух категориях негативности; одна происходит из динамической защиты, поддерживающей функциональность объектов, другая, более радикальная, развивается из отмены, и делает недоступным то, что психическое функционирование имеет в качестве потенциальности или объектных способностей. Можно было бы еще  выразить эту разницу через следующую формулу: в одном случае, это имеется, но оно отсутствует, тогда как в другом, это отсутствует, потому что этого нет. 

          В 1946 году Р. Спиц опубликовал первую версию анаклитической депрессии. Ее описание было возобновлено и дополнено в других публикациях и в частности в его книге «От рождения к слову». Речь идет о депрессии, начинающейся очень рано у младенца в течение первого года его жизни, и которая, в качестве ранней депрессивной единицы, может представлять для психоаналитика первую референтную теоретическую модель  для изучения эссенциальной депрессии. Как я ранее уточнял, П.Марти сам использовал эту референцию [т.е. ссылался] в своих теоретических подходах. Эта его точка зрения достаточно важна для того, чтобы ее подчеркивать каждый раз, когда он делает теоретические ссылки  к другим психоаналитическим моделям,  довольно редким  в его  работах. Я здесь резюмирую развитие этого синдрома прежде, чем извлечь из него некоторые интересные моменты для нашего исследования.
        Синдром, описанный Р. Спиц, касается младенцев в возрасте от шести до восьми месяцев, которые были разлучены со своими матерями на протяжении, по меньшей мере,  трех месяцев, и это происходило непрерывно. «Необходимым условием для развития анаклитической депрессии, – пишет Р. Спиц, –   является тот факт, чтобы до  сепарации, ребенок поддерживал  со своей  матерью хорошие отношения». Синдром развивается постепенно и начинается с хнычущего поведения, переходящего затем в уход в себя который становится  все более и более обширным  и все более и более герметичным. Во время этого периода ухода в себя Р. Спиц замечает, что агрессивные манифестации, обычные у младенцев этого возраста, мало-помалу исчезают, и определенное число сопутствующих заболеваний, респираторных в частности, развивается параллельно с задержкой, а потом и с падением кривой роста.  Наконец,  состояние    «ледяной      ригидности выражения» [rigidite glacee de l’expression] устанавливается после трех месяцев сепарации,  что чревато последствиями для  будущего ребенка, если восстановление отношений с материнским объектом не происходит. Если же, наоборот, мать возвращается, дети вновь обретают обычное течение своего развития, но Р. Спиц подчеркивает, что он сомневается в том, что выздоровление является полным: «Я предполагаю, – пишет он, – что это нарушение оставит следы, проявляющиеся сквозь годы». Это понятие следов напоминает [следы] фиксации на ранние травмирующие события, точку возврата возможных регрессий в зрелом возрасте, как это описал П. Марти.
          В этой депрессивной анаклитической конфигурации рассмотрим три момента. Первый относится к тому, что выделил Р. Спиц, к «болезни из-за недостатка [материнской] аффективности». Р. Спиц разделяет  патологию объектных отношений мать-ребенок на две группы: связанную с «несоответственными отношениями» между матерью и ребенком, где господствует фактор  расстройства качества [отношений], и ту, что связана с  «недостаточными отношениями» между матерью и ребенком, когда доминирует количественный фактор. Именно в рамках последней развивается, по мнению автора, анаклитическая депрессия. Предшествование  удовлетворительных отношений между матерью и ребенком до того, как происходит потеря материнского объекта, является самым главным условием развития депрессивного процесса, как уже было подчеркнуто. Понятие потери объекта занимает важное место в концепции П. Марти, до такой степени, что он рассматривает его на всех стадиях развития и существования человека в качестве потенциального, если не главного фактора дезорганизации. Классификация IPSO/Марти, представляющая собой практическую иллюстрацию и определяющая  концепции ее автора, обозначает несколько раз тему «потери объекта» на разных возрастных этапах жизни. В одном случае речь идет о «потерях объектов, прямо или косвенно значимых, во время беременности матери или в течение первых двух лет жизни», и это касается, без всякого сомнения, проблематики анаклитической депрессии такой, какой она была развита Р. Спицем. Однако, Р. Спиц, кажется, принимает во внимание в своем исследовании, только физическое отсутствие матери, тогда как опыт П. Марти и других психоаналитиков, интересовавшихся пациентами с эссенциальной депрессией, выявляет значение потери  материнского объекта,  физически присутствующего, но психически отсутствующего. Этот опыт, кстати, может быть соотнесен с работами А. Грина, в частности,  с комплексом мертвой матери, о котором мы поговорим несколько позже.
