Введение в психосоматическую метапсихологию

...

стр. 64 - 71

Психосоматический парадокс и патомазохизм.

В своем описании эволюционных аспектов эссенциальной депрессии П. Марти признал, что последняя может спонтанно исчезать при появлении соматического заболевания, если последнее [появившееся соматическое заболевание] могло стать отправной точкой [для начала] регрессивной реорганизации: «Тем не менее, спонтанным образом (в пользу регрессивной систематизации, выраженной на сей раз расцветом позитивной симптоматологии ментального или соматического порядка, а также в пользу возможной вторичной выгоды) или по причине модификаций внешних объектных отношений (терапевтических между прочими) эссенциальная депрессия способна исчезнуть, оставляя место для реструктуризации индивида в общем возобновлении витального тонуса и в реорганизации определенного числа функций». Этот эволюционный путь хорошо соответствует конъюнктуре психосоматического парадокса, так как парадоксальное измерение исходит из того факта, что соматическая болезнь может стать на службу самосохранения индивида и привести его к реконструкции.
П. Марти строит это парадоксальное обстоятельство, основываясь на концепцию системы фиксации-регрессии, и идет дальше — одним из его главных теоретических продолжений является понятие соматической фиксации.
В эволюционистском подходе П. Марти индивидуальная эволюция объясняется чередующимися движениями между инстинктами жизни и инстинктами смерти, приводящих к прогрессивной и иерархической функциональной конструкции до эволюционного пика человеческой индивидуальной программы, к эдиповой организации полного психического использования. Это чередование движений жизни и движений смерти оставляет вместо себя стабильные площадки (опоры) в виде фиксации -регрессии на разных уровнях функциональной организации, в частности соматической. Эти площадки соматических фиксаций оказываются местом сексуальной (витальной) конденсации и обладают защитными свойствами, ибо они препятствуют любому движению дезорганизации. Когда мать (или ее заместитель), исполняя свою материнскую функцию резко изымает свои инвестиции от ребенка, она способствует движению регрессии, способному, по мнению П. Марти, «установить архаический ауто-эротизм на уровне соматического функционирования». Итак, при идеальных условиях развития, чередование процессов разрыва связей, а затем — создание новой связи содействует индивидуальной эволюции субъекта и созданию множественных систем фиксации-регрессии в своем сомато-психическом функционировании. Картография исходящих отсюда соматических фиксаций, четко соответствуют общим парциссическим инвестициям субъекта.
Понятие соматической фиксации было в целом раскритиковано в психоаналитических кругах из-за видимой трансгрессивно-сти терминологии относительно Фройдовского значения понятия фиксации, так как последняя ограничивалась эрогенными зонами (и соответствующими психосексуальными фазами) развития либидо. Тем не менее, я полагаю, что его теоретическая база является абсолютно обоснованной и зиждется на ранних Фройдовских концепциях, которые никогда не были отклонены основоположником психоанализа. Одной из безусловных гипотез Фройда относительно сексуальной теории, подробно развитой в его работе «Три очерка о теории сексуальности», является двойная принадлежность влечений каждого органа или соматической функции. В соответствии с первой теорией влечений каждый орган инвестирован одновременно сексуальными влечениями и влечениями самосохранения, или влечениями Я. Конфликт между этими двумя влечениями в одном органе может привести, как показал Фройд в работе «Психогенное нарушение