Тьерри Бокановски ШАНДОР ФЕРЕНЦИ (отрывок из книги)

«Непристойные слова. Вклад в психологию латентного периода развития» (1910)

 (Psychanalyse I, Payot, 1968, p. 126-137)

Этот текст позволяет оценить метапсихологический талант Ференци. Он выявляет сферу интересов и разработок автора, касающихся связей, существующих в психике между словом, мыслью, репрезентацией и актом. Феpeнци вслед за Фpeйдoм развивает идею, что использование слова, преис­полненного аффекта, в данном случае непристойного, выступает как «действие» по отношению к собеседнику, ибо слово и мысль, которую оно выражает, становятся в этот момент - регрессивным и галлюцинаторным образом - самой вещью.

<...> Часто непристойное выражение, использованное во время сеанса, вызывает y пациента такое же потрясение, как когда-то услышaнный разговор между его родителями, в котором промелькнуло
грубое слово, чаще всего сексуального порядка. Это потрясение, способное сильно пошатнyть уважение ребенка к своим родителям, a y невротика - остаться бессознатeльным на всю жизнь, обычно случается в пубертатном периоде и является своего рода повторением впечатлений, вызванных сексуальными отношениями, замеченными в раннем детстве.  
    Уважение, которое должно проявляться к родителям и вышестоящим, парализует, однако, сво-
боду доверяться им и связывается c одним из основных комплексов вытеснeнного психического материала. По нашему настоянию можно получить со стороны больного буквальное выраже­ние его мыслей, даже если придется произнести «то самое» слово, и таким образом можно вызвать неожиданные прояснения и возобновление за­стойного анализа.

<... > Существует тесное единство между вуль­гарными и грубыми (единственными известными ребенку) сексуальными и экскрементальными (связанными c испражнением) терминами и глу­боко вытесненным ядерным комплексом как y невротика, так и y здорового человека. (Следуя Фрей­ду, ядерным комплексом невротиков я называю эдипов комплекс.)
Детское понимание сексуальных отношений между родителями, процесса рождения и живот­ных функций, то есть инфантильная сексуальная теория, выражается поначалу в просторечных тер­минах, которые только и доступны ребенку; и эти формулировки будут в наибольшей мере подвер­жены моральной цензуре и инцестному барьеру, которые позже станут вытеснять эти теории.
Этого достаточно, чтобы объяснить, по край­ней мере частично, почему мы сопротивляемся то­му, чтобы произносить и слышать эти слова.
<...> Непристойное слово содержит в себе особую силу, каким-то образом вынуждающую
cлушателя представить себе названный объект, орган или сексуальные функции в их материаль­ной реальности. Фройд признал и сформулировал это, исследуя мотивации и условия произнесения скабрезной шутки. Он пишет: «Чepeз непристойныe слова она (скабрезная шутка) обязывает ли­цо, которого оскорбляют, представить себе часть тела или функции, o которых идет речь» (Остро­умие и его отношение к бессознательному). Я хотел бы лишь дополнить это замечание, подчеркнув, что деликатные намеки на сексуальные процессы или научная и иностранная терминология, обо­значающая их, не производят эффекта вообще или производят далеко не такой эффект, как слова, взятые из примитивного народного эротического лексикона родного языка.
    Следовательно, можно предположить, что эти слова в состоянии спровоцировать y слушателя регрессивное и галлюцинаторное возвращение мнестических образов. Эта гипотеза, основанная на самонаблюдении, подтверждается свидетель­ствами многих нормальных и невротических субъектов. Причины этого феномена следует искать в самом слушателе, предполагая, что в глубине его памяти существует некоторое количество вер­бальных - слуховых и графических - представле­ний с эротическим содержанием, отличающихся от остальных более явной тенденцией к регрессии. Когда непристойное слово воспринято визуально или на слух, это свойство мнестических образов начинает действовать.

