Институт Психологии и Психоанализа на Чистых прудах
О нас События Обучение
Терапия Преподаватели Отзывы
Аудиоверсия книги

Зигмунд Фройд "По ту сторону принципа удовольствия" (1920)

Принцип удовольствия. Рене Магритт, 1937

В психоаналитической теории мы без всяких сомнений предполагаем, что течение психических процессов автоматически регулируется принципом удовольствия. То есть мы считаем, что оно стимулируется неприятным напряжением и затем принимает такое направление, которое в конечном счете совпадает с уменьшением этого напряжения, другими словами — с избеганием неудовольствия или получением удовольствия. Рассматривая изучаемые нами психические процессы с учетом такой последовательности, мы привносим в свою работу экономическую точку зрения. Мы полагаем, что описание, которое наряду с топическим и динамическим моментами пытается оценить еще и экономический, будет самым полным из всех, которые мы можем сегодня себе представить, и оно заслуживает того, чтобы быть отмеченным под названием метапсихологического1.

При этом для нас не представляет интереса исследование того, насколько мы с введением принципа удовольствия приблизились или присоединились к определенной, исторически сложившейся философской системе. К таким умозрительным предположениям мы приходим через описание и учет фактов, получаемых ё нашей области благодаря повседневным наблюдениям. Приоритет и оригинальность не относятся к целям, которые стоят перед психоаналитической работой, а впечатления, лежащие в основе установления этого принципа, настолько ярки, что едва ли возможно упустить их из виду. Напротив, мы были бы весьма признательны философской или психологической теории, которая смогла бы показать нам, в чем состоит значение столь императивных для 1 См. раздел IV работы «Бессознательное» (1915).

нас ощущений удовольствия и неудовольствия. К сожалению, ничего приемлемого нам здесь не предлагают. Это самая темная и недоступная область душевной жизни, и если мы не можем обойтись без того, чтобы ее не затронуть, то, по моему мнению, самое вольное предположение будет и самым лучшим. Мы решились соотнести удовольствие и неудовольствие с количеством имеющегося в душевной жизни — и не связанного как-либо — возбуждения1 таким образом, что неудовольствие соответствует увеличению, а удовольствие — уменьшению этого количества. При этом мы не имеем в виду простое соотношение между интенсивностью ощущений и изменениями, к которым они относятся, менее же всего — в соответствии со всеми данными психофизиологии — прямую пропорциональность; вероятно, решающий момент для ощущения — это степень уменьшения или увеличения во времени. Возможно, здесь был бы полезен эксперимент; нам, аналитикам, едва ли целесообразно углубляться в эти проблемы, пока у нас нет возможности руководствоваться абсолютно надежными наблюдениями2.

Но мы не можем оставаться равнодушными, видя, что такой проницательный исследователь, как Г.Т. Фехнер, отстаивает точку зрения на удовольствие и неудовольствие, в сущности совпадающую с той, к которой нас приводит психоаналитическая работа. Положение Фехнера, высказанное в его небольшом сочинении «Некоторые идеи об истории возникновения и развития организмов »(1873) сформулировано следующим образом: «Поскольку сознательные побуждения всегда находятся в связи с удовольствием или неудовольствием, можно подумать, что удовольствие и неудовольствие также находятся в психофизической взаимосвязи с условиями стабильности и нестабильности; и это позволяет обосновать развиваемую мной в другом месте гипотезу, что всякое психофизическое возбуждение, переступающее порог сознания,

1 Представления о «количестве» и «связанном» возбуждении, которые пронизывают все творчество Фройда, пожалуй, наиболее подробно рассматриваются в раннем «Проекте» (1950 [1895]). См., в частности, подробное объяснение термина «связанный » в конце первой трети части III «Проекта».

2 Этот момент рассматривается в статье «Экономическая проблема мазохизма» (1924). См. также седьмой раздел («Проблема качества») в части I «Проекта» (1950 [1895]).

в известной мере связано с удовольствием, когда оно, перейдя известную границу, приближается к полной стабильности, и в известной мере с неудовольствием, когда оно, также переходя известную границу, от него отклоняется; вместе с тем между обеими границами, которые можно назвать качественным порогом удовольствия и неудовольствия, существует известная область эстетической индифферентности... » 1

Факты, побудившие нас поверить в господство принципа удовольствия в душевной жизни, также находят свое выражение в гипотезе, что душевному аппарату присуща тенденция сохранять имеющееся в нем количество возбуждения на как можно более низком уровне или по крайней мере константным. Это та же самая мысль, только представленная в другой формулировке, ибо если работа душевного аппарата направлена на удержание количества возбуждения на низком уровне, то все, что может его повысить, должно ощущаться как нечто нефункциональное, то есть как неприятное. Принцип удовольствия выводится из принципа константности; но в действительности принцип константности был выведен из тех же фактов, которые заставили нас выдвинуть гипотезу о принципе удовольствия2.

При более подробном обсуждении мы обнаружим также, что эта предполагаемая нами тенденция душевного аппарата относится в качестве частного случая к указанному Фехнером принципу стремления к стабильности, с которым он связывал ощущения удовольствия и неудовольствия. Однако тогда нам придется отметить, что говорить о господстве принципа удовольствия над течением душевных процессов, по существу, было бы неверно. Будь это так, подавляющее большинство наших душевных процессов должно было бы сопровождаться удовольствием или вести к удовольствию, тогда как весь наш обычный опыт активно противоречит этому. Поэтому деле) может обстоять только так, что в душе существует устойчивая тенденция к проявлению принципа удовольствия, которой, однако, противостоят некие другие силы или условия, а потому конечный результат не всегда может

1 Ср. «Проект» (1950 [1895]), часть I, конец VIII раздела («Сознание»). Термин «эстетический» употреблен здесь в старом значении «отношения к ощущению или восприятию».

2 «Принцип константности» восходит к истокам психологических исследований Фройда.

соответствовать тенденции к удовольствию. Ср. замечание Фехнера по аналогичному поводу (1873,90): «Однако тем самым стремление к цели еще не означает достижения цели, и вообще цель достижима только в приближении...» Если мы теперь зададимся вопросом, какие обстоятельства могут не допустить осуществления принципа удовольствия, то снова вступим на надежную и известную почву и для ответа на этот вопрос сможем в большом объеме привлечь свой аналитический опыт.

Первый случай такого торможения принципа удовольствия известен нам как закономерный. Мы знаем, что принцип удовольствия присущ первичному режиму работы душевного аппарата и что для самоутверждения организма среди трудностей внешнего мира он с самого начала оказывается непригодным и даже во многом опасным. Под влиянием влечений Я к самосохранению он сменяется принципом реальности^, который, не оставляя конечной цели достижения удовольствия, все же предполагает и осуществляет отсрочку удовлетворения, отказ от различных возможностей такового и допущение на какое-то время неудовольствия на длинном окольном пути к удовольствию. Принцип удовольствия еще долгое время остается методом работы с «трудновоспитуемыми » сексуальными влечениями, и снова и снова получается так, что он, будь то под влиянием последних или в самом Я, побеждает принцип реальности во вред всему организму.

