Клод Смаджа "Горе, меланхолия и соматизация".

В своей статье от пятнадцатого года «Горе и меланхолия» Фройд проводит сравнение между меланхолией и горем, он представляет аффект горя как нормальный прообраз меланхолии. Основываясь на этой идее, Фройд анализирует работу меланхолии, сравнивая ее с работой горя, определяя расстояние между ними, уточняя их различие с метапсихологической точки зрения.

“Также совпадают и поводы к обоим заболеваниям, сводящиеся к влияниям жизненных условий в тех случаях, где удается установить эти поводы. Горе является всегда реакцией на потерю любимого человека или заменившего его отвлеченного понятия, как отечество, свобода, идеал и т. п. Под таким же влиянием у некоторых лиц вместо горя наступает меланхолия, отчего мы подозреваем их в болезненном предрасположении“.

Таким образом, горе или меланхолия появляются как два ответа – один нормальный, а другой патологический - на общую ситуацию – на ситуацию потери объекта. Как психоаналитический, так и психосоматический опыт обнаруживают в лечении соматических пациентов третье решение патологического порядка – соматизацию в ответ на потерю объекта. Основываясь на этих клинических данных, я хотел бы начать сравнительное исследование горя, меланхолии и соматизации. И более частным образом, меланхолии и соматизации, по мере того, как эти два состояния являются двумя патологическими решениями, первое - в психическом плане, второе – в соматическом плане. Но это последнее следует и присоединяется к, несомненно, психопатологическому психическому состоянию.

В конце 80-х годов проводилось исследование по поводу связи между психосоматической организацией и риском возникновения рака груди. Это исследование проводилось совместно с институтом Психосоматики Парижа под руководством Пьера Марти и отделением онкологии больницы Поля Брусе под руководством Клода Жасмин. Результаты этого исследования были анализированы Моникой Ли, эпидемиологом I ‘INSERM, которая сделала следующий вывод:

«Можно заметить, что неврозы характера с нечеткой или плохой ментализацией представляют собой состояния, связанные с риском рака груди, и что три другие характеристики дополняют эту информацию: доминирующий Я-Идеал, потеря старых объектов или непроработанные потери новых объектов».

Это исследование подчеркивает значимость корреляции между потерей старого объекта и/или старого объекта и тяжелой соматизацией. В итоге это исследование подчеркивает регулярность связи между недостаточной или отсутствующей работой горя и развитием тяжелой соматизации. В реальности мы не очень удивлены этой корреляцией между непроработанной или плохо проработанной потерей объекта и возникновением соматизации, потому что мы обнаруживаем достаточно регулярно и достаточно часто следующие процессуальные фрагменты: дезорганизующее травматическое событие, за которым следует более или менее долгое латентное, с точки зрения симптоматики время, характеризующееся психическим безмолвием, далее возникают первые биологические знаки заболевания и все это заканчивается клиническим выражением болезни. В книге 1980 г. «Психосоматический порядок» Пьер Марти описывает множественность событий, которые могут дезорганизовывать психическое функционирование и пишет: «Для того, чтобы выявить этиологическую точку зрения было бы заманчиво восстановить картину травматизмов, дезорганизующих ментальный аппарат, среди которых большое количество может быть представлено с точки зрения чистой потери объекта, непроработанного горя. Это было бы сложно сделать по причине связи, общности, которая существует между травматическим событием и структурной организацией, один не может представлять себя без другого, травматизм в таких случаях воздействует лишь на зоны с защитной недостаточностью индивидуальных регрессий». В неопубликованном тексте того же года Пьер Марти уточняет экономическое определение травматизма, учитывая психосоматическое поле:

«Превышение возможностей к адаптации соответствует в психосоматике понятию травматизма. Наступающая дезорганизация ментального и соматического аппаратов определяет травматизм. Общим для вышеописанных травматических ситуаций является то, что они разрывают непрерывность какого-то психоаффективного состояния индивидуума по причине потери (реальной или воображаемой) объекта, функции или аффективно инвестируемого отношения. С экономической точки зрения видимые причины (внешние события или новую противоположность, физиологические или внутренние патологические), травматические ситуации провоцируют либо прилив инстинктивного возбуждения (влечений на уровне ментального аппарата), либо провал обьема возбуждения, либо смесь этих двух феноменов. Так же травматизм рискует дезорганизовать те функциональные аппараты, которых касается, дезорганизация имеет тенденцию к расширению (в направлении противоположном развитию), поскольку она не встречает никакой системы, способной ей препятствовать. Как правило, травматизмы поражают в первую очередь ментальный аппарат, который пытается справиться самостоятельно с вариациями возбуждения, которое он сам вызывает. Таким способом ментальный аппарат блокирует, перекрывает и смягчает или нет движение по дезорганизации, прежде чем они достигают соматического поля».

Эти клинические и экономические данные по поводу психосоматических наблюдений оправдывают то, что соматизация рассматривается как патологическое решение иного порядка, наподобие меланхолии в ответ на потерю объекта.

Главные клинические характеристики состояния горя и состояния меланхолии привели Фройда к обнаружению первого пласта репрезентативных аналитических элементов, которые позволяют ориентироваться в метапсихологической дифференциации между этими двумя состояниями. Тот, кто находится в горе, знает в общих чертах то, что он потерял и его ценность. В этом случае качество осознания привязано к потере объекта. Напротив, у меланхолика

«предположение о такой потере вполне правильно, но нельзя точно установить, что именно было потеряно, и тем более можно предполагать, что и сам больной не может ясно понять, что именно он потерял. Этот случай может иметь место и тогда, когда больному известна потеря, вызвавшая меланхолию, так как он знает, кого он лишился, но не знает, что в нем потерял. Таким образом, нам кажется естественным привести меланхолию в связь с потерей объекта, каким-то образом недоступной сознанию, в отличие от горя , при которой в потере нет ничего бессознательного.

Таким образом, топическая точка зрения на потерю объекта есть первая разделительная линия, которая отделяет горе от меланхолии. Почему у меланхолика потеря объекта бессознательна? Этот вопрос отсылает нас ассоциативно к другому психическому феномену, проживаемому в бессознательном и который остается таким же загадочным. Речь идет о моральном мазохизме или о бессознательном чувстве вины или бессознательной потребности в наказании. Фройд рассматривает этот вопрос – бессознательность морального мазохизма – в своей статье «Экономическая проблема мазохизма» (1924 г.). Он объясняет бессознательный аспект морального мазохизма регрессией на предыдущую либидинальную стадию, в которой эдипальные инцестуозные объекты регрессивным образом ресексуализируются. Если этот феномен бессознательного - объяснение, которое дает Фройд по поводу бессознательного аспекта морального мазохизма - применить к потере объекта в меланхолии то, то что удерживает потерю объекта в бессознательном состоянии, является тот факт, что весь или часть потерянного объекта подвергается процессу регрессии, который удерживает его в бессознательном. Далее мы увидим, что эта гипотеза окажется правильной.