зрения» (1908), к соматической дисфункции, результат которой зависит от качества ментальной работы и функциональности невротических защит. В случае краха ментальной обработки или недостаточности механизма вытеснения орган регрессивно становится местом анормальной сексуали-зации, прокладывая дорогу функциональному нарушению как при актуальном неврозе. По поводу ипохондрии, чье изучение служит Фройду для введения в сексуальную теорию концепции нарциссизма, органическая эрогенность постулируется как регулярное и фундаментальное качество каждого органа, ее увеличение или уменьшение связано с уровнем нарциссического инвестирования. В случае нарциссического застоя ипохондрические симптомы свидетельствуют об эрогенной перегрузке на уровне соматической функции. Таким образом, мы прекрасно видим, что реальность, поддерживающая, для П. Марти, понятие соматической фиксации, а именно «резервуар влечения к жизни» (сексуальной), перекликается с понятиями органической эрогенности или сексуализации органа в первых формулировках Фройда. Если мы рассмотрим понятие соматической фиксации в рамках второй теории влечений, мы и там найдем те же конвергенции с Фройдовской концепцией. Смешение влечений, стоящее в основе дуальности влечений, — влечение к жизни — влечение к смерти, касается как психического, так и соматического функционирования. Для Фройда, длительное состояние разъединения влечений, без возможности новой связи со стороны субъекта, может привести к самым серьезным последствиям его соматических функций. И еще, именно от качества процессов психической обработки будет в дальнейшем зависеть судьба влечений, их разъединения и его последствия на функционирование сомы. По мнению П. Марти, когда травмирующие условия окажутся действенными, плохая ментализация прокладывает дорогу для психической дезорганизации, прогрессирование которой может привести к соматическому заболеванию. Болезнь воспринимается как результат двух противоположных сил: одной, вышедшей из контрэволюционного течения, активизированной индивидуальными движениями к смерти, и другой, вышедшей из ступени соматической фиксации, оживленной индивидуальными движениями к жизни. Именно в этом месте, [месте] опоры фиксации, эти две силы объединяются (или смешиваются). От этого объединения-смешения зависит психосоматическая участь субъекта, он далее движется либо к дальнейшей дезорганизации, либо к реорганизации регрессивной природы. В недавней работе («Психосоматика и влечения», 1993), М. Фэн рассматривает сома-тизацию как возможную участь влечений и объясняет значение понятия опор фиксации, понятия, предложенного П. Марти, [фиксация, которая происходит] вследствие сексуализации apres-coup какой-нибудь соматической функции: «Эта способность найти, благодаря соматизации, возможную позицию для привала, отхода, где может начаться процесс исцеления, привела П. Марти к рассуждению об „опорах фиксации" [paliers de fixation]. Эти опоры характеризуются соматическими синдромами, делающими из сомы иерархизированное место, с иерархией, относящейся к эволюции. Любое усложнение, приводящее мало-мальски к краху ментального, функционирования, находит тогда свое выражение на соматическом уровне. Опоры фиксации отличаются парадоксальным характером, отвечающий за симптоматологию, играющую свою роль в самосохранении. « "Прогрессирующая дезорганизация", характеризующаяся серьезными нарушениями, указывает на изъян этих ступеней фиксации ».
Сейчас необходимо вновь рассмотреть в целом результаты моих рассуждений и развить, обоснованную на мой взгляд, гипотезу патомазохизма, с учетом феномена психосоматического парадокса. Последний следует траектории из двух шагов.