          Второй момент касается самого понятия анаклитизма. Выбор прилагательного «анаклитический», для  определения типа депрессии, замеченной у  исследованных младенцев, ясно указывает на точку зрения автора: речь идет о депрессии, наступающей в таком возрасте, когда у ребенка имеется жизненная потребность в матери, не только в физическом плане, но особенно в плане его психического (вы)живания.  Р. Спиц, впрочем, имеет в виду самое раннее психосексуальное развитие, установленное Фройдом, и так объясняет свой выбор: «Анаклитический выбор объекта обусловлен зависимостью младенца от лица, кормящего, оберегающего и лелеющего его. Фройд заявляет, что вначале влечение проявляется анаклитически, то есть, опираясь на удовлетворение потребностей, первостепенных для выживания». Понятие анаклитизма обнаруживает  определенное состояние раннего развития влечений маленького человека, из которых развиваются  процессы индивидуализации и интеграции на  пути  становления. Говоря языком Р. Спица, мы можем сказать, что ребенок сталкивается с предшественниками объекта, но еще не со  сформированным объектом в своей совокупности и в своем независимом отличии. Используя язык Винникотта, можно сказать, что психика ребенка еще не до конца интегрирована, и что она еще не дошла до дифференциации  Я/не-Я. Выражаясь языком П. Марти, мы вспомним о состоянии  относительной не организации первичной мозаики в первые месяцы жизни индивида. В итоге, какую  теоретическую модель мы бы не выбирали, все авторы согласны с постулатом того, что существует с самого  начала психической жизни период времени, характеризующийся слиянием  ребенка с его первичным объектом в рамках триангулярной структуры Эдипа, слияния, из которого выплывет постепенно индивидуализация и дифференциация субъект-объект. Для нас важно запомнить, что именно на данной линии имеет место потеря объекта, и мы можем предполагать, что следы этого первичного события могут après coup  вновь ожить, будь то в шрамах характера, будь то регрессивно, начиная с дезорганизующих событий, в зрелом возрасте. Если это первичное событие действительно имело место, можно понять, что оно сработало как перелом внутри уязвимой и незрелой психической ткани ребенка. Надо с уверенностью сказать, что аналитическая работа с эссенциально-депрессивными пациентами часто выявляет ранние ситуации, связанные с  нехваткой материнской инвестиции, или с реактивной гиперинвестицией в сочетании с депрессией матери. Пациенты оказываются уязвимыми в любой ситуации потери объекта, особенно по мере того, как эти потери приобретают непосредственно нарциссическое значение. Отсутствие внутренних средств за неимением психических контр-инвестиций часто тогда ввергает их в состояние отчаяния, и мы видим, что цепляние к человеческому объекту (зависимость), живому и способному их инвестировать получает для них  витальную  ценность (анаклитическую).
           Третий пункт касается судьбы влечений вследствие потери объекта. Р.Спиц здесь опирается на Фройдовскую теорию развития сексуальности. Он напоминает, что во время аутоэротической фазы развития именно собственное тело является объектом удовлетворения влечений. Парциальные  влечения относительно независимы друг от друга и каждое из них ищет свое удовольствие от какого-то органа. Из-за данного состояния неинтеграции (первичной мозаики) существует в течение этой фазы развития влечений определенная неясность между удовлетворением влечений и объектом восприятия. Итак, тогда понятно, какие эффекты будет оказывать изъятие [либидо] материнского объекта на рождающееся психосоматическое единство  маленького ребенка: во время этого периода любая объектная потеря равносильна потере себя, другими словами нарциссической потере. Инвестиции двойного влечения, относительно недифференцированные на данной стадии, будут подвергнуты, по мнению Р. Спица, после изъятия [либидо] из материнского объекта двойному процессу: регрессии к объекту собственного тела и определенной степени расплетения [desintrication] между двумя полярностями влечений, сексуальной и деструктивной. Именно здесь формулировки П. Марти, относительно отсутствия поддерживающих внутренних объектов или отсутствия положительного экономического возмещения при эссенциальной депрессии,  обретают все свои значения, в качестве старых следов, реактуализированных движением регрессивной дезорганизации. Отсутствие внутренних экономически и динамически функциональных объектов, по причине состояния незавершенности влечений, приводит движение регрессии к воздействию на собственное тело, становящееся, таким образом, избранной почвой для расплетения влечений. В своем описании анаклитической депрессии Р. Спиц настаивает на прогрессивном стирании агрессивных манифестаций у младенца (мы могли бы более обобщенно говорить о стирании аффективных манифестаций), за которым следуют манифестации соматического порядка (бессонница, потеря веса, сопутствующие заболвания). Эта клиническая последовательность, которую мы обычно обнаруживаем при наблюдениях, подавленных из-за эссенциальной депрессии пациентов, и которая иллюстрирует непрерывность, постулированную П. Марти, соматической дезорганизации, следующей за ментальной дезорганизацией, должна интерпретироваться, по моему мнению, с метапсихологической точки зрения, как последовательность двух процессов: один процесс разъединения [deliaison], поддержанный течением внутренней деструктивности и другой процесс соединения [reliaison]  – заново определенный  патомазохизмом, о котором я ранее упоминал. Мы вернемся к этому пункту в последней части этого исследования.