Между тем несомненно, что замена принципа удовольствия принципом реальности объясняет нам лишь незначительную часть неприятных переживаний, к тому же не самых сильных. Другой, не менее закономерный источник неудовольствия — это конфликты и расщепления в душевном аппарате в то время, когда Я совершает свое развитие до более сложных форм организации. Почти вся энергия, наполняющая этот аппарат, происходит от привнесенных импульсов влечений, но не все они допускаются на одинаковые фазы развития. Вместе с тем отдельные влечения или компоненты влечений по своим целям или требованиям постоянно оказываются несовместимыми с остальными и не могут объединиться во всеобъемлющее единство Я. В таком случае в результате процесса вытеснения они отделяются от этого единства, задер-

1 См. «Положения о двух принципах психического события» (1911).

живаются на низших ступенях психического развития и прежде всего отсекаются от возможности удовлетворения. Если затем им удается — а это очень легко происходит с вытесненными сексуальными влечениями — окольными путями достичь непосредственного или замещающего удовлетворения, то этот результат, который обычно представляет собой возможность для получения удовольствия, воспринимается Я как неудовольствие. Вследствие старого конфликта, оканчивающегося вытеснением, принцип удовольствия вновь прорывается, причем именно в тот момент, когда определенные влечения работали над тем, чтобы, соблюдая этот же принцип, получить новое удовольствие. Детали процесса, благодаря которому вытеснение превращает возможность удовольствия в источник неудовольствия, пока еще недостаточно понятны или недоступны для ясного изложения, но, несомненно, всякое невротическое неудовольствие подобного рода — это удовольствие, которое не может ощущаться как таковое1.

Оба указанных здесь источника неудовольствия далеко не исчерпывают всего многообразия наших переживаний неудовольствия, но об остальной их части можно, по-видимому, с полным основанием утверждать, что их наличие не противоречит господству принципа удовольствия. Ведь неудовольствие, которое мы чаще всего испытываем, — это неудовольствие, связанное с восприятием, либо восприятие напора неудовлетворенных влечений, либо внешнее восприятие, каким бы оно ни было — мучительным само по себе или вызывающим в душевном аппарате неприятные ожидания, которые расценивается им как «опасность ». Реакция на требования этих влечений и угрозы, в которой, собственно, и выражается деятельность душевного аппарата, может корректно управляться принципом удовольствия или модифицирующим его принципом реальности. Поэтому, видимо, нет надобности признавать продолжающееся ограничение принципа удовольствия, и все же именно исследование психической реакции на внешнюю опасность может дать новый материал и привести к новой постановке обсуждаемой здесь проблемы.

1 Дополнение, сделанное 6 1925 году: «Главное, пожалуй, заключается в том, что удовольствие и неудовольствие как сознательные ощущения связаны с Я». [Это более подробно обсуждается в начале 2 главы работы «Торможение, симптом и страх» (1926)].

 

II

 Уже давно было описано состояние, возникающее после сильных механических сотрясений, столкновений поездов и других несчастных случаев, связанных с угрозой для жизни, за которым закрепилось название «травматический невроз ». Ужасная, совсем недавно окончившаяся война привела к появлению огромного множества таких заболеваний и по крайней мере положила конец искушению сводить их к органическому повреждению нервной системы под воздействием механической силы!. Картина состояния при травматическом неврозе приближается к истерии по богатству сходных моторных симптомов, но, как правило, превосходит ее очень резко выраженными признаками субъективного страдания, примерно такими же, как при ипохондрии или меланхолии, и проявлениями всеобъемлющей общей слабости и расстройства психических функций.

До сих пор не было достигнуто полного понимания ни военных неврозов2, ни травматических неврозов мирного времени. В случае военных неврозов казалось, что вопрос, с одной стороны, проясняется, но вместе с тем и осложняется тем обстоятельством, что одна и та же картина болезни иногда возникала 3 без содействия грубой механической силы; в обычном травматическом неврозе выделяются две особенности, на которых нам удалось построить свои рассуждения: во-первых, основное значение в этиологии, по-видимому, приходилось на момент неожиданности, испуга, и во-вторых, одновременно полученное повреждение или ранение чаще всего противодействовало возникновению невроза. Испуг, тревога, боязнь неверно употребляются как синонимы; их легко разграничить по их отношению к опасности. Тревога означает известное состояние ожидания опасности и приготовление к ней, даже если она неизвестна; боязнь предполагает определенный объект, которого боятся; испу- гом же, подчеркивая момент неожиданности, называют состояние, в котором человек оказывается при возникновении

1 Ср. «К вопросу о психоанализе военных неврозов» со статьями Ференци, Абрахама, Зиммеля, Э. Джонса (1919) [к которым Фройд написал предисловие (1919)]. См. также опубликованную уже после смерти автора работу «Заключение по вопросу о лечении электричеством больных военным неврозом» (1955 [1920]).

2 Слово «полного» было добавлено в 1921 году.

3 Только в первом издании здесь говорится «могла возникать».

опасности, когда он к ней не подготовлен. Я не думаю, что тревога может вызвать травматический невроз; в тревоге есть нечто защищающее от испуга и, следовательно, от невроза, вызываемого испугом. К этому тезису мы вернемся позднее1. Изучение сновидения мы можем рассматривать как самый надежный путь к исследованию глубинных душевных процессов. Сновидения при травматическом неврозе обнаруживают такую особенность, что они снова и снова возвращают больного к ситуации произошедшего с ним несчастного случая, от чего он каждый раз просыпается в испуге. Большого удивления это не вызывает. Считается, что это как раз и есть доказательство силы впечатления, произведенного травматическим переживанием, что оно постоянно навязывается больному даже во сне. Больной, так сказать, психически фиксирован на этой травме. Такие фиксации на переживании, которое вызвало болезнь, давно известны при истерии. Брейер и Фройд в 1893 году2 утверждали: истерические больные в большинстве своем страдают от реминисценций. Также и в случае военных неврозов исследователи, например, Ференци и Зиммель, смогли объяснить некоторые моторные симптомы фиксацией на моменте травмы.

Однако мне не известно, чтобы люди, страдающие травматическим неврозом, в состоянии бодрствования много времени уделяли воспоминанию о несчастном случае. Скорее, они стараются о нем не думать. Если кто-то принимает как само собой разумеющееся, что сновидение ночью снова возвращает их в ситуацию, сделавшую их больными, то он не понимает сущности снов. Ей скорее соответствовал бы показ больному картин из того времени, когда он был здоров, или картин ожидаемого выздоровления. Чтобы сновидения травматических невротиков не ввели нас в заблуждение по поводу тенденции сна к исполнению желания, нам остается разве что заклю-

1 Сам Фройд отнюдь не всегда придерживался проведенного здесь разграничения. Чаще всего он использует слово «Angst», чтобы охарактеризовать состояние страха без какого-либо отношения к будущему. Вполне вероятно, что здесь мы впервые сталкиваемся с различием, которое Фройд провел в работе «Торможение, симптом и страх» (1926) между страхом как реакцией на травматическую ситуацию — это, пожалуй, тождественно тому, что он здесь называет «испугом» — и тревогой как предупредительным сигналом о приближении такого события.

2 «О психическом механизме истерических феноменов» (1893), в конце I раздела. Ср. также статью Фройда с тем же названием (1893).