Две клинические характеристики сближают горе и меланхолию: страдальческое настроение и снижение интереса к миру. Естественно, уровень страдания и потери интереса к миру различен в состоянии горя и в состоянии меланхолии. В горе так, как сохраняется знание о том, что объект потерян, его клинические характеристики более понятны, тогда как состояние меланхолии является более загадочным из-за того, что там не знают ничего о том, что потеряно.

Одна из последних, дифференциальных, характеристик горя и меланхолии открывает для Фройда более общее и более полное понимание цельной картины меланхолии: чувство самоуважения. Если у человека в горе качество и уровень этого чувства не меняется, то у меланхолика замечается его несоразмерное уменьшение и обеднение:

«Меланхолик показывает нам еще одну особенность, которой нет при горе, - необыкновенное понижение своего самочувствия, огромное обеднение «я». При горе обеднел и опустел мир, при меланхолии - само «Я»»

Есть нечто, что сразу же становится заметным: чувство обеднения Я у меланхолика сопровождается положительным экономическим возмещением, которое выражается через самообвинения и самоупреки; в целом, чувство обеднения Я присоединяется к целому кортежу мазохистических проявлений. Таким образом, то, что отделяет и дифференцирует горе от меланхолии - это природа потери, объектная у горюющего и нарциссическая у меланхолика. Это и есть первое большое метапсихологическое различие между горем и меланхолией. У Фройда это резюмируется следующим образом:

«По аналогии с горем, мы должны придти к заключению, что он утратил объект; из его слов вытекает, что его потеря касается его собственного «Я».

Состояние тяжелого соматического заболевания предваряется и сопровождается очень типичным психическим состоянием, в центре которого фигурирует особая депрессия частного качества – эссенциальная депрессия. Определение такого вида депрессии было дано в 1966 г Пьером Марти: «Психосоматическая депрессия, которую я неоднократно называл депрессией без объекта, лучше было бы назвать эссенциальной депрессией, потому что она – сама суть депрессии, имея в виду то, что она сопровождается снижением либидинального тонуса, без какой-либо позитивной экономической противозагрузки». Эссенциальная депрессия зиждется на двух предположениях: на снижении уровня либидинального тонуса и на отсутствии положительной экономической противозагрузки. В том же тексте Марти вновь обращается к первому определению, для того чтобы сделать уточнение: «депрессия очевидна, это обнаруживается в психоаналитических отношениях и подтверждается анамнезом; она состоит в значительном снижении уровня либидинального тонуса, как объектного, так и нарциссического». Либидинальная дезинвестиция является одновременно объектной и нарциссической. Она относится одновременно к объектам мира, к внутренним объектам или их репрезентациям и к Я. «Эссенциальная депрессия представляется как исчезновение либидо, как нарциссического, так и объектного, и это происходит без экономической компенсации за исключением функциональной фрагментации». Тут становится понятно, что отсутствие положительной экономической противозагрузки эквивалентно функциональной фрагментации, то есть состоянию дезорганизации всех функций, как психических, так и соматических: «очень выражен важный элемент, а именно стирание основных функций во всей иерархии ментальной динамики. Я хочу перечислить те функции, которые стираются: идентификацию, интроекцию, проекцию, смещение, сгущение, ассоциацию мыслей и далее происходит пробное стирание онирической и фантазматической жизни». Мы резюмируем определение эссенциальной депрессии, подчеркиваем два ее главных аспекта – либидинальная дезинвестиция Я и негативная симптоматика в психической жизни. Следовательно, примечательно то, что мы чаще всего не находим в состояниях соматизации - аффекта психической боли, как нет и явного снижения у больного интереса к миру. Эти два клинических элемента различают состояние соматизации от состояния горя и меланхолии.

В терминах этой первой части нашего сравнительного изучения клиники состояний горя, меланхолии и соматизации, мы обнаружили важный метапсихологический элемент, который отделяет горе от состояния меланхолии, с одной стороны, а с другой – от состояния соматизации и сближает состояние меланхолии и состояние соматизации; речь идет о нарциссической дезинвестиции. После первой разделительной линии, мы обнаруживаем вторую - между состоянием меланхолии и состоянием соматизации, которые были связаны с явлением нарциссической потери. В случае меланхолии либидинальная дезинвестиция Я связана с позитивной симптоматикой либидинального порядка, тогда как в состоянии соматизации либидинальная дезинвестиция Я связана с негативной симптоматикой порядка саморазрушения.

Потеря объекта является для Я ситуацией более-менее опасной и требует от него психической работы, цель которой является овладение возбуждением, спровоцированным ситуацией потери и возвращение к индивидуальному психосоматическому гомеостазу. Работа горя является совокупностью психических процессов, которые ведут к восстановлению экономического равновесия и к тому, что Я становится вновь свободным для своих объектов. Эта работа является прототипом работы по совладанию Я, которую Фройд сравнивает с работой меланхолии. Эссенциальная работа, с которой Я сталкивается в горе, является разъединением либидо от потерянного объекта. Эта работа по разъединению, работа горя, всякий раз зависит от качества психической организации горюющего, от силы и от дифференциации нарциссических инвестиций и объектных инвестиций и более обобщено - от надежности процессов связывания влечений (эротических и саморазрушения) по ходу инвестиции внутри Я.

«При нормальных условиях победу одерживает уважение к реальности, но требование ее не может быть немедленно исполнено. Оно приводится в исполнение частично, при большой трате времени и энергии, а до того утерянный объект продолжает существовать психически. Каждое из воспоминаний и ожиданий, в которых либидо было связано с объектом, приостанавливается, приобретает повышенную активную силу, и на нем совершается освобождение либидо».

Хочу тут подчеркнуть, поскольку это имеет большое значение в различении работы горя и работы меланхолии, и работы соматизации, то место, которое отводится в работе горя количеству инвестированной энергии. Описание, которое дает Фройд нормальной работе горя не оставляет никаких сомнений о существующих отношениях между качеством этой работы горя и уровнем инвестиций, находящихся в Я. Спустя более-менее длительное время работа горя приходит к психическому решению, которое Фройд определил как новое состояние – свободное, не ингибированное и способное к новым объектным инвестициям.

«По поводу каждого отдельного воспоминания и ожидания, в котором проявляется привязанность либидо к потерянному объекту, реальность выносит свой приговор, что объект этот больше не существует, и "Я", как бы поставленное перед вопросом - хочет ли оно разделить ту же участь, всей суммой нарциссических удовлетворений, благодаря сохранению своей жизни, вынуждено согласиться на то, чтобы разорвать свою связь с погибшим объектом».

Что касается цели работы горя, Фройд настаивает на значении тестирования реальности и решительной является сумма нарциссических удовольствий, переживаемых Я, когда он вновь обнаруживает себя живым в отличие от умершего объекта. Таким образом, мы можем определить решение горя, как нарциссическое решение.

