Анна Райх. "Эмпатия и контрперенос"
Много лет назад в статье о контрпереносе (1951) я описала процесс аналитического понимания пациента и его материала как моментальное событие, которое происходит не в результате специального, сознательного обдумывания, а как внезапный инсайт, внезапное внутреннее знание. Это постигается вдруг.
Цель статьи — собрать то, что известно об этом процессе внезапного понимания и исследовать факторы, мешающие его постижению.
Очевидно, что аналитическое понимание базируется на инсайте, возникающем из бессознательного аналитика. Долгое время этот процесс привлекал внимание многих аналитиков, которые пытались исследовать механизм аналитического понимания, но все еще остается много открытых вопросов. Сам Фройд, Ференци, Дейч, Шарп, Флисс, Фенихель, Рейк и другие внесли важный вклад в решение данной проблемы.
Фройд (1912) в статье “Рекомендации врачам, практикующим психоанализ” указал на наиболее существенные предварительные условия для аналитического понимания. Аналитику предлагается слушать свободные ассоциации со “свободно парящим вниманием” (с.111). “Ему следует удерживаться от всякого сознательного влияния на свою способность наблюдать и полностью отдаваться своей “бессознательной памяти” (с.112). “Наиболее успешны те случаи, где каждый действует, как это и было, без какой-либо видимой цели, позволяет себе удивляться каждому новому повороту темы... Правильное поведение аналитика состоит в переходе, в соответствии с потребностью, от одной психической установки (свободно-плавающее внимание) к другой (интеллектуальная оценка), в избегании спекуляции или размышления над случаями в ходе анализа и подчинении полученного материала синтетическому процессу обдумывания только после того, как анализ завершен” (с.114).
Это подразумевает создание для врача дубликата к “фундаментальному правилу психоанализа”, которое устанавливаются для пациента. Точно так же, как пациент должен рассказывать все, что обнаруживается в его самонаблюдении, и удерживаться от каких бы то ни было логических и аффективных возражений, которые пытаются побудить его производить среди них отбор, так и врачу следует занять такую позицию, чтобы использовать все рассказанное пациентом для целей интерпретации и распознавания скрытого бессознательного материала, не прибегая к собственной заместительной цензуре для отбора, от которой воздерживается пациент. Иными словами, он должен превратить свое собственное бессознательное в орган, восприимчивый к бессознательному, передаваемому пациентом. Он должен приспосабливаться к пациенту, как телефонная трубка приспособлена к передающему микрофону. Так же, как трубка вновь преобразует в звуковые волны электрические колебания в телефонной линии, которые были вызваны звуковыми волнами на другом конце линии связи, так и бессознательное врача может, используя дериваты бессознательного, взаимодействующие с ним, реконструировать то бессознательное, которое обусловило свободные ассоциации пациента.
Но чтобы использовать свое бессознательное как инструмент анализа, врачу необходимо в высокой степени придерживаться одного психологического состояния. Он не может допускать никаких своих сопротивлений, которые удерживали бы его от сознавания, достигнутого с помощью его бессознательного; в противном случае он бы ввел в анализ новые разновидности отбора и искажения... Для этого ему может потребоваться предварительное прохождение психоаналитического очищения, позволяющего осознать собственные комплексы, которые могли бы воспрепятствовать быстрому схватыванию им того, что говорит пациент (с.115, 116).
Таким образом, основное убеждение Фройда таково, что аналитик путем анализа должен устранить свои собственные сопротивления для того, чтобы получить возможность прямого доступа к бессознательному пациента. Можно называть этот способ постижения особой формой эмпатического понимания. Фройд подчеркивал, что такому постижению мешают собственные конфликты аналитика.
Многие из более поздних последователей Фройда пытались разработать эти проблемы в деталях. Дейч (1926) в статье “Оккультные процессы, происходящие во время психоанализа” пишет, что в анализе переноса пациента аналитик одновременно идентифицируется и с самим пациентом, и с его объектом. Таким образом, аналитик ощущает в себе импульсы пациента по отношению к объекту и против него и ответ объекта по отношению к пациенту и против него. От этих идентификаций нужно быстро избавляться и подвергать их интеллектуальной оценке со стороны аналитика. В статье упоминается, что если материал затрагивает слишком многие персональные конфликты аналитика, то такие идентификации могут стать “прилипшими” (stuck). Это один из механизмов того, что мы называем контрпереносом. Я вернусь к этому пункту позднее.