    Психотическая депрессия была сначала предложена Винникоттом, чтобы  описать психическое состояние очень маленьких детей, переживших катастрофический опыт сепарации с материнским объектом, сопровождаемый чувствами крушения [самих основ существования]. Ф.Тюстэн вновь подошла по собственной инициативе в своих работах  о детях, страдающих аутизмом, к этому понятию психотической депрессии, придав ей  специфическую форму, форму «черной дыры». Когда мы рассматриваем модель психотической депрессии такой, какой ее описали авторы, мы снова встречаем ту же генетическую характеристику психического развития, которую мы идентифицировали в основе анаклитической депрессии Р. Спица. Эта характеристика касается раннего развития, характеризующегося неясностью между  Я и не-Я, и ее неизбежным следствием –  отсутствием объекта цельного и   инакового (независимого). Вследствие чего, по мнению Винникотта, говоря о ранней разлуке мать-ребенок, «эта потеря прочувствована, как потеря части своего тела, а не как потеря матери и ее груди». Таким образом, здесь также существует эквивалентность между объектной потерей и потерей нарциссической. Значение модели, представленной Ф. Тюстэн для понимания взрослой эссенциальной депрессии, является двойным. С одной  стороны, она описывает форму защитной организации психического  функционирования, предназначенной для защиты  аутистического ребенка от возврата к своим катастрофическим травмирующим переживаниям, которую [форму защитной организации] она называет аутистической капсулой. Драматический опыт, с точки зрения автора, состоит в том, что ребенок  телесно разлучен с матерью, а это произошло преждевременно в период развития влечений ребенка, когда он был неспособен противостоять потере объекта собственными психическими средствами. Содержание этих переживаний включает первичные страхи, «примитивные агонии» согласно термину Винникотта, состояния отчаяния, пережитые, но не репрезентированные и не помысленные [non representes et non penses], «преконцепции» по Биону. Именно для того, чтобы избежать травмирующего возврата данных опытов, психическое функционирование организуется аберрантным способом. Некоторым образом вся задействованная защитная инфраструктура заменяет контринвестицию. Эта модель напоминает ту, что выработал М. Фэн в «Метапсихологии оператуарной жизни», а также ту, которую я предложил для оператуарного функционирования. Защитная организация, аутистическая инкапсуляция, пропитана на всем своем протяжении психотической депрессией в форме «черной дыры». 