Работа меланхолии заставляет Я столкнуться с двумя важными подводными камнями своей психической экономии: с хрупкостью своей нарциссической организации и с яростью своего садизма. По этим причинам решение, к которому приходит работа меланхолии, в ответ на объектную потерю является болезненным и продолжительным во времени. Эти два составляющих психической экономии меланхолии - нарциссическая организация и садизм - отдаляют работу меланхолии от работы горя и вписываются в теоретическую вселенную, близкую к той, которую мы наблюдаем в работе соматизации. Фройд считал, что работа меланхолии должна завершиться идентификацией Я с потерянным объектом. Этот исход является результатом долгой и болезненной работы, большей частью бессознательной, но эта психическая работа оказывается успешной лишь в случае, когда после потери инвестированного объекта создается новой внутренний объект Я, в своих новых одеждах идентификации.

«Следствием этого было не нормальное отнятие либидо от этого объекта и перенесение его на новый, а другой процесс, для появления которого, по-видимому, необходимы многие условия. Привязанность к объекту оказалась малоустойчивой, она была уничтожена, но свободное либидо не было перенесено на другой объект, а возвращено к «я». Однако здесь оно не нашло какого-нибудь применения, а послужною только к идентификации (отождествлению) «я» с оставленным объектом. Тень объекта пала таким образом на «я», которое в этом случае рассматривается упомянутой особенной инстанцией так же, как оставленный объект».

Из этого, характерного для работы меланхолии, исхода мы можем выделить три важных идеи: первая - то, что существует новый объект. Несомненно, это наиболее важный результат в экономическом плане. Вторая – то, что существуют садистические разрушительные действия, но важным пунктом здесь является то, что эти действия адресованы объекту. Третья идея вытекает из двух предыдущих: мы имеем дело с работой меланхолии в определенной психической организации, эта организация предоставляет влечениям и в частности влечениям разрушения арену, место, систему, где эти влечения могут развиваться организованно: объект. Фройд уточняет один из аспектов этой организации, которая наиболее интересна аналитикам-психосоматикам:

«В другом месте мы указали, что отождествление является предварительной ступенью выбора объекта и первый амбивалентный в своем выражении способ, которым "Я" выделяет какой-нибудь объект. "Я" хотело бы впитать в себя этот объект, соответственно в оральной или каннибальной фазе развития путем пожирания его».

В этом отрывке Фройд подчеркивает двойное измерение фиксации и регрессии в создании процессов идентификации. В своем тексте Фройд цитирует Абрахама, который первый настаивал на специфичности оральной фиксации в происхождении меланхолии. После того, как он предложил разделить примитивную фазу на два последовательных этапа, Абрахам пишет: «Второй этап, названный садистически-оральным, означает в либидинальном развитии ребенка начало конфликта амбивалентности, тогда как предшествующий период сосания может быть назван доамбивалентным. Стадия, на которой либидо меланхолика регрессирует в связи с потерей объекта, скрывает конфликт амбивалентности в наиболее примитивной форме и как следствие эта форма оказывается самой неожиданной и самой жестокой. Либидо угрожает объекту разрушением через пожирание» (1924 г.). В своей доктрине о процессах соматизации Пьер Марти отдает чрезвычайное значение системам фиксации и регрессии. Существование в психогенезе меланхолии оральных канибаллистических фиксаций является, несомненно, фактором организации психики в той мере, в которой эти фиксации позволяют меланхолику подавлять движение дезорганизации, запущенное потерей объекта и одновременно они привлекают психическую работу для реорганизации, которая заканчивается, как мы только что увидели, идентификацией Я с потерянным объектом. Бенно Розенберг в своем эссе под названием «Работа меланхолии» (1986 г.) отметил особую значимость процесса идентификации в работе меланхолии: «То, что нам показывает работа меланхолии -- это ситуацию, где идентификация остается единственно возможной переработкой. С этой точки зрения работа меланхолии является кардинальным опытом, где возможна лишь идентификация, лишь она одна способна проложить путь выхода для Я, втиснутого между невозможностью дезинвестировать объект и невозможностью продолжать его инвестировать».

После того как он сделал первое предположение о работе меланхолии, «регрессия, идущая от инвестиции объекта к оральной фазе либидо, которая принадлежит еще нарциссизму», Фройд с той же тщательностью устанавливает второе предположение – конфликт амбивалентности, возникший при потере объекта:

«Этот амбивалентный конфликт, иногда более реального, иногда более конституционного происхождения, всегда заслуживает внимания среди причин меланхолии. Если любовь к объекту, от которой невозможно отказаться, в то время как от самого объекта отказываются, нашла себе выход в нарциссическом отождествлении, то по отношению к этому объекту, служащему заменой, проявляется ненависть, вследствие которой этот новый объект оскорбляется, унижается и ему причиняется страдание, и благодаря этому страданию ненависть получает садистическое удовлетворение. Самоистязание меланхолика, несомненно доставляющее ему наслаждение, дает ему точно так же, как соответствующие феномены при неврозах навязчивости, удовлетворение садистических тенденций и ненависти, которые относятся к объекту и таким путем испытали обращение на самого себя. …».

Этими предположениями Фройд показывает развитие и установление садомазохистической системы, которая становится основой работы меланхолии. Необходимо еще раз настоять на том, что садомазохистическая система может показать свою эффективность, лишь если существует объект, который позволяет развитие этой системы в организованном психическом кадре, в кадре, который предоставляет путь для канализации разрушительных влечений, то есть для садизма.
Чтобы резюмировать работу меланхолии, мы должны вначале сказать, что она протекает вдоль процессуального фона. Большая часть процесса и самая важная часть, как подчеркивает Фройд, является бессознательной. Она соответствует цитате:

«При меланхолии разыгрывается, таким образом, бесконечное количество отдельных сражений из-за объекта, в которых происходит борьба между ненавистью и любовью, в одних случаях, чтобы отнять
либидо от объекта, в других, чтобы удержать против натиска позиции либидо. Эти отдельные сражения мы можем поместить только в систему Бсз в область следов памяти (в противоположность активности словесных представлений».

Лишь во вторую очередь процесс становится сознательным, и как говорит Фройд

«он представляется в сознании, как конфликт между частью Я и критической инстанцией».

Я думаю, что мы можем определить Фройдовское решение о работе меланхолии как мазохистическое решение. Бенно Розенберг в упомянутом тексте таким же образом определяет работу меланхолии, дополнительно интегрируя садомазохистическое исполнение в более общий кадр нового связывания влечений между эросом и влечениями разрушения.

«Утверждая, что основной точкой, которая характеризует работу меланхолии является новое связывание влечений, мы лишь напоминаем вновь о значимости, которую мы подчеркивали, перехода от аутосадизма к мазохизму… Таким образом, успех работы меланхолии зиждется на возможности перехода от садизма, как разъединенного влечения у меланхолика, к мазохизму, который является процессом, эквивалентному новому связанному влечению».