 

"Инверсия аффекта в сновидении" (1916)

(Psychanalyse II, Рауоt, 1970, р. 236)

Эта краткая заметка - возможно самоаналити­ческая - относительно интерпретации сна яв­ляется частичкой огромного вклада в психоана­литическую клинику, который сделан трудами Ференци; она позволяет читателю оценить деликатность и замечательный интерпретативный талант их автора.

Ночью немолодого господина разбудила жена, по­тому что он смеялся во сне так громко и неистово, что она забеспокоилась. Позже муж рассказал ей, что ему приснился следующий сон: «Я лежал в кровати; знакомый мне мужчина вошел в комнату; я хотел включить свет, но мне это не удавалось - я старался, ничего не получалось. Тогда моя жена поднялась c постели, чтобы прийти мне на помощь, но и она никак не могла зажечь лампу; a так как ей неудобно было стоять в ночной рубашке пе­ред этим господином, в конце концов она оставила эту затею и снова легла. Все это было так забавно, что меня захлестнул неудержимый приступ смеха. Жена беспре-рывно повторяла: „Что ты смеешься, что здесь смешного?" - но я продолжал смеяться, пока не пpоснулся». На следующий день господин, которому приснился сон, выглядел весьма подав­ленным, y него болела голова. «Этот чудовищный смех совершенно меня изнурил»,- говорил он.
    Если посмотреть c аналитической точки зрения, то этот сон куда менее забавен. «Знако­мый господин», вошедший в комнату, является в латентном смысле сна «образом смерти, упо­минаемым под старинным именем «великого незнакомца»». У пожилого господина, страдаю­щего атеросклерозом, был серьезный повод думать o смерти. Неудержимый смех заменяет плач и ры­дания при мысли, что он должен умереть. Свет ко­торый ему не удается зажечь, это свет жизни. Эта грустная мысль может быть также связана и c по­пыткой коитуса, окончившейся неудачей, когда даже то, что жена была неодета, ничем ему не по­могло; он понял, что жизнь катится под уклон. Сон помог превратить грустную мысль oб импо­тенции и смерти в комическую сцену, a рыдания - в смех.
    Такие «инверсии» аффектов и инверсии выра­зительных действий встречаются и при неврозах, a также во время анализа, в форме «преходящиx симптомов».

 

«Дальнейшее построение “активной техники” в психоанализе» (1920)

Доклад на VI Конгрессе Международной психоаналитической ассоциации в Гааге, 10 декабря 1920 г. (Psychanalyse III, Paris, Payot, 1974, p. 116-133)

Этот текст иллюстрирует представление Фе­ренци об "активной технике» как в отношении проведения курса лечения, так и c точки зрения психоаналитической теории. B связи c анализом одной хорватской пианистки Ференци показывает, как посредством давлений (Gebote) и запретов (Ver­bote), аналитик заставляет пациенткy принять ак­тивную позицию, то есть делать или отказаться делать нечто, что делает возможным появление аффекта и облегчает возврат вытесненного. Отме­тим, что Ференци признает, что к активной технике
следует прибегать только в исключительных случаях, и то на очень ограниченный период време­ни, - она никак не должна менять основные правила.