чить, что в этом состоянии функция сновидения, подобно многому другому, также оказалась подорванной и отклоненной от своих целей, или мы должны были бы вспомнить о загадочных мазохистских тенденциях Я1, Теперь предлагаю оставить темную и мрачную тему травматического невроза и обратиться к изучению принципа действия психического аппарата на примере одного из его самых ранних нормальных проявлений. Я имею в виду детскую игру. Различные теории детской игры лишь недавно были сопоставлены и оценены с аналитических позиций 3 Пфайфером в журнале «Imago» (V/4) (1919); я могу здесь отослать читателя к этой работе. Авторы этих теорий пытаются разга) (1919); я могу здесь отослать читателя к этой работе.

Авторы этих теорий пытаются разгадать мотивы игры детей, не выдвигая при этом на передний план экономическую точку зрения, получение удовольствия. Не намереваясь охватить все эти проявления в целом, я воспользовался представившейся мне возможностью разъяснить первую самостоятельно созданную игру одного мальчика в возрасте полутора лет. Это было больше чем мимолетное наблюдение, ибо на протяжении нескольких недель я жил под одной крышей с этим ребенком и его родителями, и прошло довольно много времени, прежде чем мне раскрылся смысл этого загадочного и постоянно повторявшегося действия.

Ребенок отнюдь не опережал других в своем интеллектуальном развитии; в полтора года он говорил лишь несколько понятных слов и, кроме того, произносил множество многозначительных звуков, которые были понятны окружающим. Однако он был в хорошем контакте с родителями и единственной служанкой, и его хвалили за «примерный» характер. Он не беспокоил родителей по ночам, добросовестно соблюдал запреты трогать некоторые вещи и заходить в определенные комнаты и, самое главное, никогда не плакал, когда мать покидала его на несколько часов, хотя и был нежно привязан к матери, которая не только сама кормила ребенка, но и ухаживала за ним и заботилась о нем безо всякой посторонней помощи. У этого милого ребенка была лишь одна несколько неприятная привычка, а именно: забрасывать все маленькие предметы, которые попадали ему в руки, далеко от себя в угол комнаты, под кровать и т. д., так что поиск и собирание

1 Последние одиннадцать слов были добавлены в 1921 году. См. также «Толкование сновидений» (1900).

его игрушек зачастую бывали нелегкой работой. При этом он с выражением интереса и удовлетворения издавал громкое протяжное «о-о- о-о », которое, по единодушному мнению матери и наблюдателя, было не просто междометием, а означало «прочь». В конце концов я заметил, что это — игра и что ребенок использовал все свои игрушки лишь для того, чтобы поиграть с ними в игру, которую можно было бы назвать «Уходи». Однажды я сделал наблюдение, которое подтвердило мои догадки. У ребенка была деревянная катушка с намотан- ной на нее бечевкой. Ему никогда не приходило в голову, например, таскать ее за собой по полу, то есть поиграть в тележку, но он с большой ловкостью, держа катушку за веревочку, бросал ее за край своей кроватки, в результате чего она там исчезала; при этом он произносил свое многозначительное «о-о-о-о », а затем снова вытаскивал катушку за бечевку из кровати, приветствуя на этот раз ее появление радостным «вот». В этом и заключалась вся игра — в исчезновении и возвращении, из которых обычно удавалось наблюдать только первое действие. Оно само по себе без устали повторялось в качестве игры, хотя большее удовольствие, несомненно, было связано со вторым актом1.

Теперь толкование игры напрашивалось само собой. Она была связана с большим культурным достижением ребенка — с осуществленным им самим отказом от влечения (отказом от удовлетворения влечения), то есть с тем, что он не сопротивлялся уходу матери. Но он словно вознаграждал себя за это, самостоятельно разыгрывая с доступными ему предметами подобное исчезновение и возвращение. Для аффективной оценки этой игры, разумеется, безразлично, изобрел ли ребенок ее сам или усвоил ее по чьему-либо примеру. Наш интерес будет сосредоточен на другом моменте. Уход матери не мог быть для ребенка приятным или хотя бы безразличным. Как

1 Это толкование потом было полностью подтверждено дальнейшим наблюдением. Однажды, когда мать вернулась после нескольких часов отсутствия, мальчик приветствовал ее сообщением: оБеби о-о-о-о», которое вначале осталось непонятным. Однако вскоре выяснилось, что во время этого долгого одиночества ребенок нашел способ, как можно исчезнуть самому. Он обнаружил свое отражение в большом зеркале на подставке, достававшем почти до пола, а затем приседал на корточки, чтобы отражение уходило «прочь ». Об этом же эпизоде — речь идет о внуке Фройда — уже сообщалось в «Толковании сновидений».

же согласуется с принципом удовольствия тот факт, что он повторяет эту мучительную для себя игру? На это могут ответить, что уход должен быть сыгран как предварительное условие для радостного возвращения, что в последнем, собственно, и состоял смысл игры. Но этому противоречило бы то наблюдение, что первое действие, уход, разыгрывалось само по себе, причем несравненно чаще, чем вся сцена, доведенная до приятного конца.

Анализ такого единичного случая не дает надежного решения; если посмотреть беспристрастно, складывается впечатление, что ребенок сделал это переживание предметом своей игры по совсем другим мотивам. Играя, сначала он был пассивен, событие задело его за живое, и теперь он берет на себя активную роль, повторяя это событие в виде игры, несмотря на то, что оно было неприятным. Это стремление можно было бы отнести к влечению к овладению, которое не зависит от того, было ли воспоминание само по себе приятным или нет. Но можно поискать и другое толкование. Выбрасывание предмета, в результате чего он исчезает, может быть удовлетворением подавленного в жизни импульса мести матери за то, что она ушла от ребенка, и тогда может иметь значение своенравия: «Да, иди прочь, ты мне не нужна, я сам тебя отсылаю». Этот же ребенок, которого я наблюдал в возрасте полутора лет во время его первой игры, годом позже имел обыкновение бросать на пол игрушку, на которую он сердился, и говорить при этом: «Иди на войну!»

Ему тогда рассказывали, что его отсутствующий отец находится на войне, и он совсем не жалел об отсутствии отца, а демонстрировал самые явные признаки того, что он не хотел, чтобы кто-то помешал ему единолично обладать матерью1. Мы знаем и о других детях, что они могут выражать сходные враждебные побуждения, швыряя предметы вместо людей2. Здесь возникает сомнение, может ли стремление психически переработать нечто производящее сильное впечатление, полностью им овладеть, проявиться первично и независимо от принципа удовольствия. Ведь в обсуждаемом здесь случае ребенок мог бы

1 Когда ребенку было пять лет и девять месяцев, его мать умерла. Теперь, когда она действительно ушла «прочь» (о-о-о), мальчик не проявлял печали. Но за это время родился другой ребенок, пробудивший в нем сильнейшую ревность.

2 Ср. «Детское воспоминание из “Вымысла и правды”» (1917).

повторять в игре неприятное впечатление лишь потому, что с этим повторением связано получение другого, но непосредственного удовольствия.