Мы находим в этом тексте Бенно Розенберга необходимый экономико-динамический путь перехода от разъединенного садизма к мазохизму, то есть к садомазохистической системе и этот путь зиждется, по необходимости, на существовании объекта.
В случае работы соматизации, мы спускаемся еще ниже по ступеням способностей овладеть возбуждением, эта задача ставится перед Я. Я использовал выражение «работа соматизации» по аналогии с работой горя и меланхолии. Не так явственно, что это выражение достаточно хорошо использовать для объяснения процесса развития соматического заболевания, так как мы выходим за пределы концептуальной границы между психическими процессами и процессами соматическими. В то же время, если рассматривать, как я это делаю, процессы соматизации как следствие значимых психических событий, то я думаю, что понятие работы соматизации оправдано. Однако вопрос не решается полностью лишь тем фактом, что теоретически можно сопоставить понятие дезорганизации, ведущей к соматизации с работой, которая продуцирует соматизацию. Позже я вернусь к этому кажущемуся противоречию в моем докладе.

В общих словах, экономические предшествующие условия, начиная с которых ментальное функционирование пациента начинает свою дезорганизацию вплоть до возникновения соматизации, необходимо искать в ранней истории пациента. В целом они исходят из пережитого опыта боли, которая оставила в психике прочные следы, составляющие нарциссическую рану. Нередко обнаруживают в истории большого количества пациентов травматические переживания, похожие на те, которые описывает Ференци в тексте 1933 г, говоря о «смешении языков взрослого и ребенка», вследствие которых внутри Я устанавливается интранарциссическое расщепление, которое противопоставляет процессу регрессии некий процесс «травматической прогрессии». Мы узнаем в этой ференцевской травматической прогрессии концепцию преждевременного развития (недоношенного) Я, о котором говорил М. Фэн в 90-х годах. О других травматических опытах, которые оставляют прочные следы в психике пациента напоминает понятие «интериоризация негатива», описанное А. Грином в 2010 г.:

«Фройд, несомненно, уменьшил роль пережитого в детстве опыта и роль шрамов, оставшихся после них в психике, часто на весьма длительное время после того, как эти события имели место. Эти случаи были отмечены более менее инвалидизирующими психическими событиями. Поскольку развитие желает прочно установиться, те последствия, которые отметили организацию психики присутствовали при том, что я предлагаю назвать интериоризацией негатива. Я хочу сказать, что психика интроецировала эти первичные защитные реакции, как способ бессознательной защиты, нарушая организацию психики и препятствуя ее развитию согласно обычной модели, которая руководствуется принципом удовольствия. Иначе говоря, психика ускользает от моделей поведения, которые продиктованы положительным опытом. В результате психика теряет свою тонкую способность к адаптации и распоряжается реакциями, продиктованными приобретенными защитными искривлениями, свидетельствующие об интериоризации негатива, о некой форме первичной негативной идентификации».

Эти слова, заимствованные из книги А.Грина, говорят об «иллюзиях и дезиллюзиях» психоаналитической работы. Мы легко можем найти в истории большой части наших пациентов примеры такого жанра, и самым банальным среди них, хотя и грозным своей опасностью, является Я-Идеал. Эта негативная формация, которая является следствием давних травматических опытов, подготавливает ложе для психосоматической дезорганизации во взрослом состоянии, из-за тех экономических последствий, которые вводятся им на уровне нарциссического инвестирования Я. Эти негативные образования, поддержанные влечениями к разрешению, лишают Я целой части его энергии инвестиции, из которой питается нарциссическое либидо.

«Потеря объекта любви, говорит нам Фройд, является отличной возможностью для того, чтобы проявилась амбивалентность любовных отношений».

Фройд подчеркивает тут дезорганизующий характер потери объекта для экономического равновесия психической жизни. Таким образом, мы видим, что потеря объекта любви вызывает незамедлительно состояние разъединения влечений, и как следствие - освобождение влечений к разрушению. Однако существует и другая серия отношений, определяющих выбор способа психической работы, которая последует за потерей объекта. Чем выше общий уровень энергии инвестиции внутри Я, тем лучше Я защищено от последствий амбивалентности и частным образом - от садизма. Мы уже видели, что во время нормальной работы горя конфликт амбивалентности практически отсутствует. При работе меланхолии, напротив, потеря объекта является возможностью для проявления конфликта амбивалентности особой живости и приводит к жестокому обращению садизма против Я. В работе соматизации, из-за низкого уровня нарциссического либидо, потеря объекта является открытым кризисом, который внезапным образом обнаруживает саморазрушение без того, чтобы оно могло быть остановлено достаточно твердыми защитами эротического порядка.

В работе «Психосоматический порядок» (1980) Пьер Марти утверждает, что эссенциальная депрессия на соматическом плане основывается на

«существовании большого количества негативных симптомов, появляющиеся из-за исчезновения и отсутствия ментальной функциональности и из-за отсутствия позитивной симптоматики».

Таким образом, негатив проходит сквозь всю психическую организацию, которая предшествует периоду соматизации. Уже к 1966 году, в первой презентации эссенциальной депрессии, Пьер Марти утверждает неделимую связь между эссенциальной депрессией и инстинктом смерти:

«подводя итоги, эссенциальная депрессия представлена как исчезновение либидо, как объектного, так и нарциссического и все это происходит без образования другого экономического эквивалента, кроме функционального фрагментирования. Я думаю, что эти 2 термина: исчезновение либидо – с одной стороны и функциональное фрагментирование – с другой, по сути являются определением инстинкта смерти, к которому мы приходим. Полагаю, что эссенциальная депрессия также является одним из клинических проявлений присутствия инстинкта смерти».

То, что Марти описывает как негативную симптоматику является, по сути, полным стиранием всякого психического выражения. Ведь то, что предполагает психическое выражение, есть работа по связыванию и единению эротических влечений. Поэтому, то, что я называю работой соматизации, исходит из бессознательной активности влечений саморазрушения в условиях управления возбуждениями на уровне Я. Для Марти негативность процессов дезорганизации понимается как то, что инстинкт смерти становится хозяином этого места. Именно это измерение, относящееся к влечениям, отделяет радикальным образом природу эссенциальной депрессии от других депрессий. Я считаю, что во всех других формах депрессии, на протяжении какого-то времени, проявляется присутствие инстинкта смерти, будь то вследствие объектной потери, будь то из-за посттравматической неспособности запускать функции объектализации или нарциссизации.

«Я думаю также, что в большинстве случаев депрессии настоящее либидинальное связывание происходит из объектного или нарциссического восстановления, параллельного или регрессивного, по отношению к исходному до-травматическому состоянию. Я называю либидинальным связыванием то, что становится осязаемым в различных невротических или психотических или сублимационных выражениях, речь идет об объектной интрузии посредством тревоги, объектной интроекции посредством чувства вины; речь идет о возобновлении настоящих отношений, объектных или нарциссических, сопровождающихся садомазохизмом или же речь идет о сублимационных движениях».