                  С другой стороны, и это второе значение модели, представленной  Ф.Тюстэн, автор признает у определенного числа взрослых пациентов, с невротической структурой или при пограничных состояниях (мы могли бы добавить   и при неврозах характера), психические зоны, управляемые аутистическими барьерами. Другими словами, Ф. Тюстэн постулирует существование аутистических капсул или аутистических функционирований, сосуществующих с невротическими зонами функционирования взрослых. Винникотт описал со своей стороны у взрослых пациентов «страх крушения», соответствующий реактивации первичного события, которое уже имело место, но не было помыслено. Некоторые аспекты описания, представленного Ф. Тюстэн относительно данных пациентов, напоминают оператуарных и эссенциально депрессивных пациентов. Так обстоит дело с иммобилизацией и с застыванием психической жизни, как в том, что касается аффектов, так и в отношении репрезентаций, механизмов владения и требование перфекционизма для себя и для других (Я-Идеал П.Марти). Эти пациенты находятся во власти дезорганизации по причине утраты надежды или замысла, как это описал М. Фэн и  назвал травматическим состоянием. Определенные защитные характеристики этих взрослых пациентов свойственны экономии оператуарных пациентов. «Данная катастрофа, – пишет Ф. Тюстэн, –  также находится в центре защитной стратегии маниакальных больных. Существует даже несколько случаев, названных border-line(пограничные случаи), у пациентов, когда  страх парализует  их настолько, что они даже не знают, что означает «чувствовать», состояние, которое сегодня называется «алекситимией».  Эти слова имеют для психосоматического психоаналитика силу, вызывающую ассоциации, на которых не обязательно настаивать, так как принудительная гиперактивность иногда маниакального происхождения и аффективная невыражаемость широко встречаются при клинических наблюдениях оператуарных и эссенциально-депрессивных пациентов. 

         Эта клиническая конвергенция основанная на  наблюдениях  с  различных точек зрения, является, по-моему, условием для того, чтобы мы приблизились к некоторому метапсихологическому анализу эссенциальной депрессии. При таком подходе один из теоретических аспектов, развитых Ф.Тюстэн,  заслуживает обсуждения. Речь идет здесь о концепте аутосенсуальности. Поиск ощущений представляет собой для автора одну из наиболее значительных черт психопатологии детей, страдающих аутизмом. Инвестиция ощущения некоторым образом занимает место инвестиции объекта или скорее заменяет ее. Значение имеет лишь поверхность объекта и те ощущения, которые он дает. По мнению Ф. Тюстэн для аутиста крайне необходимо обеспечить тотальный контроль над миром предметов, и, с этой точки зрения, легче владеть ощущениями, чем репрезентациями влечений. Для Ф. Тюстэн генезис психогенетического аутизма зиждется на фиксации на  фазе психосексуального развития периода, предшествующего нарциссическому единению, другими словами в предыдущей аутоэротической фазе по Фройду. Гипотеза, которую развивает Ф. Тюстэн, относится к изначальной аутосенсуальной фазе, которая постепенно дифференцируется на аутоэротизм и аутосадизм. На фазе до нарциссической унификации, которой [унификации] способствовала бы мать через инвестицию ребенка в качестве Hismajestythebaby, любая сепарация с первичным объектом прекратила бы аутосенсуальные инвестиции и активировала бы преждевременно и ненадлежащим образом инвестиции влечений в направлении внешних объектов. Именно такое положение вещей создало бы, по мнению автора, экономические условия для развития аутизма. К этому добавляется еще одно условие, фундаментальное для развития аутистического процесса: материнская депрессия. Как часто подчеркивал М.Фэн, мать, по причине своей депрессии, не возвела своего ребенка в ранг величия. Этот недостаток материнской нарциссической проекции ставит ребенка в самое сложное положение при создании своего собственного нарциссизма.