Первый шаг отмечен разъединением [влечений] как внутри ментального функционирования, так и внутри соматического функционирования. В клинической картине господствует психопатология покоя, что обнаруживается как в эссенциальной депрессии, так и при оператуарных способах психического функционирования. Нарциссическая недостаточность [фундаментальных нарциссических слоев] и уплощение процессов психической обработки поддерживают эту патологию покоя. Одна или несколько соматических функций молчаливо дезорганизуются и дерегулируются, во время их связывания с единым организмом. Этот первый шаг разъединения является шагом клинического безмолвия. В соответствии со второй теорией влечений, на которой необходимо опираться, разворачивающийся процесс разъединения должен быть соотнесен с действием развязывания влечения к смерти от либидо.
Актуальные конъюнктуры [нарциссических] ран и травма-тизмов, усиливают недостаточность нарциссического и объектного либидо и обостряют развитие либидинальной дисквалификации внутри психических формирований. Неизбежным следствием этого становится развязывание влечений, Не связанная внутренняя деструктивность частично тратится на противо-возбуждение и успокоение, что характеризует оператуарную симптоматологию. На уровне соматического функционирования можно предположить, что внутренняя деструктивность способствует процессу ослабления и потери физиологического единства.
Второй шаг отмечен внутренними попытками психосоматического воссоединения, клиническое выявление соматизации составляет его новую точку отсчета. Мы уже видели, что медицинская функция и социальные отношения в общем могли бы играть временно роль дополнительной материнской функции коллективного порядка. Эти вторичные нарциссические вклады приходят на помощь внутренним недостаточным способностям к связыванию разъединенного влечения к смерти. Именно в этом месте, в месте вероятного мазохистического смешения, и решается психосоматическая участь субъекта.
В работе «Экономическая проблема мазохизма» (1924) Фройд описал первичный эрогенный мазохизм, матричную структуру смешения влечений и две клинические формы вторичного мазохизма регрессивного характера — женский мазохизм и мазохизм моральный. Для этих двух клинических форм мазохистической регрессии характерно то, что они являются психического порядка [ог-dre]. Комплекс кастрации находится в центре процесса регрессии, определяя его природу и его глубину Женский мазохизм является перверзиым мазохизмом, где фигурируют мазохистические фантазии, которые аналитик может связать с детской мастурбацион-ной виной. Регрессия здесь либидинального порядка и удерживает Сверх-Я на месте. Мазохистические фантазмы, как говорит нам Фройд, «ставят человека в позицию, характерную для женственности, и, следовательно, означающую быть кастрированным, подвергнутым коитусу или родам». Моральный мазохизм — это такой мазохизм, который проявляется, в своем манифестном виде через поведение. Чувство вины клинически отсутствует, что побудило Фройда придать ему бессознательный характер. Здесь регрессия касается Сверх-Я, которое теряет свой статус инстанции для того, чтобы обрести свой статус объекта. Процесс регрессии имеет следствием ресексуализацию Сверх-Я. «Совесть и мораль появились благодаря тому, что Эдипов комплекс был преодолен, десек-суализирован; при моральном мазохизме мораль ресексуализиро-вана, Эдипов комплекс воскрешен, регрессивный путь проложен от морали к комплексу Эдипа». М. Фэн показал, что этот объект, образующийся при регрессии Сверх-Я, проецируется во внешний мир придавая взрослому человеку соблазняющий и угрожающий вид. Нетрудно заметить, что обе формы мазохизма, вторичная и регрессивная, описанные Фройдом, представляют собой два разных качественных уровня с точки зрения ментальной обработки, и, в частности, в отношении силы Сверх-Я и интеграции кастрации в Эдипову организацию психического функционирования.
Достаточно сделать шаг вперед, и у нас будет основание признать в патомазохизме третью клиническую форму вторичного и регрессивного мазохизма. Его манифестное содержание является соматическим. В противоположность женскому мазохизму и мазохизму моральному, которые сохранили, и один и другой, более или менее слабые отношения с психикой, патомазохизм развивается в разрыве с ним, в другом регистре, а именно в регистре соматического функционирования. Более или менее сильный и более или менее длительный крах Эдиповой организации привел к этому колебательному движению. Возможности реструктуризации субъекта отныне проигрываются отталкиваясь от соматической сцены. Последняя связана с ресексуализацией соматической функции, нарушенной болезнью. Следствием этого процесса соматической ресексуализации является увеличение способностей субъекта к связыванию внутренней деструктивности, работающей в области больного органа или нарушенной функции. По моему мнению, именно эти новые возможности смешения влечений определяют термин патомазохизма.
Часто, пациент рассказывает о своей болезни так, что последняя описывается с помощью садистических и преследующих фигур. Некоторые пациенты рассказывают сны, где эти фигуры представлены враждебными животными. Один из моих пациентов, находящийся несколько лет в психоаналитической терапии и страдающий прогрессирующим неврологическим заболеванием, арг s-coup, в процессе психической проработки смог придать смысл своей болезни, смещая и проецируя на нее репрессивные репрезентации Сверх-Я материнского происхождения. Некоторым образом его болезнь образовалась из-за принятия материнского послания кастрации пациента его отцом; его мать все время была неприкасаемой, и агрессивные Эдиповы репрезентации по отношению к ней были немыслимы. Эти материалы, вышедшие из психоаналитической психотерапевтической терапии, показывают apr s-coup, как может осуществиться процесс психосоматического воссоединения на основании соматической ресексуализации в рамках патомазо-хизма. Они особенно указывают на ту степень деградации и дисквалификации Сверх-Я, до которой может дойти субъект при коррелятивной психической конъюнктуре эдиповой дезорганизации. Apr s-coup патомазохизм может вновь придать смысл образам кастрации, в регрессивной и проективной внутренней (соматической) форме, которая позволяет субъекту, при благоприятном развитии, сохранить и реконструировать себя в объектном мире, который становится менее угрожающим.