После того, как мы определили работу горя как нарциссическое решение, работу меланхолии как мазохистическое решение, мы можем определить работу соматизации соматическим решением в ответ на потерю объекта.
Подводя итог этой сравнительной работы между горем, меланхолией и соматизацией, хотелось бы рассмотреть все три типа решений – нарциссическая, мазохистическая и соматическая с точки зрения боли. Мы уже упоминали в качестве гипотезы, что каждое из этих решений является разным способом исцеления психической боли, что является функцией психосоматической организации пациента. Первое примечание, которое мы делаем с этой точки зрения является признание болезненного аффекта, который аккомпанирует работу горя и работу меланхолии, но болезненный аффект отсутствует в работе соматизации. С экономической точки зрения существует нечто, что отделяет, следовательно, работу горя и работу меланхолии от работы соматизации. Вопрос о психической боли являлся загадкой для Фройда. Он напоминает об этом неоднократно в тексте от 1915 г., но решение придет лишь в 1926 г. и его объяснение мы находим в статье «Торможение, симптом и страх»:

«Интенсивная, все возрастающая вследствие своей неудовлетворенности тоска по отсутствующему (утерянному) объекту создает те же экономические условия, что и боль в пораженном месте тела и создает возможность не замечать периферическую обусловленность физической боли! Переход от телесной боли к душевной соответствует превращению (narzistische Objectbesetzung) нарциссической инвестиции в инвестицию в объект. Репрезентация объекта, интенсивно инвестированная под влиянием потребности, играет роль места тела, на котором сконцентрировалось сильное раздражение. Длительность процесса инвестирования и невозможность его ингибирования создают такое же состояние психической беспомощности».

Фройд считает, что психическая боль по аналогии с телесной болью следует за сверхинвестицией репрезентации потерянного объекта. То, что необходимо тут подчеркнуть, касается способности Я в ситуации потери объекта, начать работу по либидинальному сверхинвестированию. Сравнивая горе и меланхолию, мы можем понимать, что отсутствие аффекта боли в работе соматизации идет вслед за недостаточным либидинальным инвестированием, которое могло бы обеспечить сверхинвестирование потерянного объекта. Похоже, что это утверждается в следующем отрывке того же текста:

«Если возникающее в таком случае ощущение неудовольствия носит специфический и не поддающийся более точному описанию характер боли, вместо того, чтобы проявиться в форме реакции тревоги, то проще всего сделать за это ответственным момент, обычно при объяснении мало принимавшийся во внимание. Я имею в виду высокий уровень отношений инвестирования и связывания энергии (Resetzungs und Bindungsverhдltnisse), при котором происходят эти процессы, приводящие к переживанию неудовольстия».

Этот последний отрывок Фройдовского текста дает нам ключ не только к тому, как развивается работа соматизации, но также к различию между этой работой и работой меланхолии. Он открывает принципиальный отличительный характер развития этих двух процессов, также уровень на котором развиваются процессы инвестирования и связывания. Этот уровень касается количества энергии инвестиции внутри Я. Именно этот фактор ответственен за аффект боли, поскольку уровень энергии инвестиции достаточно высок для обеспечения необходимого сверхинвестирования потерянного обьекта. Но также именно этот фактор ответственен за отсутствие аффекта боли, поскольку уровень инвестиции недостаточен. Мы тут вспомним, что Пьер Марти постоянно настаивает на факторе исчезновения либидо при состояниях психической дезорганизации.
Второе примечание ведет нас к попытке сближения работы меланхолии и работы соматизации. И для одной и для другой в начале развития существует либидинальная дезинвестиция Я. О работе меланхолии Фройд говорит следующим образом:

«Меланхолический комплекс переживается как открытая рана, которая притягивает к себе со всех сторон энергию для инвестирования (которую мы можем в случаях невроза переноса называть «контринвестицией») и опустошает Я до тотального обеднения».

В случае работа соматизации мы вновь вспоминаем о характере исчезновения как нарциссического, так и объектного либидо в течение процессов дезорганизации, о чем писал Пьер Марти. Таким образом, вслед за потерей объекта эти два процесса – меланхолия и соматизация – устанавливаются с точки зрения жизни влечений вследствие интранарциссической регрессии. Я недавно описал этот способ регрессии внутри Я, движение, которое протекает от лидибинального полюса к полюсу самосохранения. Эта регрессия являет собой реакцию спасения (скорой помощи), производимой Я вслед за потерей объекта любви. Однако, в то же время, эта регрессия открывает путь к более глубокой дезорганизации, поддержанной саморазрушением. Начиная с этого общего движения интранарциссической регрессии, работа меланхолии и работа соматизации будут иметь разные судьбы. Успех меланхолии, как мы уже ранее видели, основан на способности формировать новый внутренний объект, вследствие идентификации Я с потерянным объектом. Эта идентификация зиждется на системе фиксации - регрессии, которая формируется на второй канибаллистической фазе оральной стадии организации либидо. Именно эта либидинальная регрессия позволяет работе меланхолии реорганизацию в форме садомазохизма, о которой мы говорили детально выше. Со своей стороны психическая дезорганизация, которая ведет к соматизации, не смогла встретить точки или площадки остановки, которые позволяют, как в случае меланхолии, осуществить реорганизацию, основанную на эротических составляющих.

Сейчас мы должны вернуться к выражению «работа соматизации». Мы уже видели, что согласно описанию Пьера Марти процесс соматизации отмечен на протяжении всего его развития печатью негатива поддержанного влечениями саморазрушения и смерти. Можно ли называть этот исключительно негативный процесс психической работой? Итак, если мы перейдет на точку зрения боли, думаю, что мы можем найти убедительное объяснение, согласно которому Я пытается избежать боль от потери объекта посредством стирания аппарата, который переживает боль. Это последнее решение, поскольку никакое другое либидинальное средство не позволяет развиться другим способам защиты против боли. Это решение, которое похоже на психическую аутоампутацию. Таким образом, Я может активно использовать, (учитывая определенность ситуации), уклонение от боли, процесс дезобъектализации поддержанный влечениями к разрушению и к смерти, как последнее средство для выживания. С этой точки зрения, мне кажется, правильным говорить о работе соматизации. Речь идет о другом уровне, на котором Я будет становиться объектом для того, чтобы уверенней остановить движение психической дезорганизации: тело принимает на себя дезорганизованный психизм и предлагает себя, как новую возможность реобъектализации, как наследство психического объекта.