         Мне кажется интересным сравнить сверхинвестицию ощущений, регулярно наблюдаемую Ф. Тюстэн у аутистических пациентов, и перцептивную сверхинвестицию в качестве постоянного симптома для оператуарного функционирования. При аутизме согласно Ф. Тюстэн угроза исходит от источника влечений. Все, что из этого исходит, рискует вновь столкнуть пациента с уже испытанными безымянными ужасами, и посему является радикально отвергнутым. Сверхинвестиция ощущений, таким образом, может быть понята как защитная контринвестиция, поддерживающая вне психикивсе, что может иметь значение влечений. Именно данная ориентация к психической экономии индуцирует у этих юных пациентов  такие механизмы,  часто подчеркиваемые автором – механизмы избегания.  В связи с этим можно вспомнить описание Ж. Швека тех, кого он называет неласковыми детьми. В то же время поиск ощущений приобретает также положительное экономическое значение, так как он [поиск] представляет собой инвестицию, которая, хоть и является регрессивной, не становится, на мой взгляд, из-за этого  менее несущей аспект влечений. Значимость, которую придаваемая П. Марти  сенсорио-моторике в ментальной дезорганизации, находит здесь свое место в качестве примитивных фиксаций, с положительной  экономической ценностью. В моем докладе на Конгрессе франкоязычных психоаналитиков в Лозанне, в 1998 году, «К вопросу об оператуарном функционировании в психосоматической практике», я предложил интерпретацию сверхинвестиции восприятия, наблюдаемой у оператуарных пациентов. Этот феномен может быть понят, по моему мнению, лишь в своей  необходимой связи для психической структуры галлюцинаторного исполнения желания. Оное [галлюцинаторное исполнение желания], в качестве основателя эротической судьбы и судьбы влечений человеческого существа, в большей или меньшей степени отсутствует у оператуарных пациентов по причине ранней травматической конъюнктуры, которую я не вижу никакой причины не идентифицировать с ситуацией, постулированной Ф. Тюстэн, а именно с сепарацией, произошедшей изначально с психически отсутствующей матерью в то время, когда Я не было еще дифференцированным от не-Я. Недостаточность галлюцинирования объекта приводит психический аппарат к сверхинвестиции объекта восприятия, для того, чтобы хоть как-то смягчить отчаяние без имени (Hilflosigkeit), вызванное двойной объектно-нарциссической потерей. Суждение о существовании оказывается сверхинвестированным по причине самой недостаточности суждения о функции. Следуя М. Фэна, я выдвинул идею, что оператуарная жизнь имела значение  широкого  самоуспокоительного процесса, предназначенного для защиты пациента от возврата травматического состояния отчаяния (диффузных тревог). В то же время я постарался показать, что она [оператуарная жизнь] представляла собой период выздоровления в той мере,   в которой позволяла повысить чувство самоуважения путем соответствия коллективным нормам, способствуя таким образом поддержанию определенного уровня нарциссической инвестиции.  

        Нет необходимости идти дальше в этом сравнительном подходе между соседствующими клиническими явлениями, рассмотренными с различных теоретических точек зрения. То, что нам следует запомнить, это определенный уровень конвергенции точки зрения метапсихологического понимания этих двух состояний, которыми являются психотическая депрессия, описанная Винникоттом и Ф. Тюстэн, и эссенциальная депрессия. Если механизмы психической защиты, постулированные разными авторами, различаются согласно теоретическим концепциям каждого (отклонение, отрицание, форклюзия, расщепление, уничтожение, подавление), мне кажется, что некоторая конвергенция, также и здесь, может быть обнаружена через очень эвристический концепт негативности [negativite]. В моем комментарии по поводу эссенциальной депрессии я поместил этот концепт в самый центр ее   проблематики. На самом деле, кажется, что при этих состояниях то, что исходит из соматического источника влечений, оказывается прегражденным, отверженным [negative], и путь, идущий от этого источника до его психического завершения, прерван таким образом, что ничего не доходит до репрезентации или до сознания субъекта. Эта негативность влечений, механизм, похоже, больше активный, чем пассивный, соответствует идее П. Марти согласно которой оператуарный и эссенциально депрессивный пациент отрезан от своих источников влечений. Тогда понятно, что в данной экономической конфигурации ментального функционирования другой императив берет на себя заботу за развитие событий, а именно тот, что был квалифицирован М. Фэном как преждевременное развитие Я, чьи самоуспокоительные процессы являются одной из наиболее примечательных фигур.