Дальнейшее прослеживание детской игры также не устраняет этих наших колебаний в выборе между двумя объяснениями. Мы видим, что дети повторяют в игре все, что произвело на них большое впечатление в жизни, что при этом они могут отреагировать это сильное впечатление и, так сказать, стать хозяевами положения. Но, с другой стороны, достаточно ясно, что вся их игра находится под влиянием желания, доминирующего в этом возрасте: быть большими и вести себя как взрослые. Можно также наблюдать, что неприятный характер переживания не всегда делает его непригодным для игры. Если доктор осматривал у ребенка горло или произвел небольшую операцию, то это пугающее переживание, несомненно, станет содержанием следующей игры, но при этом нельзя не заметить, что ребенок получает удовольствие из другого источника. Переходя от пассивности переживания к активности игры, он доставляет товарищу по игре ту непри- ятность, которая произошла с ним самим, и таким образом он мстит человеку, которого тот замещает!

Тем не менее из этих рассуждений следует, что предположение о наличии особого влечения к подражанию в качестве мотива игры — излишне. Кроме того, напомним, что игра артистов и подражание взрослых, которое в отличие от поведения ребенка рассчитано на зрителя, доставляет последнему, например, в трагедии, самые болезненные впечатления, и все же может восприниматься им как высшее наслаждение2. Таким образом, мы убеждаемся, что и при господстве принципа удовольствия существует достаточно средств и способов, чтобы сделать само по себе неприятное переживание предметом воспоминания и психической переработки. Пусть этими случаями и ситуациями, завершающимися в итоге получением удовольствия, занимается эстетика, руководствующаяся экономическим принципом; для наших целей они ничего не дают, ибо предполагают существование и господство прин-

1 Это наблюдение упоминается также в III разделе работы «О женской сексуальности» (1931).

2 Работа на эту тему, написанная предположительно в 1905 или 1906 году, была опубликована под названием «Психопатические характеры на сцене» уже после смерти Фройда (1942).

ципа удовольствия и не свидетельствуют о действенности тенденций, находящихся по ту сторону принципа удовольствия, то есть тенденций, более ранних по происхождению и независимых от него.

 

III

Двадцать пять лет интенсивной работы привели к тому, что ближайшие цели психоаналитической техники сегодня стали совсем другими, чем были в начале. Раньше врач-аналитик мог стремиться только к тому, чтобы разгадать скрытое бессознательное, привести его в связный вид и сообщить больному об этом в подходящее время. Психоанализ был прежде всего искусством толкования. Поскольку терапевтическая задача этим не решалась, вскоре появилась новая цель — вынудить больного к подтверждению конструкции его собственными воспоминаниями. В этих усилиях особое внимание уделялось сопротивлениям больного; теперь искусство заключалось в том, чтобы как можно быстрее раскрыть их, продемонстрировать их больному и, по-человечески повлияв на него (здесь есть место для суггестии, действующей как «перенос »), подвигнуть его к отказу от сопротивлений.

Но затем становилось все более ясно, что поставленной цели — осознания бессознательного — нельзя полностью достичь и этим способом. Больной не может вспомнить всего, что было им вытеснено, причем, пожалуй, как раз самого важного, и поэтому не убеждается в правильности сообщенной ему конструкции. Скорее, он вынужден повторять вытесненное в качестве нынешнего переживания, вместо того чтобы вспоминать его, как того бы хотелось врачу, как часть прошлого 1. Это воспроизведение, проявляющееся с упорством, достойным лучшего применения, всегда имеет своим содержанием часть инфантильной сексуальной жизни — эдипова комплекса и его ответвлений — и постоянно проигрывается в области переноса, то есть в отношении к врачу. Если в этой же работе содержится раннее указание на «навязчивое повторение», которое относится к главным темам настоящей работы. Термин «навязчивое повторение» в особом значении, в котором он используется несколькими строками ниже, встречается также и в той работе.

1 См. «Дальнейшие советы по технике психоанализа. II. Воспоминание, повторение и проработка» (1914).

В процессе лечения дело зашло так далеко, то можно сказать, что прежний невроз теперь сменился новым неврозом переноса. Врач старался как можно больше ограничить сферу этого невроза переноса, как можно глубже проникнуть в воспоминания и как можно меньше допускать повторение. Отношение, которое устанавливается между воспоминанием и воспроизведением, в каждом случае различается. Как правило, врач не может избавить анализируемого от этой фазы лечения; он должен дать ему заново пережить часть забытой жизни и позаботиться о том, чтобы сохранилась некоторая степень превосходства, благодаря которому мнимая реальность все-таки снова и снова распознается как отражение забытого прошлого. Если это удается, то достигается убеждение больного и зависящий от этого терапевтический эффект.

Чтобы сделать понятнее это «навязчивое повторение », которое проявляется в ходе психоаналитического лечения невротиков, нужно прежде всего избавиться от заблуждения, будто при преодолении сопротивлений имеешь дело с сопротивлением «бессознательного ». Бессознательное, то есть вытесненное, не оказывает вообще никакого сопротивления усилиям лечения, ведь оно само стремится лишь к тому, чтобы вопреки оказываемому давлению прорваться в сознание или добиться отвода с помощью реального действия. Сопротивление лечению исходит из тех же высших слоев и систем душевной жизни, которые в свое время произвели вытеснение.

Но поскольку, как известно из опыта, мотивы сопротивления и даже оно само во время лечения сначала бывают бессознательными, мы должны подыскать более целесообразную форму выражения. Мы избежим неясности, если будем противопоставлять друг другу не сознательное и бессознательное, а тесно примыкающее к ним Я и вытесненное. Многое в Я, несомненно, само является бессознательным, а именно то, что можно назвать ядром Я; лишь незначительную часть его мы охватываем названием предсознательное1. После этой замены чисто описательного выражения выражением систематическим или динамическим мы можем сказать, что сопротив-

1 В данной формулировке это предложение появилось в 1921 году, В первом издании (1920) говорится: «Многое в Я может быть даже бессознательным; вероятно, лишь часть его мы охватываем названием предсознательное».

ление анализируемых исходит из их Я1, и тогда нам сразу же становится ясно, что «навязчивое повторение» следует приписать вытесненному бессознательному. Оно, вероятно, не могло проявиться до тех пор, пока идущая ему навстречу работа лечения не ослабила вытеснения2.

Нет никакого сомнения, что сопротивление сознательного и предсознательного Я служит принципу удовольствия, ведь оно стремится избавить от неудовольствия, которое возникло бы при высвобождении вытесненного, и наши усилия направлены на то, чтобы, обращаясь к принципу реальности, добиться допущения такого неудовольствия. Но в каком отношении к принципу удовольствия находится навязчивое повторение, проявление силы вытесненного?

Очевидно, что большая часть того, что позволяет заново пережить навязчивое повторение, должно принести Я неудовольствие, ибо оно способствует проявлению вытесненных влечений, но это неудовольствие, как мы уже отмечали, не противоречит принципу удовольствия; будучи неудовольствием для одной системы, оно месте с тем становится удовлетворением для другой3. Однако тот новый и удивительный факт, который нам нужно теперь описать, заключается в том, что навязчивое повторение воспроизводит также и такие прошлые переживания, которые не содержат возможности удовольствия, которые и тогда не могли быть удовлетворением, даже тех импульсов влечения, которые с тех пор были вытеснены.

Ранний расцвет инфантильной сексуальной жизни был обречен на гибель из-за несовместимости ее господствовавших желаний с реальностью и недостаточности развития ребенка. Он закончился в связи с самыми неприятными поводами и сопровождался глубокими болезненными переживаниями. Потеря любви и неудачи оставили после себя нарциссический шрам — стойкое нарушение чувства собственного достоинства,

1 Более подробное и несколько иное описание источников сопротивления содержится в главе 11 работы «Торможение, симптом и страх» (1926).