...

стр. 105 - 113

Самоуспокоительные приемы, заменяющие ауто-эротизм.

Каково влияние пубертата и изменений, происходящих в отрочестве, на самоуспокоительные приемы?
Чтобы ответить на данный вопрос, следует несколько уточнить ситуацию самоуспокоительного приема по отношению к ауто-эротизму
Не все ауто-эротизмы являются самоуспокоительными приемами.
3. Фройд в работе «Три эссе» в общей теории дает ауто-эротизму эссенциальную сексуальную градацию, в рамках теории, в которой он прежде всего указывает на разницу между сексуальными влечениями и влечениями к самосохранению.
Во введенном им понятии «влечение к смерти» в работе «По ту сторону принципа удовольствия» Эросу придается характер силы связывания, объединения, силы жизни. Ауто-эротизм является силой жизни, но которая, однако, тянется к удовольствию, удовлетворению, к нулевому уровню возбуждения. Таким образом, ауто-эротизм имеет двойную природу. Он одновременно является как удовлетворением, так и возбуждением.
Ауто-эротизмы являются продолжением материнских забот, вписываясь, как работа над внутренними и внешними границами, над дифференциацией Я и объекта. Они трудятся над установлением чувства непрерывности, несмотря на прерывность материнского ухода, их периодического присутствия и отсутствия. Таким образом, они представляют собой систему противо-возбуждения, позволяющую осуществить контр-инвестицию.
Лишь компульсивный ауто-эротизм бывает успокаивающим, так как он приносит разрядку, но не удовлетворение. Самоуспокаивающие приемы не дают удовлетворения. Они, по мнению Мишеля Фэна, «замораживают ментальную жизнь, точно так же, как они блокируют постоянные эффекты событий» (1992). Обращение к успокаивающим приемам происходит от необходимости предотвращения нового проявления травматического события. Эти приемы, следовательно, необходимо понимать как временную остановку в и через повторение.
Самоуспокоительные приемы являются поведением, которое также следует понимать как средство воздействия на отношение с объектом, когда средства психической ментализации недостаточны.
Подменяя ауто-эротизм, они реализуют форму привязанности к внешнему объекту, потому, что репрезентация внутреннего объекта так и не удается. Следовательно, они поддерживают перцепцию внешнего объекта вместо его репрезентации. Вся игра со внутренней и внешней границами, по дифференциации Я и объекта, заменяется застывшей игрой, на расстоянии от внешнего объекта, неопределенно приближенного и отдаленного. Процедура является необходимым субститутом и указывает на сильную зависимость от внешнего объекта.
Пубертат обостряет игру, связанную с дистанцией от объекта. Поскольку возможность осуществления инцестуозных желаний становится физически возможной, становится неотложной необходимость найти средства управления отношениями на определенной дистанции. Если ребенок взрослеет, не имея в своем распоряжении возможности смешения эротического либидо с влечением к смерти, если он зависим от присутствия объекта в реальности, подросток оказывается в еще более сложной ситуации.
Здесь возникает риск усиления самоуспокоительных приемов, используемых как субституты эрогенного мазохизма.
Здесь же появляется поиск идентификационных защитных опор в окружении, позволяющих осуществить дистанцирование в отношениях с объектами, слишком близкими или перегруженными различного рода аффектами.
У Рокки они были найдены, с одной стороны, в трансферен-циальном отношении психотерапии, с другой — в группе хард-рокеров. Группа подростков, исповедующая садомазохистическое поведение, оказывается той социальной подпоркой, которая составляет полезный этап перехода к лучшим способностям к внутренним репрезентациям и связям. Такая социальная подпорка позволяет установить социализированное Сверх-Я, за неимением Сверх-Я наследника Эдипова комплекса.
Когда отсутствует интериоризация объекта, который остается слишком реальным, и различные средства его удержания на расстоянии терпят крах, может быть использовано поведение самосаботирования для того, чтобы попытаться все-таки удержать этот [объект] на расстоянии. Тогда речь идет о таком поведении, как ано-рексия, булимия или токсикомания. Филипп Жаммэ подчеркивает опасность, которая состоит в том, что это поведение может быть притягательным само по себе и что оно способно воссоздавать то же самое отношение зависимости, которого ребенок избегал в отношениях со своими родителями. «В противоположность объектным отношениям, — говорит он, — они не обеспечивают никакой нарциссической подпитки и ( ..) польза от чувства самообладания, которое они придают, имеет выход лишь в постоянном усилении поведения, в то время как внутренняя пустота и необходимость в объектах увеличивается» (1990, стр. 70).
Другими словами, это поведение, [направленное на то], чтобы дистанцировать объект, пытается уничтожить связи с ним, стать действием, лишенным либидо, все более и более механическим, без сопутствующей фантазматической деятельности.
Мастурбация может, в некоторых случаях, соответствовать поведению такого типа. Все зависит от фантазматической деятельности, сознательной или бессознательной, которая ей сопутствует Когда речь идет об оператуарном поведении, заменяющем ауто-эротизм, то мы вновь оказываемся в регистре самоуспокаивающих приемов. Это регистр применения внешней реальности и перцепции для того, чтобы временно исправить недостатки ментализиро-ванной репрезентации.
Невозможность найти удовлетворение в эротическом удовольствии из-за отсутствия развития ауто-эротизма идет рука об руку с поиском острых ощущений для того, чтобы получить доказательства жизни. Эти поиски означают невозможность использования галлюцинаторного удовлетворения желания и попытки извлечь пользу только из телесных ощущений с помощью программированной механической деятельности. Именно эти ощущения должны заменить отсутствующие ментальные репрезентации и аффекты. Мышечные и перцептивные ощущения самоуспокоительных приемов являются отличными от тех, что изыскиваются при ано-рексии, булимии или токсикомании, но для них общей становится эта функция замены репрезентаций и аффектов.