<...> Теперь я хотел бы представить фрагменты нескольких анализов, которые подтвердят то, что было сказано, и в какой-то мере углубят наше понимание взаимодействия сил, функционирую­щих в «активной технике». Первым мне вспоминается случай молодой хорватской пианистки, страдающей многочисленными фобиями и одержимой страхом. Я приведу лишь несколько из неисчисли­мого множества симптомов. Она приходила в ужас, когда в музыкальной школе должна была играть в присутствии других, лицо ее заливалось краской, a аппликатуры, которые в одиночестве давались ей автоматически и без всяких затруднений, казались ей в те минуты чрезвычайно сложными; каждое выступление кончалось обязательным провалом, и ее мучила мысль, что она выставляет себя на посмешище - что и происходило вопреки ее незаурядному таланту. На улице ей казалось, что все смотрят на ее пышную грудь и не знала, как вести себя, чтобы скрыть этот (существовав­ший лишь в ее воображении) физический недостаток. Она скрещивала руки на груди, втиски­вала грудь в разные корсеты, но каждая такая мера, как это часто бывает y людей c обсессивным синдромом, вызывала сомнение: не обращает ли она на себя внимание именно этими повадками? Ее поведение на улице было либо преувеличенно пугливым, либо провокационным; она страдала, если (несмотря на ее природную красоту) на нее не обращали внимания, но настолько же и изумля­лась, если вдруг кто-то, кого ее поведение вводило в заблуждение (или, скорее, трактовалось верно), приставал к ней. Она боялась, что y нее плохо пах­нет изо рта, все время бегала к зубным врачам и ларингологу, которые, разумеется, ничего y нее не находили. Ко мне она пришла после нескольких месяцев анализа (коллеге, который лечил ее, при­шлось прервать курс по каким-то посторонним причинам) и уже имела представление o бессо­знательных комплексах. Все же во время лечения, которое она продолжила со мной, мне оставалось лишь подтвердить одно замечание моего коллеги, что ее прогресс никак не был связан c глубиной ее теоретического понимания и выявленного мнес­тического материала. B работе со мной все было так же в течение нескольких недель. Затем, во вре­мя одного сеанса, она вдруг вспомнила популяр­ную мелодию, которую ее старшая сестра (жерт­вой тирании которой она постоянно была) имела привычку напевать. После долгих колебаний она передала мне довольно двусмыcленноe содержа­ние песни, затем долго молчала; я заставил ее при­знаться, что она думает o мелодии песни. Я тут же попросил спеть ее. Но ей понадобилось почти два сеанса, чтобы решиться исполнить мне песню так, как она ее себе представляла. Она много раз останавливалась, сильно смущалась, пела сначала сла­бым и нерешительным голосом, пока, подбадри­ваемая мною, не запела громче так, что к концу ее голос полностью раскрылся и оказалось, что y нее очень приятное сопрано. Сопротивление все же не исчезало, она поведала мне, не без колебаний, что y ее сестры была привычка петь этот припевчик, сопровождая его выразительными и лишен­ными всякой двусмысленности жестами, и она проделала руками несколько неуклюжих движе­ний, чтобы продемонстрировать поведение сест­ры. B конце концов я попросил ее встать и пропеть песню точно так, как это делала ее сестра. После многих попыток, прерываемых приступами растерянности, она предстала передо мной этакой со­вершенной певичкой, c тем кокетством в мимике и жестах, которое она видела y своей сестры. C той минуты ей, похоже, стало нравиться выставлять себя напоказ, и она пыталась посвятить все свои сеансы анализа именно этому. Когда я это понял, я сказал ей, что мы теперь знаем, что ей хочется демонстрировать свои таланты и что за ее скром­ностью скрывается большое желание нравиться, но c танцами мы заканчиваем, и нам предстоит работа. Удивительно, как здорово эта маленькая интермедия помогла нашей работе; в ней про­снулись воспоминания, которые никогда до этого не высказывались, они касались ее раннего детст­ва - времени, когда родился братик, имевший по-настоящему пагубное влияние на ее психичес­кое развитие и превративший ее в робкого и бес­покойного, но в то же время дерзкого ребенка. Она вспоминала то время, когда была еще «малeньким чертенком», любимицей всей семьи и всех друзей, и как, не ожидая особого приглашения, даже c удо­вольствием демонстрировала все свои таланты перед публикой и вообще, как видно, чувствовала безграничное удовольствие от движений.