2 Дополнение, сделанное в 1923 году: «В другом месте (1923) я поясняю, что во время лечения здесь на помощь навязчивому повторению приходит именно “влияние суггестии”, то есть глубоко коренящаяся в родительском комплексе уступчивость по отношению к врачу».

3 Ср. аллегорическое использование Фройдом сказки о трех желаниях в начале 14-й лекции по введению в психоанализ (1916-1917).

которое, по моему опыту и по мнению Марциновского (1918), составляет одну из главных причин «чувства неполноценности », часто встречающегося у невротиков. Сексуальная пытливость ребенка, которого ограничивает его физическое развитие, к удовлетворительному результату не привела; отсюда впоследствии жалобы: «Я не могу ни с чем справиться, мне ничего не удается». Нежная привязанность, как правило, к родителю противоположного пола, иссякла от разочарования, напрасного ожидания удовлетворения или ревности при рож- дении нового ребенка, которое недвусмысленно указывало на неверность любимого или любимой; собственная, с трагической серьезностью предпринятая попытка самому произвести такого ребенка, постыдным образом не удалась; уменьшение нежности, ранее проявлявшейся к малышу, повышенные требования в воспитании, строгие слова, а иной раз и наказание в конечном счете раскрыли ему в полном объеме выпавшее на его долю пренебрежение. Существует несколько типичных, постоянно повторяющихся типов явлений, разрушающих любовь, характерную для этого детского возраста.

Все эти нежелательные поводы и болезненные аффективные состояния повторяются и с большим искусством оживляются невротиком при переносе. Невротики стремятся прервать незаконченное лечение, они умеют снова создать у себя впечатление, что ими пренебрегают, вынуждают врача к резким словам и к холодному обращению, они находят подходящие объекты для своей ревности, заменяют страстно желанное ими в младенчестве дитя намерением или обещанием большого подарка, который в большинстве случаев бывает столь же малореальным, как и тот. Тогда ничто из всего этого не могло принести удовольствия; следовало бы 1 предположить, что теперь это вызвало бы меньше неудовольствия, если бы проявилось в виде воспоминания или в сновидениях, чем приняв форму нового переживания. Разумеется, речь идет о действии влечений, которые должны были привести к удовлетворению, но знание о том, что и тогда вместо этого они тоже вызывали только неудовольствие, никакой пользы не

1 В первом издании этот абзац завершается так: «...следовало предположить, что сегодня это должно было бы вызвать меньше неудовольствия, если бы проявилось в виде воспоминания, чем если бы приняло форму нового переживания. Однако какая-то сила вынуждает к последнему».

принесло. И тем не менее они повторяются; какая-то сила вынуждает их к этому. То же самое, что психоанализ показывает на примере феноменов переноса у невротиков, можно найти и в жизни людей, которые невротиками не являются. В этом случае создается впечатление, что их преследует судьба, что в их переживании есть некая демоническая черта, и психоанализ с самого начала считал, что такая судьба большей частью создается ими самими и предопределяется влияниями раннего детства. Принуждение, которое при этом проявляется, не отличается от «навязчивого повторения » у невротиков, хотя эти люди никогда не обнаруживали признаков невротического конфликта, разрешившегося образованием симптомов.

Так, например, известны люди, у которых любые человеческие отношения заканчиваются одним и тем же: благодетели, которых через какое-то время в озлоблении покидает каждый из их питомцев, какими бы разными они ни были, словно им суждено изведать всю горечь неблагодарности; есть мужчины, у которых любая дружба кончается тем, что друг их предает; есть другие люди, которые в своей жизни очень часто возвеличивают другого человека, возводя его в ранг большого личного или даже общественного авторитета, а затем спустя какое-то время сами низвергают этот авторитет, чтобы заменить его новым; есть влюбленные мужчины, у которых любое нежное отношение к женщине проходит одни и те же фазы и приводит к одинаковому концу, и т. д.

Мы мало удивляемся этому «вечному повторению одного и того же », если речь идет об активном поведении данного человека и если мы находим в его характере постоянную черту, которая должна выражаться в повторении одних и тех же переживаний. Гораздо большее впечатление на нас производят те случаи, где такой человек переживает нечто, казалось бы, пассивно, не оказывая со своей стороны никакого воздействия, и все же повторяет все время одну и ту же судьбу. Вспомним, например, историю женщины, которая выходила замуж три раза подряд, и все ее мужья через короткое время заболевали, а ей приходилось ухаживать за ними до самой их смерти1. Самое волнующее поэтическое изображение такой судьбы дал Тас-

1 Ср. в этой связи меткие замечания в статье К.Г. Юнга «Значение отца для судьбы индивида» (1909).

со в романтическом эпосе «Gerusalemme liberate »[ «Освобожденный Иерусалим»]. Герой этого произведения Танкред, сам того не ведая, убил свою возлюбленную Клоринду, когда она сражалась с ним в доспехах вражеского рыцаря. После ее похорон он попадает в зловещий заколдованный лес, повергающий войско крестоносцев в ужас. Там он разрубает мечом высокое дерево, но из раны дерева струится кровь, и голос Клоринды, душа которой переселилась в дерево, обвиняет его, что он снова ранил возлюбленную. Основываясь на таких наблюдениях за поведением пациентов при переносе и за судьбой людей, мы осмелимся выдвинуть предположение, что в душевной жизни действительно существует навязчивое повторение, выходящее за рамки принципа удовольствия. Теперь мы склонны отнести к этому принуждению сновидения травматических невротиков и побуждение ребенка к игре. Правда, мы вынуждены признаться себе, что лишь в редких случаях можем осмыслить влияния навязчивого повторения в чистом виде без содействия прочих мотивов.

В случае детской игры мы уже отмечали, какие иные толкования допускает ее возникновение. Навязчивое повторение и непосредственное исполненное удовольствия удовлетворение влечения, по-видимому, соединились в ней в единое целое. Феномены переноса, очевидно, служат сопротивлению со стороны настаивающего на вытеснении Я; навязчивое повторение, которое лечение хотело поставить себе на службу, так сказать, перетягивает на свою сторону Я, которое хочет придерживаться принципа удовольствия!

В том, что можно было бы назвать навязываемой судьбой, многое, как нам кажется, становится понятным благодаря рациональному объяс- нению, и поэтому необходимости в выделении нового таинственного мотива не ощущается. Наименьшее подозрение вызывают, пожалуй, сновидения о несчастных случаях, но при ближайшем рассмотрении приходится все же признать, что и в других примерах положение вещей не объясняется влиянием известных нам мотивов. Остается достаточно материала, подтверждающего гипотезу о навязчивом повторении, и оно кажется нам более ранним, более элементарным, более

1 В изданиях до 1923 года эта часть предложения звучит так: «...навязчивое повторение, так сказать, призывается на помощь Я, которое хочет придерживаться принципа удовольствия».

связанным с влечениями, чем оставленный им в стороне принцип удовольствия. Но если в душевной жизни существует такое навязчивое повторение, то нам очень хотелось бы что- нибудь знать о том, какой функции оно соответствует, при каких условиях может проявляться и в каких отношениях оно находится с принципом удовольствия, который мы до сих пор считали главенствующим в течении процессов возбуждения в душевной жизни.