    Модель анаклитической депрессии Р. Спица делает акцент на последствия реальной потери матери на ранней фазе развития ребенка. А модель психотической депрессии в форме «черной дыры» Ф. Тюстэн делает ударение на некоторых ранних защитных механизмах Я перед лицом  возвращения катастрофического аффективного опыта, связанного с изначальной сепарацией с материнским объектом. Белый траур А. Грина или комплекс мертвой матери рассматривает в свою очередь смысл потери первичного объекта, неотделимый от перестроек après-coupсобытий психической жизни индивида и реконструированных во время  аналитической работы. Существует двойной интерес теоретической модели, лежащей в основе белого траура, для метапсихологического понимания эссенциальной депрессии, изложенного А. Грином в своем известном исследовании о «Мертвой матери» (1980). С одной стороны, он описывает взрослых пациентов, а не  детей, чьи клинические характеристики с психической точки зрения часто близки к наблюдениям психоаналитиков за эссенциально-депрессивными пациентами. С другой стороны, и главным образом, он развивает психоаналитическую концепцию этого состояния, основанного на практике лечения и оживленного сугубо динамической точкой зрения, дающей широкий простор для поиска смысла и его [смысла] конструкции, разделенного après-coup. У меня нет намерения, здесь, проводить углубленное сравнительное исследование между эссенциальной депрессией и белым трауром, так как это завело бы меня далеко за рамки данной работы. Такое исследование может быть основано лишь на представлении терапии оператуарного пациента с эссенциальной депрессией.  И тут еще следует выделить несколько точек соприкосновения, могущих прояснить наше понимание эссенциальной депрессии, чтобы попытаться осознать феномен психосоматического парадокса.  

        Комплекс мертвой матери касается пациентов, психическое функционирование которых начало организовываться слишком рано вокруг или, исходя из травматической конъюнктуры, которая не связана с реальной смертью их матери, но, как уточняет А. Грин, является психическим отсутствием матери, которая сама поглощена неким трауром. Следует подчеркнуть, что А. Грин не говорит о белой депрессии, но о белом трауре. Этот выбор указывает на то, что, с одной стороны, это клиническое состояние принадлежит одной серии, а именно «белой» серии, относящейся к клинике пустоты или к клинике негатива. С другой стороны, оно предупреждает о чем-то особенном в депрессивных переживаниях этих пациентов, знакомом психоаналитику, работающему с эссенциально-депрессивными случаями: «Причины, побуждающие анализантов предпринять анализ никогда не выставляют вперед черты, характеризующие  депрессию … У аналитика появляется ощущение несоответствия между «депрессией трансфера» и внешним поведением, где депрессия не распускается, так как ничто не указывает на то, что окружение ясно ее воспринимает…»  Описание, сделанное А. Грином, по поводу данных пациентов напоминает изрядным числом клинических аспектов оператуарных пациентов. Нарциссическая проблематика, соединенная с требованиями идеала, в противоположность или во взаимодействии со Сверх-Я, обычно организует конфликты субъекта. Наблюдаемые «аутоэротическое возбуждение» и своеобразный способ интеллектуализации управляемые больше механизмами принуждения, нежели удовольствия, и поэтому они по праву  располагаются, с топической точки зрения, по ту сторону принципа удовольствия, и поэтому по моему мнению они близки к самоуспокотельным процессам, столь часто наблюдаемым в клинике оператуарных состояний. Наконец, А. Грин обнаруживает вновь у этих пациентов существование «защиты реальностью, как если бы субъект испытывал потребность в том, чтобы цепляться за существование восприятия  как реальности, недостойной всякой проекции… то есть мы присутствуем при крайнем случае отрицания психической реальности». Однако это описание отличается одним важным пунктом от классического описания эссенциальной депрессии, а именно в отношении аффективной выразительности и, в частности, в отношении психической боли. Все-таки, я думаю, что опыт длительного аналитического лечения  эссенциально-депрессивных пациентов довольно часто позволяет делать относительным параметр аффективного молчания, потому что многие подобные пациенты, которые в течение первых консультаций оказывались невыразительными с аффективной точки зрения, продемонстрировали затем во время лечения яркие аффекты страха и боли. Кроме того следует учитывать важный экономический фактор первостепенного порядка, часто наблюдаемый  у эссенциально-депрессивных пациентов, когда они встречают психоаналитика: присутствие соматизации. Оная, следует отметить, отсутствует в описании А. Грином  белого траура в своем исследовании комплекса мертвой матери. Однако отношения между аффектами  и соматизациями находятся в самом центре проблематики психосоматической экономии, как мы увидим далее. 