Флисс (1942) в блестящей статье “Метапсихология аналитика” подчеркивал, что аналитик узнает в себе инстинктивный материал и конфликты пациента, которые он приобрел путем “кратковременной идентификации”. Он полагает, что аналитическое понимание основывается на самонаблюдении аналитика. Способность эго к восприятию увеличивается путем катектического сдвига от суперэго к эго, катексис становится свободным, как только суперэго отказывается от сопротивления инсайтам по поводу собственных конфликтов. “Скоропреходящая идентификация”, которая является эмоциональным переживанием, должна быть недолгой и затем смещена путем репроекции материала на пациента. Аналитик снова должен стать наблюдающим, оценивающим, анализирующим экспертом. Поэтому, как было подчеркнуто, должно иметь место колебание между интуитивным пониманием и оценочной, интеллектуальной установкой. Это колебание представляет собой существенный элемент психоаналитического постижения.
Кохут (1966) в статье “Формы и трансформации нарциссизма” и в более ранней (1959) статье “Интроспекция, эмпатия и психоанализ” видит в эмпатии примитивную форму общения или результат чувства единства (oneness) ребенка с матерью, примитивную форму чувствования, к которой человек регрессирует в особых ситуациях, например, под влиянием толпы, а также во время анализа. Здоровое, не слишком ригидное эго по своей воле может возвращаться к этой примитивной форме коммуникации. Эластичность эго как важное предварительное условие возможности анализирования уже подчеркивалось Ференци (1919).
Шафер (1959) полагает, что эмпатия основывается на том факте, что аналитик в то или иное время чувствовал так же, как пациент, что аналитик может понять лишь то, что сам когда-то чувствовал. Я считаю это слишком ограниченным подходом.
Суть эмпатии* состоит в том, что нечто, не имеющее прямых аналогов в нашем опыте и истории, также может быть понято нами. Еще в 1937 году, Рейк в своей книге “Удивление и аналитик” указал на то, что аналитик моментами переживает изменение личности. Он становится пациентом и таким образом способен понять для себя: что бы он мог чувствовать и делать на месте пациента. Это превращение в пациента базируется не только на вербальной коммуникации пациента, но также на всех мелких экспрессивных движениях, изменениях в тоне голоса, перемене тонуса, которые невербально выражают то, что происходит в психике пациента.
* - См. также "Зеркальные нейроны и эмпатия".
Фенихель указал, что наблюдение за экспрессивными движениями пациента (Ausdrucksbewegungen) помогает аналитику пережить те же эмоции. Он чувствует импульс к повторению тех же движений и понимает их значение благодаря собственному телу. Это важный источник аналитического понимания.
Таким образом, механизм аналитического понимания не видится всем исследователям одинаковым образом. Дейч, Флисс и Фенихель представляют его себе как временную идентификацию; Рейк рассматривает его как временное превращение в пациента, подчеркивая, что этот процесс следует отделять от идентификации, хотя очевидно, что между ними очень много родственного. Кохут видит эмпатическое понимание как регрессию к примитивной форме коммуникации. Сам Фройд указывал, что бессознательное аналитика, когда он настроен на пациента и свободен от собственных сопротивлений, может немедленно войти в контакт с представляемыми ему дериватами бессознательного пациента, а его собственное бессознательное служит “аналитическим инструментом”.
Исаковер похватывает эту идею и говорит о “почти идентичной констелляции с пациентом”. Он подчеркивает, что этот “аналитический инструмент” полностью специфичен, его не следует путать с обычной эмпатией, и он не основан на идентификации. Он полагает, что острота этого “инструмента” может быть увеличена, если уделять особое внимание путям и способу его функционирования. Таким образом, его использованию можно обучаться. Он показывает, что когда аналитик погружен в процесс анализа, когда он слушает “со свободно парящим вниманием”, реакция его на материал часто демонстрирует знаки мышления, более близкого к знакам мышления бессознательного. Характерно, что слова часто вызывают зрительные образы. Исаковер здесь отсылает к Фройду (1900), который в “Толковании сновидений” высказывал мнение, что мысли, возникающие в состоянии, которое близко к бессознательному, такому, как при засыпании, имеют тенденцию к превращению в визуальные образы, так же, как в сновидениях. Усиленное внимание к этим образам помогает аналитику в постижении того, что происходит в его “аналитическом инструменте” и улучшает понимание им пациента.