 

IV

 То, что теперь последует, — это умозрительное рассуждение, часто далеко идущее, которое каждый человек в зависимости от своей собственной установки или принимает, или оставляет без внимания. Итак, мы предпримем попытку последовательной разработки одной идеи из любопытства, желая узнать, куда она приведет.

Психоаналитическое умозрительное рассуждение опирается на впечатление, полученное при исследовании бессознательных процессов, что сознание может быть не самой общей характеристикой душевных процессов, а только их особой функцией. В метапсихологических терминах оно утверждает, что сознание — это функция особой системы, которую называют Сз1. Поскольку сознание поставляет в ос- новном восприятия возбуждений, поступающих из внешнего мира, а также ощущения удовольствия и неудовольствия, которые могут проистекать лишь изнутри душевного аппарата, системе В—Сз2 можно отвести пространственное положение. Она должна находиться на границе внешнего и внутреннего, быть обращенной к внешнему миру и охватывать другие психические системы. Тогда мы замечаем, что этим предположением не сказали ничего рискованного, нового, а только присоединились к локализирующей анатомии мозга, которая помещает «место » сознания в кору головного мозга, во внешний, покрывающий слой центрального органа. Анатомии мозга нет нужды задумываться над тем, почему — выражаясь анатоми-

1 См. «Толкование сновидений» (1900), а также «Бессознательное» (1915).

2 Система В (система восприятия) впервые была описана Фройдом в «Толковании сновидений» (1900). В более поздней метапсихологической работе о сновидениях (1917) он утверждал, что система В совпадает с системой Сз.

чески — сознание размещено именно на поверхности мозга, вместо того чтобы надежно укрываться где-нибудь в самых его глубинах. Возможно, мы продвинемся дальше, рассмотрев возникновение такой ситуации с точки зрения нашей системы В- Сз.

Сознание — не единственная особенность, которую мы приписываем процессам в этой системе. Мы опираемся на впечатления своего психоаналитического опыта, предполагая, что все процессы возбуждения в других системах оставляют в них стойкие следы в качестве основы памяти, то есть следы воспоминаний, ничего общего с осознанием не имеющие. Зачастую они бывают наиболее сильными и прочными, если оставляющий их после себя процесс так и не доходит до сознания. Но нам трудно поверить, что такие длительные следы возбуждения возникают также в системе В-Сз. Если бы они все время оставались сознательными, то очень скоро ограничили бы пригодность этой системы к восприятию новых возбуждений!; в другом случае, если бы они были бессознательными, то поставили бы перед нами задачу объяснить существование бессознательных процессов в системе, функционирование которой обычно сопровождается феноменом сознания.

Своей гипотезой, которая отсылает осознание в особую систему, мы, так сказать, ничего бы не изменили и ничего бы не выиграли. Даже если это и нельзя считать соображением, имеющим обязательную силу, оно все же может подвигнуть нас к предположению, что осознание и оставление следа в памяти в одной и той же системе несовместимы друг с другом. Мы могли бы сказать, что в системе Сз процесс возбуждения осознается, но не оставляет длительного следа; все его следы, на которые опирается воспоминание, должно быть, возникают в близлежащих внутренних системах при распространении на них возбуждения. В этом смысле разработана и та схема, которую я в 1900 году включил в умозрительный раздел своего «Толкования сновидений». Если подумать о том, как мало мы знаем из других источников о возникновении сознания, то тезис, что сознание возникает

1 Это полностью соответствует рассуждениям Й. Брейера в теоретическом разделе «Этюдов об истерии» ([Breuer, Freud] 1895). Сам Фройд обсуждал эту тему в «Толковании сновидений» (1900), еще раньше он подверг ее детальному рассмотрению в «Проекте» 1895 года (1950), часть I, в разделе «Границы контакта». Наконец, он еще раз вернулся к ней в работе о «чудо-блокноте» (1925).

на месте следа воспоминания, по меньшей мере следует расценить как в известной мере определенное утверждение. Таким образом, система Сз отличается той особенностью, что процесс возбуждения, в отличие от всех остальных психических систем, не оставляет в ней после себя длительного изменения ее элементов, а, так сказать, растрачивается впустую в феномене осознания. Такое отклонение от общего правила нуждается в объяснении через одно обстоятельство, относящееся исключительно к этой системе, и этим обстоятельством, которого лишены другие системы, вполне может быть открытое, незащищенное положение системы Сз, ее не- посредственное столкновение с внешним миром.

Представим себе живой организм в его самом упрощенном виде как недифференцированный пузырек, содержащий некую возбудимую субстанцию; тогда его обращенная к внешнему миру поверхность дифференцирована в силу самого своего положения и служит органом, воспринимающим раздражение. Эмбриология как повторение филогенеза и в самом деле показывает, что центральная нервная система возникает из эктодермы и что серая кора головного мозга по-прежнему остается производной примитивной поверхности, которая путем наследования могла перенять ее важные качества. В таком случае вполне можно было бы допустить, что из-за не- прекращающегося наступления внешних раздражителей на поверхность пузырька его субстанция до определенной глубины подвергается постоянному изменению, а потому процесс возбуждения на поверхности протекает иначе, чем в более глубоких слоях. Так образовалась кора, которая в конце концов оказалась настолько прожженной воздействием раздражителей, что стала предоставлять самые благоприятные условия для восприятия раздражителей и на дальнейшую модификацию уже не способна. Если перенести это на систему Сз, то это означало бы, что ее элементы более не способны к длительному изменению при прохождении возбуждения, поскольку в смысле такого воздействия они и так уже модифицированы до предела. Но в таком случае они способны дать начало сознанию.

В чем состоит изменение субстанции и процесса возбуждения в ней — на этот счет могут быть разные представления, которые в настоящее время не поддаются проверке. Можно предположить, что, переходя от одного элемента к другому, возбуждение должно преодолеть сопротивление, и что это уменьшение сопротивления оставляет стойкий след возбуждения (прокладка пути); в системе Сз такого сопротивления при переходе от одного элемента к другому уже не возникает1. С этим представлением можно соотнести разграничение Брейером бездействующей (связанной) и свободно перемещающейся катектической энергии в элементах психических систем2; в таком случае элементы системы Сз обладали бы не связанной, а только способной к свободному отводу энергией. Но я думаю, что об этих отношениях пока лучше высказаться как можно более неопределенно. И тем не менее благодаря этим умозрительным рассуждениям мы бы так или иначе связали возникновение сознания с положением системы Сз и с особенностями процесса возбуждения, которые ему можно приписать.