Безобъектный аутосадизм

Поиск успокаивающего возбуждения может граничить с поиском физической боли. Поиск болезненного мышечного напряжения, не принося явного садомазохистического удовлетворения, может являться составной частью целей, намеченных марафонцем, игроком на ударнике или одиноким гребцом, использующими свои повторяющиеся движения.
Мне кажется, что здесь можно рассматривать своего рода аутосадизм, но понимаемый в том смысле, в котором Жан Жилли-бер (1997) рассматривал этот концепт, то есть как форму ауто-эротизма, направленную на воссоздание единства на уровне самого тела. Собственно, он не соответствует простому возврату к персоне садизма, направленного на объект, что свело бы его к участи влечения, но соответствует скорее Фройдовской гипотезе «безобъектного» садизма, который соответствовал бы «усилиям ребенка, желающего стать хозяином своих собственных членов [membres]». То, что Жиллибер называет тенденцией «членения [membrement]» (в противоположность «расчленению») ребенка, который объединяет свои собственные члены.

Сближая их с этой точки зрения, самоуспокоительные приемы, о которых я говорил, могут быть поняты в двух своих направлениях. Первое — как нечто вроде повторяющейся игры, касающейся структуризации внешнего и внутреннего пространства, через ощущения, испытанные в тонусе мышц. Второе — как объединение, соответствовало бы «членению» по Жиллиберу. Оно вернуло бы гребцу, игроку на ударнике, галерщикам любого рода единство их расчлененным кускам.
Я полностью разделяю концепцию саморазрушительного, ауто-эротического ритуала, позволяющего, по Жиллиберу, «после исключения „больного члена" (или просто „задетого", „пораженного"), возобновление собирания кусков» (1977, стр. 893). Иллюстрацией этого может быть ребенок, бьющийся головой в момент засыпания. А более обобщенно — садистическое членение [le membrement sadique] мне кажется составной частью приемов поиска спокойствия в возбуждении.
Если самоуспокоительные приемы одновременно являются и возбуждением, и расслаблением, единением и разделением, связыванием и развязыванием, смешением и распутыванием, они также способны обуздать расчленение пениса, «члена членов», как говорит Жиллибер, и его воссоединение. Они одновременно являются слиянием родителей в коитусе и их разъединением силой желания ребенка. И в этом смысле гипотеза Жиллибера об аутосадизме, отвечающем перцепции садистической первосцены, кажется мне разумной. В случае Рокки игра, повторяющая автомобильную аварию, одновременно означала, попытку связывания и проработки травматической аварии в его трехлетнем возрасте; перцепции отличия полов, коитуса и всего того, что обычно представляется в первоначальных фантазмах; всего того, что в его случае оказалось вписанным и застывшим в повторном столкновении машин. Бремя травматизма аварии препятствовало формированию первофантазмов. Движения самоуспокоительных приемов — шок от столкновения маленьких машинок, а позже и ударные инструменты — реализуют начало связывания и в то же время — отключение травматизма. Недостаток психической связи между сексуальностью и жестокостью передается аутосадистическим сигналом на восприятие садистической сцены. Именно самоуспокоительное аутосадистическое движение заставляет действовать в теле связывание влечения к смерти с эротическим влечением. Действие, одновременно активирующее возврат к примитивному единству «мать-ребенок» и, наоборот, разъединения матери и ребенка, а также сочетание объединенных и разъединенных родителей. Действие господствует там, где ментальное, работа вытеснения, оказалась слабой. Самоуспокоительный прием заменяет собой невозможный фантазм наслаждения оргазмом, поиском успокоения.
«Самостоятельно успокаиваться» не эквивалентно тому, чтобы «самостоятельно наслаждаться» Возврат к спокойствию — это всего лишь разрядка, отличная от наслаждения, состоящего из разрядки и из удовольствия. Самоуспокоительный прием борется с возбуждением через периодический возврат к состоянию невозбудимости, которое не может длиться долго.