Что касается вербальной коммуникации, Исаковер (1963) в качестве убедительного примера такого взаимодействия между аналитиком и пациентом привел отчет о супервизорском часе, когда студент-аналитик внезапно зрительно представил себе, в связи со сном пациента, загадочную улыбку Моны Лизы. Когда это было доведено до пациента, это оказалось очень уместным, и прояснилось очень много относящегося к делу нового материала. Поэтому этот образ послужил в качестве интерпретации, на правильность чего указывает стимуляция нового материала. Так мы получаем доказательство того, что аналитик был настроен на пациента и его ассоциация не была вторжением собственного частного материала, не имеющего отношения к пациенту.
Об уместности метода Исаковера можно говорить потому, что эти образы были произведены частью бессознательного аналитика, которая включает в себя особые конфликты пациента. От аналитика, открытого для отклика, можно ожидать продуцирования верного материала, хотя не всегда легко отдавать себе отчет в особенных способах функционирования этого аналитического инструмента и не исключены трудности в понимании. По мнению других, аналитик может быть слишком запутан в собственных конфликтах, он может быть рассеян, и его образы могут быть не центрированными на пациенте.
Росс и Капп (1962), неправильно истолковав метод Исаковера, полагают, что образы, возникающие у аналитика, — не самое важное орудие для аналитического понимания; они представляют собой уводящую в сторону поглощенность аналитика собственными конфликтами — контрперенос, — который должен быть узнан и сообщен пациенту.
Все исследователи соглашаются, что орудие понимания следует искать в дериватах собственного бессознательного аналитика. Представляют ли собой ассоциации и образы аналитика только отклик на материал пациента, способствующий пониманию, или они вызваны выходом на поверхность не связанных с пациентом личных проблем — не всегда легко различить. Вот почему существует путаница между эмпатией и контрпереносом.
Арлоу (1963) показывает, что влияние на аналитика материала пациента может приводить не к появлению образов, а к разновидности подражательной идентификации с пациентом. Это выяснилось во время супервизии. На сознательном уровне студент-аналитик не знал, что происходило, но внезапно повел себя подобно своей пациентке, подражая тому, как она говорит. Таким образом, стало очевидно, что на уровне глубинных слоев своей психики он откликнулся. Согласно Исаковеру, его аналитический инструмент пользовался имитацией пациентки — этим тяжелым для понимания языком. На эту невербальную экспрессию супервизору пришлось указать врачу. Это не привело к немедленному пониманию. Мнение Арлоу расходится с тем, что постулируют Рейк и Фенихель, хотя последний говорит лишь о реакции на экспрессивные движения пациента, которая представляет собой причинную иннервацию как выражение реакции на наблюдаемое. Аналитик, поступающий так, может чувствовать то, что он чувствовал бы, делая такое же экспрессивное движение. Кажется, что этот путь понимания основан на сбережении катексиса, которое происходит, когда движение не совершается в реальности. В этом случае катексис действия, которое не осуществлено, может быть использован в интеллектуальном понимании. Арлоу пришлось указать кандидату в психоаналитики на такое его поведение. Понимание собственных реальных действий и конфронтация с ними могут быть более трудными, чем с воображаемыми действиями или с их образами.
Арлоу описывает другой случай, когда студент-аналитик идентифицируется с инстинктивными устремлениями пациента и символически отреагирует фантазию фелляции пациента, неожиданно давая своему супервизору сигарету. Здесь Арлоу говорит о разделении аналитиком фантазий пациента.
Пример, приведенный Арлоу, можно использовать для указания разницы между эмпатией и контрпереносом. Как уже было подчеркнуто, аналитическое понимание всегда происходит с помощью собственного бессознательного аналитика. Хорошо ли будет работать этот инструмент или нет — зависит от особых условий. Аналитик должен быть настроен на пациента; он должен находиться в состоянии резонанса, при котором в нем что-то затрагивается и отзывается таким образом, что возможно внутреннее осознание и понимание. Перевод этого “эхо” не всегда бывает легким. Если по некоторым личным причинам воспринимающий аппарат аналитика чрезмерно обременен его личными проблемами, то будет мобилизовано слишком много конфликтов, поднимется слишком много внутреннего сопротивления или активизируются некоторые инстинктивные импульсы, близкие к тому, чтобы прорваться. Поэтому результатом станет не сигнал, полезный для аналитического понимания в форме немедленного инсайта, спонтанной ассоциации или визуального образа; вместо этого появится какая-то форма позитивного или негативного (сопротивляющегося) отреагирования или блокирования, препятствующая пониманию. Мне кажется, что второй случай, который описал Арлоу, принадлежит к этой последней категории: студент мотивирован контрпереносом.