В конце нашего исследования приведем несколько замечаний о месте вины в каждом из трех психических решений, которые появляются вследствие потери объекта. Необходимо вначале напомнить, что мы много говорили о чувстве вины без того, чтобы его называть, при описании конфликта амбивалентности, садизма, влечений к разрушению, которые отмечают работу меланхолии и работу соматизации. В этом качественное отличие между горем, меланхолией, в которых чувство вины выражается позитивной симптоматикой, более или менее выраженным шумом и процессом соматизации, при котором чувство вины немое. Однако главное различие – это сравнение между работой меланхолии и работой соматизации. Мы уже видели, что в первом случае успехом является формирование садомазохистического решения. Тут чувство вины полностью поглощено моральным мазохизмом Я. В работе соматизации, напротив, из-за генерализованного стирания всех психических явлений садомазохизм не находит себе психического выражения. Влечение к смерти переходит за границы организованного сверх-Я и превращается в свободное саморазрушение. В работе соматизации сама соматизация является наследником сверх-Я. Мы видели достаточно много пациентов, которые понимают свою соматическую болезнь таким образом, как будто бы она продиктована то опекающим, то преследующим сверх-Я. Таким образом, то, что потеряно на физическом уровне может, частично, найти что-то живое на соматическом уровне.

Рождение психосоматики

В 1976 г Мишель Фэн приветствовал выход в свет первого тома издания «Индивидуальные движения жизни и смерти» Пьера Марти, назвав это событие «завоеванием психоанализа». Спустя почти тридцать лет наблюдений и психосоматических трудов, Пьер Марти, с помощью инструментов и концепций психоанализа, пришел к формулировке общего видения индивидуальной психосоматической экономии и интегрированной с ней психической экономии. Таким образом, книга Марти выступает как образец подлинной преемственности психоанализа. «Без Фройда наша задача была бы невозможна». Эти слова автора, вписанные в начале его книги, могли бы стать эпиграфом самой книги, но оригинальная марка Марти и его психосоматическое видение является плодом брака между Фройдовским психоанализом и эволюционистскими принципами. «Наша позиция, глубоко вписанная в психоанализ, сохраняет в то же время марку эволюционного принципа и двух его важных последствий:

- Гипотезу комплексности, вторичной комбинациям, протекающим на протяжении времени в простом, элементарном динамизме,

- признание контр-эволюционного хода дезорганизаций».

Я вернусь через несколько мгновений к этим важным элементам теории Пьера Марти и, в частности, к смыслу, который он придавал ментальному функционированию в комплексе психосоматической экономии индивидуума. Но сначала необходимо, перед дискуссией об отношении между психосоматикой и психоанализом, коснуться исторической проблемы дуализма психе – сома. Нужно сказать, что идея Пьера Марти была новаторской, к ней быстро примкнули его известные коллеги и друзья из парижского психоаналитического общества, новизна состояла в том, что акцент концепции сместился с дуализма – психика-сома. Этот дуализм был определяющим в американской психосоматической медицине, главным представителем которой был Франц Александер.
С появления в 18в. биологии как науки о всем живом и современной медицины, основанной на анатомо-клинической концепции, взгляд клиницистов на психосоматические явления всегда был дуалистичным. Большая часть попыток соединить телесные симптомы с симптомами душевными состояли в том, чтобы загонять психическое в церебральное и сводить знаки психической активности (аффекты, воображение, мышление) к продуктам мозговой активности. Регулярным явлением было столкновение реакций духовного порядка на материалистические концепции современной медицины с фундаментальными взглядами.

Психосоматическое явление достаточно сложное для человеческого понимания, поскольку речь идет о необходимости трансформировать в мышлении наблюдателя двойственность гетерогенных феноменов, происходящих у пациента и относящихся к разных областям функционирования (психическое и физическое функционирование) в единую концепцию. Такая операция мышления требует от наблюдателя учитывания высоких уровней комплексности, чем и характеризуется психосоматический феномен. Игнорирование такого требования ведет к пониманию исследуемого предмета упрощенно, и учитывая суть психосоматического явления, понимать его в рамках двойственной концепции. Согласно такому двойственному подходу, перед психосоматиком ставится задача найти то гипотетическое связующее звено, которое объединяет во времени и в пространстве феномены психического порядка с феноменами соматического порядка. Именно в этом уязвимы все дуалистические концепции, потому что отсутствующее звено может быть лишь соматической природы, поскольку оно ведет к нарушениям в теле. Следовательно, возникает обязательно вопрос о скачке от психического к соматическому. Именно для того, чтобы ответить на все эти многочисленные вопросы, касающиеся клинико-теоретического, как и эпистемологического плана, Пьер Марти написал текст огромного значения, в котором психосоматическое явление рассматривается с другой точки зрения и с помощью другого концептуального подхода.

В 1952 г Марти написал: «Нарциссические сложности наблюдателя перед психосоматическими проблемами». Даже сегодня оценка этого текста как революционного не выглядит чрезмерной. Этот текст полностью трансформирует концепцию психосоматического явления. Марти начал с констатации того факта, что большинство психосоматиков понимают психосоматические явления своих пациентов согласно дуальному подходу. Считая, что этот дуальный подход не соответствует истине и комплексности психосоматического явления, Марти полагает, что такое редуцированное понимание связано с внутренними трудностями наблюдателей и эти трудности - нарциссического характера. По мнению Марти, и он ссылается на тезисы Лакана по поводу стадии зеркала, реальность может быть принята наблюдателем лишь в том случае, если она одновременно наблюдаема, схематично концептуализирована и защищена от любого разрушительного влияния. Иначе говоря, для того, чтобы объект смог войти в поле возможного для наблюдателя, он должен соблюдать все вышеперечисленные условия. Но, считает Марти, психосоматический объект не соответствует ни одному из этих условий. Не соответствует из-за высокого уровня сложности и абстрактности. Он не соответствует этим условиям не своим пространственным положением, а своим местом и своим смыслом внутри сети функциональных отношений. Определение, данное Марти этому функционированию, хорошо отображает его эпистемиологическое понимание психосоматического объекта. «В любой живой материи то, что искусственно выделяется под условным названием «функции», не соответствует полностью воспринимаемой реальности. Функция – а все живое по праву может выражаться в терминах «функции» - не существует целиком сама по себе, но обнаруживается в динамическом отношений с движениями других функций. Функция обнаруживает свое существование через свои отношения с теми функциональными организациями, которые ее окружают, также и с теми, из которых она образуется. «Функция» означает, следовательно, искусственным образом созданный разрез в функциональной группе и одновременно в межфункциональных отношениях». Это определение функции как объекта психосоматического поля, взятое из первого тома «Индивидуальные движения жизни и смерти», отвечает на более чем 25-летнее существование очень находчивого определения комплексного объекта, данного в 1952 г.:

«Именно в точный момент стирания объекта, слияния форм и уровней, в движении, которое соединяет психологическое с социальным через психическое, находится психосоматическое».