Самоуспокоительный прием путает возбуждение с окружением. В качестве субститута вытеснения он [самоуспокоительный прием] помещает в окружающую среду то, что должно было бы быть вытесненным: автомобильную аварию в случае Рокки, другие трав-матизмы в случаях одиноких гребцов. Таким образом, окружение, ставшее враждебным, является местом концентрации нерепрезен-тированного травматического восприятия и становится местом, где господствуют диффузный страх, тоска и ужас. Этот возврат занимает место возврата вытесненного, и именно сенсорность и тело за-нимают место системы противо-возбуждения.
То, что кажется мне наиболее характерным для способа, при помощи которого трактуется окружение в приведенных примерах, — это чрезмерность, прежде всего. Рокки наполняет свое окружение чрезмерным шумом. Одинокие гребцы ищут чрезмерность [в безграничности] океана. Этот поиск чего-то гигантского, колоссального, это изыскание искаженного пространственно-временного отношения противоречит действительной мере реальности. Затронуты все понятия времени и пространства, в том числе понятия расстояния от внешнего или внутреннего объекта, и все происходит так, как если бы окружение должно было бы подчиниться той концепции, которую себе представляет о нем Я-Идеал, согласно Пьеру Марти. Напомним, что, по его мнению, «Я-Идеал представляет собой чрезмерность» и что «извне это чувствуется как ощущение всемогущества субъекта по отношению к себе самому, а также вероятно и по отношению к внешнему миру» (1990). Такое отношение к миру не является продуктом ментализиро-ванной психической активности. Оно не является ни отпрыском вытеснения, ни продуктом интериоризации, ни манифестацией Сверх-Я. Я-Идеал, по мнению П. Марти, «свидетельствует о состоянии, лишенном нюансов требовательности субъекта по отношению к самому себе, без возможностей адаптации к внешним обстоятельствам, иным, чем те, что характерны для „оператуарной" реальности» (1990, стр. 47).
При таких условиях самоуспокоительный прием вырабатывает моторное и перцептивное средство, из-за дефицитарности ментальной деятельности, отражающейся в том, что регрессия, имеющая адаптивное направление, недостаточна или невозможна. Это [самоуспокоительный прием] и не саморазрушение, и не самонаказание, идущее от Сверх-Я к Я. Его аутосадистический аспект скорее соответствует предшествующей фазе садомазохизма, довод, которой Марти находит во второй фазе анальной стадии Абрахама. Это ауто-эротическая фаза, «предшествующая двойному возвращению, дающему выход садомазохизму», пишет П. Марти в работе «Индивидуальные движения жизни и смерти» (1976, стр. 92), фаза, «во время которой субъект наслаждается „влечением превосходства", развитого на нем самом». Фаза, которая соответствует, как справедливо отметил Жиллибер, аутосадистическому ауто-эротизму.
В критическом споре о концепции аутосадизма Д. Брауншвейг и М. Фэн заявляют, что мнение Ж. Жиллибера гармонирует с тенденцией создать единое целое, отмеченной Фройдом по поводу сновидения. Следовательно, это тенденция к воссоединению, сочленению, которая, по их мнению, «сыграет свою роль в организации передачи нервного импульса, соединяющего постпубертатные следы с мнестическими следами инфантильной сексуальности, вовлекая, кстати, в это движение ресексуализированные элементы периода латентности» (1997, стр. 994), Этот пункт кажется мне существенным. И отрочество Рокки дает нам такой клинический пример. Оно отмечено тенденцией к соединению в одно целое, могущее, наконец, быть интегрированным психически, всех допубертатных травматизмов и постпубертатной проблематики.
Однако и Д. Брауншвейг, и М. Фэн здесь расходятся во мнении с Ж. Жиллибером: аутосадизм не играет роль только лишь в формировании комплекса кастрации. По их мнению, он также задействован и при расщеплении Я, которое является механизмом отрицания кастрации. Они пишут* «Расщепление Я приводит к связыванию и к воссоединению во внезапном подъеме двух противоречивых предложений. Расщепление Я сочленяет то, что было расчленено» (1997, стр. 995).
Это точка зрения, проливающая свет на позиции, определяющие аутосадизм как субститут эдипового ауто-эротизма, то, что концепт Жиллибера недостаточно разграничивал. Итак, я думаю, что самоуспокоительный прием можно считать приемом «сочленения расчлененного».

раздел "Книги"