Но нам нужно обсудить и еще кое-что, находящееся в живом пузырьке сего воспринимающим раздражители корковым слоем. Эта частица живой субстанции находится посреди заряженного сильнейшей энергией внешнего мира, и она бы погибла под действием его раздражителей, если бы не была снабжена защитой от раздражающего воздействия. Она получает эту защиту благодаря тому, что ее наружная поверхность отказывается от своей характерной для живого организма структуры, становится в известной степени неор- ганической и действует теперь как особая оболочка или мембрана, не пропускающая раздражители, то есть пропускает лишь небольшую по интенсивности часть энергий внешнего мира дальше в близлежащие, оставшиеся живыми слои. Эти слои, находящиеся под защитой от раздражающего воздействия, теперь могут посвятить себя восприятию пропущенных количеств раздражения. Своим отмиранием внешний слой избавил от такой же участи все более глубокие слои, по крайней мере до тех пор, пока не поступают настолько сильные раздражители, что они прорывают защиту от раздражающего воздействия. Для живого организма защита от раздражающего воздействия представляет собой чуть ли не более важную задачу, чем восприятие раздражителей; он снабжен

1 Эта точка зрения обозначается уже в «Проекте» 1895 года (1950), часть I, вторая половина III раздела («Границы контакта»).

2 «Этюды об истерии» Брейера и Фройда (1895). См. II раздел теоретической части Брейера, в частности примечание в начале указанного раздела.

собственным запасом энергии и должен прежде всего стремиться к тому, чтобы уберечь свои особые формы преобразования энергии от уравнивающего, то есть разрушающего влияния чересчур интенсивных энергий, действующих извне. Восприятие раздражителей служит прежде всего намерению узнать направление и характер внешних раздражителей, и для этого должно быть достаточно брать из внешнего мира небольшие пробы, пробовать их в незначительных количествах. У высокоразвитых организмов воспринимающий корковый слой прежнего пузырька давно отодвинулся в глубину организма, но его компоненты остались на поверхности непосредственно под общей защитой от раздражающего воздействия. Это — органы чувств, содержащие приспособления для восприятия специфических воздействий раздражителей, но, кроме того, снабженные особыми устройствами для новой защиты от слишком больших количеств раздражения и для сдерживания неподобающих видов раздражения1. Для них характерно то, что они перерабатывают лишь совсем незначительные количества внешнего раздражения, проводят, так сказать, только выборочную проверку внешнего мира; наверное, их можно сравнить со щупальцами, которые протягиваются к внешнему миру, ощупывают его, а затем снова от него отстраняются.

Здесь я позволю себе вкратце затронуть тему, которая заслуживает самого основательного обсуждения. Тезис Канта, что время и пространство — необходимые формы нашего мышления, сегодня может стать предметом дискуссии, основывающейся на определенных психоаналитических данных. Мы узнали, что сами по себе бессознательные душевные процессы — «вневременные»2. Это прежде всего означает, что они не упорядочены во времени, что время ничего в них не меняет и что представление о времени нельзя к ним применить. Это — негативные свойства, которые можно ясно представить себе только через сравнение с сознательными душевными процессами. По- видимому, наше абстрактное представление о времени целиком определяется принципом действия системы В-Сз и соответствует самовосприятию последней. При

1 Ср. «Проект» 1895 года (1950), часть I, V и IX разделы («Количественная проблема» и «Функционирование аппарата»).

2 См. V раздел работы «Бессознательное» (1915).

таком функционировании системы мог наметиться другой способ защиты от раздражающего воздействия. Я знаю, что эти утверждения кажутся очень туманными, но мне придется пока ограничиться такими намеками!. Ранее мы заявляли, что живой пузырек оснащен защитой от раздражающего воздействия внешнего мира. До этого мы установили, что близлежащий его корковый слой должен быть дифференцирован в качестве органа, воспринимающего внешние раздражители. Но этот чувствительный корковый слой, будущая система Сз, получает также возбуждения изнутри; положение этой системы между внешним и внутренним и различия условий для воздействия с одной и с другой стороны становятся решающими факторами в работе системы и всего душевного аппарата.

Существует защита от внешних воздействий, которая в значительной степени снижает влияние поступающего возбуждения; защита от воздействия внутренних раздражителей невозможна2, возбуждение более глубоких слоев распространяется непосредственно и в полном объеме на всю систему, при этом определенные особенности его прохождения вызывают ряд ощущений удо- вольствия и неудовольствия. Вместе с тем возбуждения, возникающие изнутри, по своей интенсивности и по другим качественным характеристикам (например, по своей амплитуде) будут более адекватны принципу действия этой системы, чем раздражения, поступающие из внешнего мира3. Однако этими обстоятельствами решающим образом определяются два момента: во-первых, преобладание ощущений удовольствия и неудовольствия, которые служат индикатором процессов, происходящих внутри аппарата, над всеми внешними раздражителями, и, во-вторых, направленность поведения в отношении таких внутренних возбуждений, которые ведут к чрезмерному усилению неудовольствия. Отсюда возникает склонность относиться к ним так, словно они действуют не

1 Вопрос о происхождении представления о времени Фройд снова затрагивает в конце своей «Заметки о “чудо-блокноте”» (1925). В этой работе далее обсуждается также и «защита от раздражающего воздействия».

2 Ср. «Проект» 1895 года (1950),часть I, началоX раздела («Ш-функ- ции»).

3 Ср. «Проект» 1895 года (1950), часть I, вторая половина IV раздела («Биологическая точка зрения»).

изнутри, а извне, чтобы можно было применить к ним охранные средства защиты от раздражающего воздействия. Таково происхождение проекции, которой принадлежит столь важная роль в возникновении патологических процессов.

У меня создалось впечатление, что благодаря последним рассуждениям мы приблизились к пониманию господства принципа удовольствия; но мы не разъяснили те случаи, которые противоречат ему. Поэтому сделаем еще один шаг вперед. Такие внешние возбуждения, которые достаточно сильны, чтобы прорвать защиту от раздражающего воздействия, мы называем травматическими. Я думаю, что понятие травмы предполагает именно такую связь с обычно действенным предотвращением возбуждения. Такое событие, как внешняя травма, несомненно, вызовет существенное нарушение в энергетике организма и приведет в действие все средства защиты. Но принцип удовольствия при этом оказывается пока не у дел. Переполнения душевного аппарата большими количествами раздражения сдержать уже невозможно; скорее, теперь возникает другая задача — справиться с возбуждением, психически связать массы вторгшихся раздражителей, чтобы затем свести их на нет.

Вероятно, специфическое неудовольствие от физической боли есть следствие того, что защита от раздражающего воздействия была до некоторой степени прорвана. В таком случае от этого места периферии к центральному психическому аппарату устремляется непрерывный поток возбуждений, которые в обычных условиях могли поступать только изнутри аппарата1. Какую же реакцию психики мы можем ожидать в ответ на этот прорыв? Со всех сторон мобилизуется ка- тектическая энергия, чтобы в месте прорыва и вокруг него создать соответственно высокие энергетические катексисы. Создается сильнейший «контркатексис», ради которого оскудевают все остальные психические системы, в результате чего существенно парализуется или ослабляется обычная психическая деятельность. На таких примерах мы пытаемся научиться применять свои метапсихологические гипотезы к прототипам подобного рода. Таким образом, из этого обстоя-

1 Ср. «Влечения и их судьбы» (1915) и «Проект» 1895 года (1950), часть I, VI раздел («Боль»). Ср.также приложение «В» к работе «Торможение, симптом и страх» (1926).