         Центральная фигура метапсихологии белого траура состоит в массивной и радикальной дезинвестиции первичного объекта, создающей в психической ткани «дыру», высвечивая в негативе  образ потерянного объекта, и эта дыра становится местом вторичных реинвестиций, как ненависти, так и процессов репарации. Субъект оказывается тогда отчужденным в течение всей жизни от этого первичного материнского объекта в его негативной  форме.   

                  Пациентка лет тридцати пришла ко мне на консультацию по поводу обнаружения у нее серьезной ракового заболевания. Она является руководителем высшего уровня в большой торговой компании, ее профессиональная жизнь представляла собой самую большую часть ее инвестиций. Кстати, она в этом прекрасно преуспевала. Однако в своей аффективной и любовной жизни у нее лишь состояние неудачи и беспомощности. Каждый раз, когда она встречает мужчину, ее надежды не оправдываются из-за повторения одних и тех же психических тупиков. Если он слишком близко подходит к проявлению своих чувств и своего желания по отношению к ней, она ощущает себя охваченной настроем, содержащим одновременно страх и ненависть, что заставляет  ее,  его отвергнуть. Если же, наоборот, он ведет себя скромно, и ничего от нее не требует, она чувствует себя брошенной, потерянной, одинокой. Во время аналитической работы мне удалось ей показать, что данный тип конфликтов повторял то, что она познала, будучи ребенком, в своих отношениях со своей матерью. Родившись через несколько лет после своих остальных братьев и сестер, она появилась в своей семье в момент, когда ее мать пережила глубокую трансформацию своей личной жизни, что повергло ее в состояние депрессии. С того дня для нее имела значение лишь ее дочь. Моя пациентка жила, таким образом, почти в состоянии симбиоза со своей матерью, без того, чтобы что-то дошло до ее психического понимания в какой бы то ни было форме по поводу материнской депрессии и событий, которые к ней привели. Она была послушным ребенком, находившимся, однако поочередно во власти захватывающих ощущений тревоги или ненависти по отношению к своей матери, а также  принуждению к  репараторным процессам. В течение наших первичных консультаций я был удивлен и тронут интенсивностью ее эссенциальной депрессии в то время, как она представлялась в соответствии с ее защитными механизмами в состоянии владеть  как своими аффектами, так и  своими репрезентациями. Именно в результате нового разочарования в своих любовных планах и развился несколькими месяцами позже  рак. Данное клиническое наблюдение показывает, до какой степени вопросы, затронутые А. Грином в своем исследовании  мертвой матери, могут найти отклик в аналитической практике с соматическими больными.

         Наконец отметим, что на основании теоретической концепции, являющейся его детищем, относительно организации первичного нарциссизма и раннего развития ребенка, А. Грин постулирует существование фиксации травматического порядка [возникающей] во время того периода, который обозначен, пока еще,  отсутствием дифференциации субъекта и объекта. «Однако, – пишет А. Грин, –  если травматизм подобный белому трауру  появляется до того, как ребенок сумел организовать эти рамки достаточно прочным образом (рамки, в структуре которых  негативная галлюцинация матери смогла обрести убежище) это место, которое образовалось в  Я не является доступным».  

        В конечном итоге, аналитические работы, на которые я ссылался, все вышедшие из различных клинических точек зрения и теоретических концепций, представляют собой бесценный интерес не только тем, что указывают на неоспоримые конвергенции с психосоматическими современными наблюдениями, но и особенно тем, что признают правомочной определенную метапсихологическую точку зрения на эссенциальную депрессию. Аксиоматические данные проявлялись регулярно и их можно  выразить следующим образом: случилось что-то травмирующего порядка в раннем периоде развития влечений и психики, периоде, в течение которого процесс разъединения между  Я и не-Я, между субъектом и объектом, еще не был завершен. Следствием этого высказывания является тот факт, что любая объектная утрата в этой ранней конъюнктуре обязательно запечатлевается, как нарциссическая потеря.

Начиная с «Психосоматического исследования», все психоаналитики, которые занимались соматизирующими пациентами, обратили особое внимание на экономическую точку зрения. Понимание психосоматического парадокса не является исключением из этого правила. Процессуальная петля, о которой я упоминал в начале этого исследования, отныне отталкивается от аксиоматических данных нарциссической утраты, на которой зиждется эссенциальная депрессия. Ниже будут рассмотрены экономия боли, затем экономия мазохизма.