Элен Труазье «Комментарии»

COMMENTAIRE Hélène Troisier

« Revue française de psychosomatiue »

2000/1 n° 17 | pages 37 à 42

Элен Труазье

Я заинтересовалась, когда мне предложили изложить мои размышления по поводу клинического исследования 1 пациентки Мадам О, проведенного в госпитале. Два предыдущих комментария к этому тексту были сделаны коллегами психосоматиками. Чем же отличаются наши подходы к консультированию?

1 В этих работах психоаналитики называют первичное интервью «консультацией», «исследованием» и «расследованием».

Слушая пациента, аналитик занимает позицию восприятия чтоб удержать все доступное что позволяет ему собрать случайные данные, которые будучи собранными в том виде, в котором пациент о них сообщает становятся контурами первого понимания случая. Во время интервью, проводимого лицом к лицу, аналитик наблюдает и важные элементы, которые не могут быть выражены словами, указания, позволяющие ему оценить модальности психического функционирования пациента (les modalites des travaille psychique du patient). «Вторичное восприятие», возникающее при чтении случая, закрывает от нас эту интерсубъективность, в которой располагается трансферентно-контрансферентная составляющая. Если можно считать, что аналитик может отдавать себе отчет о происходящем с первой встречи, то отчет содержит проделанную им психическую работу.

Несомненно, существуют различные способы комментирования клинического текста: можно следовать развитию интервью так как оно рассказано или выбирать и прорабатывать определенные части, возникающие между наиболее значимыми моментами. Я выбираю этот способ, полностью сознавая насколько искусственной может быть такая «интерпретация», вычитаемая (извлекаемая) из первой написанной разработки. Первым соответствием двух элементов в речи пациентки, которое врезалось в мой ум, было отмеченное наступление рака после анализа и то, что, по ее словам, она переживала во время анализа: «это было психическое, это было от головы, тело было отрезано от существования в то время». Одним словом, я была поражена отрицанием любых телесных репрезентаций, как ее собственных, так и аналитика, которая также была женщиной.

Вторая точка, привлекшая мое внимание – это место траура в истории Мадам О., и можно еще добавить чрезвычайную трудность, которую представляло для нее проделывание работы горя.

Репрезентации страдающего тела занимают много места в материале пациентки: рак пищеварительного аппарата, предшествовавшие в течение детства различные кишечные проблемы, повторяющаяся септицемия, ставшая причиной смерти ее матери, пневмония. Эта батарея телесных страданий противоречит дегенерации присутствия телесных ощущений во время анализа. «Тело было отрезано от жизни в тот момент», - то есть в течение всего времени анализа, представленного как чисто интеллектуальное и эмоциональное приключение, страстно идеализированное.

Единственное упоминание эротического тела представлено в упоминании о полном сжатии (retraction) и сопротивлении проникновению в процессе вагинального осмотра. Мадам О. настаивает, что до развода она имела богатую и удовлетворяющую сексуальную жизнь. Аналитическое лечение началось в это время и нетрудно догадаться, что прекращение всех эротических инвестиций совпало (после «фиаско» ее брака) с вовлечением в психоаналитическую работу.

Главный элемент, привлекший мое внимание – это ассоциация, сделанная пациенткой в ответ на вопрос Марилии Айзенштайн о «трауре по окончанию психоанализа». А именно — воспоминание о грубом травматизме случившемся в 19 лет, когда, читая административный документ, она узнала о своем сиротстве. Это событие немедленно подверглось отрицанию, не только в отношении реальности потери, но также и в отношении того воздействия, которое оказала эта потеря на ее психическую реальность: «да ладно, это не имеет никакого значения, моя мать – та, кто меня вырастила».

Мы ничего не знаем о работе в предыдущем анализе, которая бы прорабатывала эту травматизацию. Лишь 10- лет спустя после этого открытия пациентка оказалась на могиле своей биологической матери. Возможно, все эти годы она отрицала влияние потери матери, поддерживавшееся с первых моментов жизни. То, что она связывала с этим фактом в процессе встреч с консультантом не дает никаких сведений о чувствах, которые она переживала до оживления в апре-ку ее болезненного прошлого. Какие фантазматические реконструкции пациентки прорабатывались в отношении ее раннего детства, о котором она не смогла сохранить никаких содержательных воспоминаний? О первых месяцев ее жизни, проведенных рядом с матерью? Несчастливое раннее детство, следы утрат которого остались продолжали обнаруживаться в «неблагополучии» (mal-etre), на которых основан ее запрос к аналитику. Что мы можем понять о ее эдипальной организации? Разочаровывающий в своей ригидности отец. Мачеха, которую она считала матерью вплоть до 19 лет, защищенная от любых амбивалентных движений с ее стороны. Каков был экономический вес подавленной агрессии у этой пациентки?

Эти десять лет после открытия своего прошлого, до того, как воплотился (курсив Труазье) образ ее матери. Ее фотография и осознание их физического сходства сделали материнское присутствие более конкретным. Но отец захотел оставаться единственным обладателем «этой женщины» и исключает мадам О. из репрезентации новообретенного и, одновременно, он указывает таким образом на репрезентацию первосцены. Как пациентка могла – начиная с этого момента – реорганизовать Эдип в этих различных версиях при том, что они к тому же связаны с реальной смертью первичного объекта? Как она могла прийти к эдипальному трауру, тогда как траур раннего детства так и не был проработан, а также, наличествуют явные свидетельства сохранения идеализирующего материнского переноса в анализе (сохранения трансферентной идеализации «матери» в анализе»)?