тельства мы делаем вывод, что даже высококатектированная система способна воспринимать вновь поступающую энергию, преобразовывать ее в находящийся в состоянии покоя катек- сис, то есть психически «связывать» ее. Чем выше собственный находящийся в покое катексис, тем больше будет и его связывающая сила; и наоборот, чем ниже собственный катексис, тем меньше система будет способна к восприятию поступающей энергии1, тем разрушительнее должны быть последствия такого прорыва защиты от раздражающего воздействия. На это мнение можно было бы возразить, что усиление ка- тексиса вокруг места прорыва гораздо проще объяснить непосредственным распространением поступающих раздражений, но это возражение будет неверным. Будь это так, у душевного аппарата произошло бы только усиление энергетических катексисов, а парализующий характер боли и оскудение всех других систем остались бы необъясненными. Даже очень энергичные отводные действия боли не противоречат нашему объяснению, ибо они совершаются рефлекторно, то есть без посредничества психического аппарата. Неопределенность всех наших рассуждений, которые мы называем ме- тапсихологическими, объясняется, разумеется, тем, что мы ничего не знаем о природе процесса возбуждения в элементах психических систем и не чувствуем себя вправе выдвигать на этот счет какие-либо предположения.

Таким образом, мы всегда оперируем некоей большой неизвестной величиной, которую мы переносим в каждую новую формулу. Чтобы этот процесс осуществлялся с разными в количественном отношении энергиями — это требование, которое легко допустить; вполне вероятно также, что он характеризуется также больше, чем одним качеством (например, в виде амплитуды); новое в этом то, что мы принимаем во внимание идею Брейера о том, что речь здесь идет о двух формах наполнения энергией, и поэтому следует различать свободно текущий, стремящийся к отводу катексис и катексис психических систем (или их элементов), находящийся в состоянии покоя. Пожалуй, мы остановимся на предположении, что «связывание » проникающей в душевный аппарат энергии состоит в переводе ее из свободно текущего состояния в состояние покоя.

1 Ср. «принцип невозбудимости некатектированных систем» в примечании к метапсихологической работе о сновидении (1917).

Я думаю, что можно сделать смелую попытку объяснить обычный травматический невроз как последствие обширного прорыва защиты от раздражающего воздействия. Тем самым, казалось бы, будет восстановлено в своих правах старое, наивное учение о шоке, находящееся, по-видимому, в противоречии с более поздней и психологически более взыскательной теорией, в которой этиологическое значение приписывается не воздействию механической силы, а испугу и угрозе жизни. Но эти противоречия не являются непримиримыми, а психо- аналитическое понятие травматического невроза не тождественно наиболее грубой форме теории шока. Если последняя объясняет сущность шока непосредственным повреждением молекулярной или даже гистологической структуры нервных элементов, то мы стремимся понять его эффект исходя из прорыва защиты от раздражающего воздействия и из возникающих из этого задач. Момент испуга сохраняет свое значение и для нас. Его условие — отсутствие тревожной готовности, включающей в себя гиперкатексис систем, которые воспринимают раздражение в первую очередь. Вследствие такого пониженного катексиса системы не в состоянии как следует связывать поступающие количества возбуждения, и тем проще проявиться последствиям прорыва защиты от раздражающего воздействия.

Таким образом, мы видим, что тревожная готовность вместе с гиперкатексисом воспринимающей системы представляют собой последний рубеж защиты от раздражающего воздействия. Для исхода целого ряда травм различие между неподготовленными системами и системами, подготовленными благодаря гиперкатексису, может быть решающим моментом; начиная с определенной силы травмы это различие, наверное, никакого значения уже не имеет. Если сновидения травматических невротиков регулярно возвращают больных в ситуацию несчастного случая, то этим, разумеется, они не служат исполнению желания, галлюцинаторное осуществление которого при господстве принципа удовольствия стало функцией сновидения. Но мы можем предположить, что они тем самым выполняют другую задачу, которая должна быть решена прежде, чем начнет проявлять свою власть принцип удовольствия. Эти сновидения пытаются задним числом справиться с раздражением, порождая страх, отсутствие которого стало причиной травматического невроза. Таким образом, они дают нам возможность понять функцию душевного аппарата, которая, не противореча принципу удовольствия, все же не зависит от него и, видимо, предшествует стремлению к получению удовольствия и избеганию неудовольствия.

Итак, здесь сначала будет уместно признать исключение из того тезиса, что сновидение есть исполнение желания. Страшные сны таким исключением не являются, как я не раз подробно показывал, так же как и «сновидения о наказании», ибо они лишь ставят на место исполнения предосудительного желания полагающееся за это наказание, и, таким образом, являются исполнением желания чувствующего себя виновным сознания, реагирующего на отвергнутое влечение1. Однако вышеупомянутые сновидения травматических невротиков уже нельзя рассматривать с точки зрения исполнения желания, точно так же, как и встречающиеся в ходе психоанализа сновидения, которые воспроизводят воспоминания о психических травмах детства. Скорее они повинуются тенденции к навязчивому повторению, которая подкрепляется в анализе желанием, вызванным «суггестией»2, воскресить забытое и вытесненное.

Таким образом, функция сновидения, заключающаяся в устранении поводов к прерыванию сна путем исполнения желаний мешающих порывов, также не является первоначальной; оно могло справиться с ними только после того, как вся душевная жизнь признала господство принципа удовольствия. Если же существует нечто «по ту сторону принципа удовольствия», то будет логичным также допустить период, предшествующий тенденции сновидения к исполнению желания. Это не противоречит его более поздней функции. Но если эта тенденция однажды была нарушена, возникает следующий вопрос: возможны ли и вне анализа такие сны, которые в интересах психического связывания травматических впечатлений следуют тенденции навязчивого повторения? На это вполне можно дать утвердительный ответ. О «военных неврозах», насколько это название означает больше, нежели просто связь с поводом недуга, я в другом месте говорил, что они вполне могли бы быть травмати-

1 См. «Толкование сновидений» (1900) и раздел IX в работе Фройда «Заметки о теории и практике толкования сновидений» (1923).

2 С 1923 года выражение «вызванным “суггестией”» употребляется вместо прежней формулировки «не бессознательным».

ческими неврозами, возникновению которых способствует конфликт Я1. Тот факт, что одновременное грубое повреждение, вызванное травмой, уменьшает шансы на возникновение невроза, уже не будет непонятным, если вспомнить о двух обстоятельствах, особо подчеркиваемых в психоаналитическом исследовании.

Во-первых, что механическое сотрясение нужно признать одним из источников сексуального возбуждения (ср. замечания о воздействии тряски и езды по железной дороге в «Трех очерках по теории сексуальности»), и, во-вторых, что болезненное и лихорадочное состояние, пока оно длится, оказывает сильное влияние на распределение либидо.

Таким образом, механическая сила травмы высвобождает определенное количество сексуального возбуждения, которое оказывает травматическое воздействие из-за недостаточной тревожной готовности, а одновременное телесное повреждение связало бы избыток возбуждения посредством нарциссического гиперкатексиса пострадавшего органа (см. «О введении понятия “нарцизм”» 1914).

Известно также, хотя это и недостаточно использовалось в теории либидо, что такие тяжелые нарушения в распределении либидо, как поражения при меланхолии, могут на какое-то время устраняться интеркуррентным органическим заболеванием, более того, даже состояние полностью развившейся dementia ргаесох в аналогичных условиях способно к временной инволюции.

1 «О психоанализе военных неврозов», введение (1919).

 

Продолжение >>

 

раздел "Книги"