Тут ясно виден глубинно новаторский характер точки зрения Марти на психосоматический факт. Этот переворот в определении психосоматического явления, который исходит из радикальных перемен в способе мышления и существования наблюдателя – привел Марти к другому определению – носителю всей комплексности психосоматического явления:

«психосоматика не находится в месте соединения, она – исследование развития, центрированного на долгом «моменте», пределы которого неопределимы. Мы не можем думать, что этот «момент» имеет какую-то магическую ценность. Его отсутствие границ, его неопределенность не должны стать препятствием для его изучения. Необходимо уметь ждать во всем что нам кажется неопределенным для того, чтобы лучше расположиться и принять то что нам кажется неточным для того, чтобы больше сблизить точность( четкость) реальности»

Уницифисткая точка зрения на психосоматические явления может быть поддержана лишь при ее связи - полным, нередуцированным способом - с моделью влечений, принятого в психоанализе. По мнению Фройда влечения в своем развитии и во времени проходят сквозь территории психосоматики. Для него разделительная линия проходит не в месте разделения телесных и психических выражений, а между антагонистическими влечениями ,соответственно уровню их соединения или разъединения. Отталкиваясь от этого концептуального фундамента, психоаналитическая психосоматика покоится на двух директивных идеях:

-непрерывность сомато-психических и психосоматических влечений

- энергетическая непрерывность между психическим и соматическим миром

1. Непрерывность влечений

Пьер Марти создал свою модель индивидуального психосоматического структурирования, отталкиваясь от постулата о последовательности и о постепенной иерархизации функций, доходящей до точки развития коей является психическое функционирование. Для Марти эта структуризация покоится на индивидуальных движениях жизни, т.е. на сексуальных влечениях. Движения в обратную развитию сторону, генерирующие ментальные нарушения, позже – соматические, представляют для Марти одиночные или длительные неудачи конструктивной динамики влечений к жизни. Таким образом, сила влечений инверсируется и становится движением смерти или влечением к смерти. По ходу этого введения я не буду углубляться в описание внутренних аспектов теории Марти. Для Фройда непрерывное движение влечений между соматическим и психическим обеспечена метапсихологически организованной системой, с одновременно топическими, экономическими и динамическими качествами.

Согласно первой топике именно бессознательное обеспечивает непрерывность психосоматических влечений. 5 июня 1917 Фройд отвечает на письмо Гродекка, критикуя безграничную протяженность, которое последний приписывает Оно в его отношениях с соматическими функциями. В связи с этим и впервые Фройд указывает на новое качество бессознательного, о котором до сих пор он не говорит и в частности излагает это в тексте по метапсихологии.

«Позвольте мне показать, что концепция бессознательного не нуждается в расширении для того, чтобы покрывать ваш опыт, который касается органических заболеваний. В моем эссе о бессознательном, на который Вы ссылаетесь, можно найти незначительное, на первый взгляд примечание «мы отличаем в другом контексте другую значимую прерогативу бессознательного. Хочу вам показать что скрывается в этом примечании: утверждение что бессознательное действие оказывает на соматические процессы интенсивное пластическое воздействие, недостижимое ни в каких условиях для сознательных действий.»

Несомненно, что для Фройда бсз представляет собой организатор, обеспечивающий психосоматическую непрерывность и именно в нем находится концептуальное место, где происходит скачок от психического к соматическому. Однако, одновременно также не вызывает сомнений в том, что Фройд был осторожен в отношении этого фундаментального свойства бсз. Возможно, что его осторожность связана с методологическим правилом, предложенным им коллегам, вести психоаналитические исследования, не выходя за пределы психики и никогда не перемещать их на неясные территории соматического. Хотя, несколько дальше, в своем ответе Гроддеку, Фройд показывает свою убежденность в том, что бсз является оператором и связью между психическим и соматическим и одновременно оставляет открытым всю сферу возможного понимания психосоматических феноменов:

«мне кажется также необоснованно везде и всюду одухотворять природу, как и радикальным образом лишать ее души…..Бсз является, несомненно, истинным посредником между соматическим и психическим, может быть он является таким искомым…... Но после того, как мы это признали, нужно ли нам отказаться от видения других вещей?»

Для второй топики именно Оно обеспечивает непрерывность влечений в двух сферах - соматической и психической. Если первая теория влечений, которая противопоставляет Я влечениям, утверждает без оговорок соматическое происхождение частичных сексуальных влечений и если, впрочем, она постулирует, что каждый орган является местом конфликта между влечениями двух категорий, вторая теория влечений расширит более радикальным образом и глубже в интимности живой субстанции конфликт между влечениями к жизни и влечениями к разрушению. Можно

«перенести выработанную психоанализом теорию либидо на взаимоотношения клеток друг к другу и представить себе, что именно жизненные или сексуальные влечения в каждой клетке берут другие клетки в качестве своих объектов и их влечения к смерти, вернее, вызываемые этими влечениями процессы частично нейтрализуются и, таким образом, сохраняют им жизнь, в то время как другие клетки в свою очередь действуют так же по отношению к первым, а третьи жертвуют собой для выполнения этой либидинозной функции»

- «По ту сторону принципа удовольствия» 1920г. Для Фройда нарциссическое либидо Я или Оно

«являются производными вкладов либидо, посредством которых клетки сомы примыкают друг к другу».

В результате, все операции психического функционирования на уровне Я и Оно содержат, в своих вторичных и … формах следы соматических уровней, через которые проходят влечения. В этом пункте мы находим вновь фундаментальное понятие основателей ИПСО, а именно понятие соматической инфраструктуры Оно, которое находится у истоков углубления репрезентаций.

2. Энергетическая общность

Понятие об энергетической общности появилось достаточно рано во время первых психосоматических наблюдений. Вокруг Марти первые авторы постулировали существование энергии общей для психического и соматического выражения. Но эта энергия общая лишь в ее основе, в том что она происходит из энергии влечений, то что наблюдают психосоматики – это качественные превращения этой энергии влечений, которое ведет к всякого рода клиническим проявлениям и психики и соматики. Именно эти процессы трансформации в направлении развития, как и в направлении регрессии, определяют психосоматическую экономику.
Авторы психосоматического исследования предложили экономическую гипотезу, которая представляет для клиницистов кадр прочтения психосоматических процессов. Эта гипотеза выражена в форме принципа: принцип энергетической эквивалентности. Речь идет о том, чтобы показать, что в любом психосоматическом явлении энергия влечений, подпитывающая это явление, всегда сохраняется, но имеет много вариантов проявления. Однако в этом процессе трансформации энергии есть смысл, а именно смысл либидинозной дисквалификации, по мере того как она отдаляется от психического выражения.