Контрперенос всегда подразумевает, что существует тенденция к отреагированию. Так же, как выражения переноса, если пациент не выучится при анализе сублимировать их в самонаблюдение и понимание, императивным образом влияют на отреагирование, так и контрперенос заставляет аналитика позитивно или негативно отреагировать. Эти импульсы или конфликты не сублимируются в понимание. Они заряжены не минимальным катексисом, а несут в себе полный заряд подавленных импульсов, внезапно прорывающихся из глубины. Таким образом, они приводят или к реальным действиям, или к чрезмерно сильным эмоциям, или, наоборот, к ригидным защитам или слепым пятнам.
Контрперенос может быть вызван переносом пациента, специфичностью материала, личностью пациента или всей аналитической ситуацией. Чувства и конфликты, возбуждаемые в аналитике, всегда относятся к людям из его прошлого. Работающее эго аналитика, понимание, анализирующее эго, нарушаются и неправильно функционируют. Существует бесчисленное количество форм контрпереноса, и аналитик не всегда избирает самую простую. Не обязательно, что он отвечает любовью на любовь и ненавистью на ненависть или, защищаясь от них, отвечает противоположными эмоциями. Чаще мы находим идентификации с пациентом, в которых, как выразилась Хелен Дейч, аналитик “вязнет”. Часто он не свободен от собственных переносных чувств не только к своим инфантильным объектам, но и к их более поздним представителям, к своему прежнему аналитику. Как если бы он начинал чувствовать: “Я буду (или “Я не буду...”) лечить тебя (пациента) так, как лечил меня мой бывший аналитик”. Например, он может думать: “Мой бывший аналитик не позволял мне разводиться с женой. Я буду подталкивать тебя (пациента) в противоположную сторону: я буду, наоборот, поощрять тебя развестись”. Я помню, например, бывшего аналитика-пациента, который пришел на повторный анализ потому, что постоянно влюблялся в своих пациенток. Выяснилось, что он не проработал гомосексуальную привязанность к своему бывшему аналитику-мужчине. Путем идентификации с пациентками он сейчас хотел быть любимым мужчиной-аналитиком, т.е. самим собой. Он идентифицировал себя со своим бывшим аналитиком.
Слепые пятна часто отражают чувство, что пациент отображает неприемлемые конфликты аналитика. Как если бы аналитик чувствовал: “Здесь, если бы не милость Божья, был бы я”. Вследствие этого он сердится, скучает, испытывает сонливость, не понимает или ощущает смутную тревогу.
Не следует упускать из виду, что непонимание далеко не всегда является симптомом контрпереноса. Обучая аналитика, нужно помнить, что никто не рожден с полным знанием психоанализа, поэтому такие знания должны быть приобретены путем обучения и опыта. Не следует часто обращать внимание студентов на факт контрпереноса, а лучше подумать о том, какие можно дать рекомендации для данной ситуации.
В прошлом я пыталась различать острый и хронический контрперенос. Сейчас я полагаю, что это не совсем верно. Хронические установки, не вызванные чем-то специфическим для данного случая, представляют собой невротические поведенческие паттерны, не разрешенные в предыдущем анализе. Они имеют место не только во время анализа, но и во многих жизненных ситуациях, и их не следует считать контрпереносом. Например, сюда относятся многие нарциссические паттерны, такие, как нарциссическая переоценка пациентов, использование их для чисто нарциссических целей, т.е. для уменьшения своей вины или тревоги или доказательства своих возможностей путем волшебного исцеления и способности все понять, даже когда еще не существует объективной базы для понимания. Я не буду пытаться перечислить все возможные ошибочные паттерны, которые представляют полный спектр невротического поведения аналитика.
Основой для острого контрпереноса является специальные ситуации. Я вспоминаю, например, случай аналитика, которому периодически досаждала зубная боль. В этот день его рассердила оральная требовательная установка пациента, который в других отношениях не беспокоил его. Уровень толерантности аналитика в этот день был снижен. Аналитический материал мог затронуть некоторую его специфическую проблему, и он стал сверхэмоциональным. Помнится, одного молодого аналитика внезапно осенило, что существует сходство между его придирчивой матерью и пациентом с паранойяльными поведенческими паттернами. Без понимания того, что происходит, аналитик выпадал из своей аналитической роли, становился очень нетерпеливым и реагировал гневом.