Мне думается, что сексуальные желания, которые по словам мадам О. были свободны в прошлом, присутствовали до открытия психической репрезентации ее матери.

Кроме того, ее попытки воссоединиться с ее материнским происхождением дополнительно затруднялись смертью членов семьи. Траур сопровождал ее по всему течению ее жизненного пути. Можно думать, что разрушение связи с аналитиком-мамой реактуализировало травматизм открытия смерти матери, игнорируемый до этого момента.

Трудно понять, что происходило в течение 6 лет анализа. То, во что пациентка позволила нам попасть (проникнуть, вторгнуться) – это «негативная» часть. Тело «не существовало». Дихотомия между телесной и эмоциональной жизнью позволяет предположить, что аффекты замещались репрезентациями, конфликтность которых не затрагивала тенденции к идеализации материнского объекта. Отсутствие эротических репрезентаций также подчеркивает отступление от работы с эдипальными конфликтами. Хочу заметить, что симптомы, легшие в основу поиска аналитика, имели характер весьма общего «неблагополучия» (mal-etre).

Пациентка упоминала пищеварительные проблемы на достаточно постоянном уровне, на протяжении всей жизни. «Она часто и подолгу говорила о своих болях в животе, которые всегда интерпретировались на символическом уровне и связывались с отношениями с матерью». Мы ничего незнаем том, как происходила работа вокруг этой темы. К тому же можно заметить конфликт анальности, экстериоризировавшейся через семейные конфликты, в частности через конфликт с отцом.

Это соматические проблемы привели пациентку к психоаналитической работе. Я пытаюсь себе представить, как я стала бы работать – будучи просто психоаналитиком, не психосоматиком – если с мадам О. после ее встречи с Марилией Айзенштайн. Я была бы сразу встревожена массивностью симптомов, выраженных телом и в теле после достаточно продолжительного анализа. Должна ли я была подумать, что это actng-in по выражению Андре Грина, выражающее тенденции, которые не могли и не могут разгрузиться через репрезентации, и поэтому задействуют соматические пути. То, что я о ней знаю из прочитанного, не позволяет выявить никакого интрапсихического конфликта, но только страдание тела и конфликты с ее внешними объектами. Бедность ее аффективной жизни и недостаточность либидинальных инвестиций, позволяет предположит глубинную (sous-jacente) депрессию, что и было отмечено консультантом.

Я полностью согласна с предписанием работы лицом к лицу, оно мне кажется вполне показанным и, возможно, позволит через визуальную поддержку мобилизовать идентификацию первичных объектов и установить связь (отношения) между внутренним и внешним объектами, иначе, чем это происходило бы в положении лежа. Грубое и очень раннее исчезновение первичного объекта и «воспитание» в приюте не могло не повлиять на взаимодействия и инвестиции, объектом которых был ребенок; они также должны были отметить модальности инвестиций мадам О. в ее тело.

Вопрос о том, какую форму сопровождения (работы) выбрать, остается открытым для обсуждения. Я бы приняла такое же решение, как и Марилия Айзенштайн, и выбрала бы психоаналитическую работу лицом к лицу, в которой происходит восприятие в актуальном присутствии тела другого.

Рене Руссийон 2 в своей превосходной статье хорошо продемонстрировал, что диспозитив кресло- кресло активирует иные моменты функционирования психики и «мобилизует иной исторический опыт», нежели диспозитив кресло-кушетка. Опираясь на идеи Фройда после 1920 года, он утверждает, что «восприятие должно пройти через психический аппарат, организоваться и связаться в репрезентации, прежде чем достигнет сознания». В случае Мадам О., из своего сознания все телесные репрезентации, можно надеяться, что «обязательное» (принудительное) восприятие тела в его актуальности, связанное с диспозитивом, реактивирует в переносе связи с старыми следами, которые остались не символизированными. Предложение привлечь мужчину-психоаналитика может быть продуктивным не только по причине инвестирования отношений поверхностного гетеросексуального соблазнения, но, также, потому что не будет риска повторения утрат, ранее пережитых с женщинами. Даже последняя встреча с консультантом-женщиной, с которой они больше не увидятся, могла возобновить для мадам О. травматизм смерти матери, реактивировавшийся при прекращении отношений по окончании предыдущего анализа.

2 Roussillon R . (1998) , «Psychothérapies psychanalytiques» , Débats , PUF.

С другой стороны, возможно, что новая работа с женщиной позволит ей возобновить в переносе все аспекты сохранившихся материнских связей, до настоящего момента отрицавшихся и отщепленных.

«Терапевтические» отношения требуют в первое время осторожности. Нарциссическая нехватка представляется серьезной, защитные механизмы выражаются в отрицании, расщеплении и идеализации. Телесные преживания глубоко погребены. Наступление септицемии в постаналитический период свидетельствует об идентификационной смешанности с покойной матерью.

В перспективе мне представляется правильным производить психоаналитическую работу со следующими ограничениями: помогать пациентке устанавливать связи, не слишком опасаясь запустить деструктивные влечения. Цель состоит в том, чтоб помочь пациентке организовать более структурированную символизацию и лучшее качество экономии чем та, что сейчас заведует ее жизнью.

HÉLÈNE TROISIER

51, boulevar d’Beauséjour

75016 Paris

раздел "Статьи"