«Мы пришли к формулировке принципа энергетической эквивалентности, которая обнаруживается достаточно полно как на диагностическом уровне, так и на прогностическом и терапевтическом уровнях. Основываясь на нашем психосоматическом опыте, мы думаем что существует несомненная энергетическая эквивалентность между активностью отношений с неким внешним объектом ; активностью отношений с репрезентантом внешнего объекта; ментальной активностью, будь то фантазматической, будь то интеллектуальной и нарушенной соматической активностью. В этой цепи аналогий необходимо отметить, что качество интеграции энергии прогрессивно деградирует – без предубеждения по поводу ее качества - агрессивной или либидинальной- одновременно с вырождением и стиранием понятия объекта в пользу диспропорциональной функциональной активности. Таким образом, можно увидеть как мышечное или висцеральное нарушение заменяет отношение со значимым человеком из окружения».

Этот принцип экономической эквивалентности расширяет поле слушаемого психосоматическим аналитиком по ту сторону пределов выражения психического. То, что тут необходимо – слушать процессы по трансформации, как в смысле развития, так и в смысле регрессии, на всей протяженности психосоматического поля. Этот принцип энергетической эквивалентности является своеобразным эхо принципа инерции, давно постулированного Фройдом (1895) как принцип, находящийся в основе психической деятельности и даже далее, в основе нервной деятельности. Принцип константности, который присутствует во всех трансформациях процессов жизни, связан так же, как мы знаем, с динамикой двух видов влечений, влечением к смерти и влечением к жизни. Эти принципы представляют собой вариант более общего закона, закона термодинамики и его первый принцип гласит что

«В любой изолированной системе запас энергии остаётся постоянным.», т.е. она не производится и не разрушается; она сохраняется постоянно и везде но превращается в различные по качеству формы.

Фройд проводил в свое время ряд психоаналитических наблюдений, которые имеют большое значение для психосоматики. Эти наблюдения являются, так же, иллюстрациями принципа общей для сомы и психики энергии. Однако, теоретической моделью, позволяющей понять психосоматический динамизм, можно признать теорию либидо и ее собственная экономика.
Первое наблюдение касается актуального невроза. В статье 1895 г о неврозе страха Фройд описывает гипотетический механизм, ведущий к неврозу страха и учитывает одновременно выражение нехватки на психическом этаже и симптоматические проявления в соматическом состоянии:

«к неврозу страха ведут все те факторы, которые мешают психике прорабатывать соматическое сексуальное возбуждение. Невроз страха проявляется когда соматическое сексуальное возбуждение отходит от психического и расходуется субкортикальным образом, в абсолютно неадекватных реакциях»

Мы видим что то, что отсутствует в психической проработке , т.е. формирование репрезентантов, должно быть установлено в отношениях с тем, что присутствует в соматическом функционировании через существование функциональных симптомов. Фройд указывает на то, что эта корреляция исходит из превратностей либидинального динамизма.
В 1920 г в статье «По ту сторону..» Фройд делает замечание по поводу травматического невроза. Он показывает каким образом травматический невроз теряет психическую симптоматику с того момента как симптомы связываются с телесными ранами. Эта загадка …

«одновременное большое ранение уменьшает посредством большой травмы шансы на возникновение травматического невроза, теперь будет более понятен, особенно если вспомнить о двух обстоятельствах, подчеркнутых психоаналитическим исследованием: во-первых, что механические потрясения должно рассматривать как один из источников сексуального возбуждения, и, во-вторых, что болезненное и лихорадочное состояние сильно влияет во время своего течения на распределение либидо. Таким образом, механическая сила травмы освобождает то количество сексуального возбуждения, которое действует травматически вследствие недостаточной готовности в виде страха, одновременное же ранение тела при помощи нарциссического сосредоточения либидо в пострадавшем органе связывает излишек возбуждения.
Известно также, что недостаточно оценено для теории либидо то, что такие тяжелые нарушения в распределении либидо, как меланхолия, могут быть на время ликвидированы посредством какой-либо привходящей органической болезни и что даже состояние вполне развитой Dementia ргаесох при названных условиях может быть временно задержано и даже возвращено к прежним, менее болезненным состояниям»

В 1924 г в статье «Экономические проблемы мазохизма» Фройд с удивлением обнаруживает, что много тяжелых неврозов сопровождается стиранием психической симптоматики при травматических событиях, среди которых есть и возникновение тяжелого заболевания; его объяснение основано на экономии мазохизма и на многообразии форм его выражения:

«наперекор всякой теории и ожиданию невроз, сопротивляющийся любым терапевтическим усилиям, может вдруг исчезнуть, если страдающее им лицо оказывается в плачевном положении несчастливого брака, теряет все свое состояние или приобретает опасное органическое заболевание. В таких случаях одна форма страдания сменила на посту другую, и мы видим, что единственно важным было лишь суметь сохранить известную меру страдания»

В 1932 г в тексте новой лекции о « Тревоге и жизни влечений», Фройд делает примечание, психосоматическое значение которой лишь подтвердилось со временем и с наблюдениями психосоматиков: разъединение смешения влечений и разделение эротических влечений и влечений к смерти может привести к серьезным нарушениям соматических функций. Саморазрушение, освобожденное из разделения влечений, является, как указывал Фройд агентом, через который соматические функции могут дезорганизоваться.

Создание новой школы психосоматического мышления, инициированное интуицией Пьера Марти в конце 40гг, в конечном счете установилось и развилось на основании фундаментального психоаналитического наблюдения пациентов с соматическими нарушениями. Новая школа сошлась на общем взгляде основателей Парижской Школы Психосоматики о нехватки в функционировании бессознательного. Не было легко распознать эту недостаточность, потому что в первых предположениях психосоматических специалистов считалось, что существует скрытый смысл в ней и что ее нельзя узнать психоаналитическим наблюдением. Была необходима работа по принятию этой нехватки в качестве новой психической реальности и, кроме того, что она неразрывно связана с психосоматическим явлением. Если мы вернемся к цитируемым наблюдениям Фройда, мы можем упорядочить эти психосоматические наблюдения в зависимости от той формы, которую принимает эта нехватка в психическом функционировании; актуальный невроз является для Фройда иллюстрацией дефицитарного психического функционирования, который несет в себе крайне небольшую или вовсе отсутствующую ассоциативную способность и представляет собой противопоказание к психоанализу. Наблюдения по поводу травматического невроза в сочетании с телесной травмой или невротическое состояние, сочетаемое с травмой, в частности, соматического характера, обнаруживает более динамичную нехватку, потому что идет речь о нехватке, следующей за стиранием психической экспрессивности. Что касается соматических нарушений, появляющихся вследствие разъединения влечений, то они раскрывают всю широту психической деконструкции вследствие разделения влечений.

В самом деле, концепция нехватки, которая находилась в начале всех теоретических взглядов в психосоматике, должна сегодня пониматься в свете другой важной психоаналитической концепции – концепции негатива. Я считаю, что психосоматика является царской дорогой для психоаналитического понимания негатива и негативности.

раздел "Статьи"

Жерар Швек "Ребенок как ипохондрический орган его матери"

Пьер Марти "Ментализация и психосоматика"

Пьер Марти "Аллергические объектные отношения"