Во всех относящихся к делу ситуациях интенсивность конфликта вредит пониманию. Сублимация не удается. Имеют место реальное действие, сверхсильные эмоции, неправильное понимание, блокирование и т.д. Там, где минимальное количество энергии должно было привести к мысли, т.е. к пробному действию, происходит реальное действие. Пробную идентификацию заменяет реальная идентификация. “Аналитический инструмент” в этом случае не может правильно функционировать, поскольку переполнен внутренними конфликтами. В таких ситуациях ассоциации аналитика относятся лишь к самому себе, а не к пациенту.
Конечно, не следует забывать, что аналитик для пациента, как и пациент для аналитика, является не только переносным или контрпереносным объектом, но и реальным человеком. Например, аналитику может нравиться или не нравиться пациент; это вовсе не обязательно всегда предмет контрпереноса. Пациент не всегда является точной копией кого-то из прошлого аналитика. Например, я помню пациентку, которая была нарочито шумна, агрессивна, использовала вульгарный язык — словом вела себя как жена рыбака. Она, конечно же, не очень мне нравилась. Только после того, как выявилось более глубокое значение этого поведения и стало понятным все переносное значение этого паттерна, грубость перестала иметь значение. В общем, нелюбовь аналитика к пациенту не мешает его пониманию до тех пор, пока подавленные элементы не откликнутся в самом аналитике. Когда понимание достигнуто, эти поверхностные реакции нелюбви, как правило, пропадают.
Если нет особенных поводов для обратного, аналитик обычно заинтересован в пациенте, с которым работает, и любит его. В конце концов аналитик проводит с ним много часов, узнает о его конфликтах и трудностях; пациент становится объектом усилий аналитика и таким образом центром определенных нарциссических интересов аналитика. Я думаю, что если его расположение не основывается на подлинном контрпереносе и поэтому не становится чрезмерно сильным, это совершенно естественное отношение.
Несмотря на то, что абсолютной, зеркальной нейтральности не существует, следует применять правило воздержания и для аналитика и для пациента (см. об этом также: Райх, 1951, 1960). Это не означает отрицания или полного сокрытия реальной личности аналитика, что и невозможно. Приверженцы Балинта (1939) указывали, что каждый аналитик привносит определенные реалии в аналитическую ситуацию, такие, как манера говорить, интерпретировать, обставлять свой рабочий кабинет и т.д. Эти вещи будут и должны быть представлены в анализе в какое-то время; они не должны быть табу. Если существует возможность говорить о них, они не будут очень сильно беспокоить или даже могут внести в анализ важный материал. Следует помнить, что не все говоримое пациентом об аналитике является переносом; это также может быть и действительностью. Но даже действительность можно использовать для целей переноса. Преувеличенная отстраненность от пациента фактически устанавливает запрет для пациента думать об аналитике и представляет собой разновидность контрпереноса.
Недавно возникла новая тенденция относиться к контрпереносу не как к нарушению, которого следует по возможности избегать, а как к чему-то, что наверняка имеет место и из чего можно извлечь особую выгоду, как, например, это было показано в статье Росс и Капп (1962). Особенно верят в позитивную ценность контрпереноса те, кто не может принять перенос как оживление чувств и импульсов, первоначально принадлежавших инфантильным объектам, но верит, что в переносе проявляются межличностные отношения и реакции на текущие эмоции. По их мнению, следует не только узнавать и анализировать контрперенос, но также и информировать пациента о его наличии и содержании. Таким образом, считают они, аналитик становится человечным. Я убеждена, что это только загружает пациента посторонним материалом, который как минимум будет мешать развитию его переноса и спонтанному прогрессу в его анализе.
Конечно, случается, что аналитик допускает промах, ошибается в размере оплаты, путается во времени, забывает что-нибудь из материала пациента или делает ошибку в интерпретации. Такие вещи следует свободно признавать, но я не вижу какого-либо основания для того, чтобы пациент анализировал аналитика. Однако аналитик должен стараться разглядеть, что стоит за его парапраксисом [Парапраксис — ошибочные действия. — Прим. научн. ред.].
Больше всего шум вокруг контрпереноса поднимают не последователи Хорни или Салливена, а последователи Кляйн. Маргарет Литл (1951, 1957) представляет анализ как взаимное отражение пациента и аналитика в определенного рода зеркале, которое преподносит бессознательное каждого из них другому.
Идея использовать анализ контрпереноса как инструмент для понимания базируется на идее о том, что любой отклик аналитика является надлежащим откликом на то, что всплывает из бессознательного пациента, и через понимание этого отклика всегда можно уловить, что же происходит в пациенте, как если бы каждый отклик был типичным и обнаруживал содержание бессознательного пациента. Например, Ракер (1953) полагает, что любой пациент одного с аналитиком пола представляет родителя того же пола, а любой пациент другого пола — другого родителя. Следовательно, поскольку все, что развертывается, всегда сводится к эдипову комплексу, можно вычислить, как по таблице умножения, что происходит в контрпереносе и переносе. Это мифология — слишком явная и слишком схематичная.
Аналитик не может делать выводы о том, что происходит с пациентом, на основе своих эмоций. Гнев аналитика — это не только “естественная” реакция на агрессивные импульсы пациента. Давление со стороны пациента, которым он хочет спровоцировать наказание, может быть псевдоагрессивным. Не существует простого перевода от эмоций аналитика к скрытому смыслу того, что происходит с пациентом. Наоборот, любая сильная эмоция аналитика будет запутывать происходящее.
Уже было указано, что понимание достигается через прямой контакт между продукцией пациента и воспринимающим инструментом аналитика или путем кратковременной идентификации. Совсем другое дело, когда аналитика беспокоят его собственные внутренние конфликты. Любая сильная эмоция является знаком того, что “воспринимающий инструмент” испорчен. Поэтому отклик аналитика окажется в этом случае слишком специфичным, слишком личным, слишком частным; не будет центрирован на пациенте, но излишне сосредоточится на самом аналитике, что сделает правильное понимание невозможным. Будет иметь место типичное для аналитика неправильное понимание, а в худшем случае — прямое действие. В таком случае ответная реакция аналитика не только не содержит знания о том, что пациент чувствует и что он имеет в виду, но аналитик охвачен очень специфическими реакциями на свое индивидуальное прошлое, которое совсем не обязательно должно соответствовать прошлому пациента.
Приведу пример неправильного использования контрпереноса, который недавно был мне сообщен. Аналитику стало досаждать то, что пациент оставляет дверь открытой. Он расценил это как попытку манипулирования им и по личным причинам отреагировал на это гневом. Но потребность оставлять дверь открытой основывалась на клаустрофобическом страхе пациента. Таким образом, эмоциональная реакция аналитика была полностью неадекватна: он реагировал на что-то в себе, а не в пациенте. Его реакция отвлекла пациента от того, что могло бы возникнуть спонтанно, и прервала естественную последовательность событий.
Мне нечего больше сказать о контрпереносе. Аналитик постоянно должен быть внимательным, отслеживать свои собственные контрпереносы и стараться использовать самоанализ для совладания с ними. Если он начинает осознавать свою чрезмерную вовлеченность, то ему следует (желательно до того, как он отреагировал с пациентом) самому пойти на анализ. Если же он вначале уступит контрпереносным желаниям, а затем отошлет своего пациента к другому аналитику, боюсь, что второй анализ начнется при неблагоприятных обстоятельствах.
Подводя итоги, скажу, что имеется существенная разница между эмпатическим использованием своего бессознательного и отреагированием в контрпереносе. Эмпатическое понимание представляет собой активность эго, в то время как контрперенос базируется на прорыве импульсов ид, которые приходится отражать более или менее невротическими защитами. Кажется, что возможность превратить эти импульсы в понимание, что является реальной сублимацией, зависит от количественных факторов. Эмоции, импульсы или защиты аналитика не должны быть слишком сильными. Возможность скольжения от контролируемого, целенаправленного использования бессознательного аналитика к состоянию, когда бессознательное управляет им, существует всегда. Кто так свободен от греха, что может первый бросить камень?
перевод с английского К.В.Куркиной и В.В.Старовойтова.
Другие статьи по теме:
Бетти Джозеф. Перенос: ситуация в целом
Р.Д. Хиншелвуд. Контрперенос и терапевтические отношения
Франсуа Ладам "Иллюзия переноса и ловушки контрпереноса"
Раздел "Статьи"