    Тогда я взял ту активную интервенцию в ка­честве модели и попросил мою пациентку выпол­нить действия, которые вызывают в ней самое большое беспокойство. Она продирижировала пе­редо мной (имитируя голоса оркестра) длинным фрагментом из одной симфонии; анализ этого привел нас к выявлению зависти к пенису, мучив­шей ее со дня рождения брата. Она сыграла мне на фортепиано сложную партию, которую испол­няла на экзамене; немного позже, в анализе, ока­залось, что ее страх выглядеть смешной при игре на рояле был связан с фантазиями мастурбации и со стыдом, их сопровождающим (запрещенные «экзерсисы для пальцeв»). Из-за своей большой, на­зываемой ею бесформенной, груди она не осмели­валась ходить в плавательный бассейн; лишь по­сле того как при моей настойчивости она победила в себе это сопротивление, она смогла убедиться во время анализа в латентном удовольствии, ко­торое получала, выставляя себя напоказ. Сейчас, когда доступ к ее самым тайным устремлениям стал возможным, она открыла мне, что во время сеансов была сильно озабочена своим анальным сфинктером: то ей приходило на ум издать звук, то заняться ритмичными сокращениями и т. д. Как это бывает после применения любого техни­ческого правила, пациентка затем постаралась усилить деятельность, преувеличивая получаемые задания. B течение некоторого времени я позволил ей так продолжать, a потом велел прекратить эту игру и относительно быстро нашел анально-эро­тическое объяснение страха неприятного запаха изо рта; ситуация c дыханием скоро заметным образом улучшилась - после воспроизведения со­ответствующих воспоминаний детства (а теперь и запрета анальных игр).
    Самым значительным улучшением y паци­ентки мы обязаны открытию ее бессознательно­го онанизма, выявленного «активным» образом. У рояля она чувствовала - c каждым своим силь­ным и пылким движением - сладострастное, воз­буждающее ощущение в области гениталий. Ей пришлось это признать после того, как я велел ей вести себя y рояля очень страстно, как это делают артисты, но как только эта игра начала доставлять ей удовольствие, она была вынуждена, по моему совету, отказаться от нее. Итак, мы смогли полу­чить реминисценции и реконструкции некото­рых инфантильных игр c гениталиями - вероятно, главного источника ее чрезмерной стыдливости.
    Но настал момент подумать, что именно мы предприняли во время этих интервенций, и по­пытаться составить себе представление o взаимо­действии психических сил, которому мы обязаны пpиписать неоспоримый прогресс анализа. Нашу деятельность в этом случае можно разделить на две фазы. B первой фазе мне пришлось дать пациент­ке, y которой были фобии опрeдeленных действий, приказ выполнить эти действия вопреки их непри­ятному характеру. Когда ранее подавляемые стрем­ления стали источником удовольствия, пациентку пришлось подтолкнуть - во второй фазе - защи­щаться от них: определенные действия были за­прещены. Последствием давления было то, что она полностью осознала некоторые импульсы, до этого вытесненные или выраженные в рудиментарной, неосознаваемой форме, и в конечном итоге воспри­няла их как приятные ей репрезентации, как влече­ния. Позже, когда она увидела, что ей отказывают в удовлетворении, которое ей приносило действие, пропитанное сладострастием, разбуженные психические силы нашли свой путь к давно вытеснен­ному психическому материалу и инфантильным воспоминаниям; в противном случае аналитик был вынужден интерпретировать это как повто­рение чего-то инфантильного и реконструировать детали и обстоятельства инфантильных событий при помощи аналитического материала, получен­ного из других источников (сновидения, ассоциа­ции и т. д.). В данной ситуации легко было заста­вить пациентку подтвердить эти конструкции, ибо она не могла не признаться себе и врачу, что имен­нo теперь испытала на себе эти предполагаемые действия и почувствовала соответствующие аф­фекты. Итак, «активность., которую мы до этого рассматривали как цельную сущность, расчленя­ется на приказы и систематическое подчинение давлению и запретам при постоянном поддержа­нии «ситyации отказа», по Фройду.

 

«Сон o мyдром младенце» (1923)

(Psychanalyse III, Paris, Рауоt, 1974, p. 203)

Опубликованный вначале в первом номере Interna­tional Zeitschrift fiir Psychoanalyse в 1923 г., этот короткий текст подчеркивает интерес к фигуре «мудрого младенца», появляющейся в некото­рых сновидениях, что, видимо, наводит Ференци на мысль отнести этот сон к категории «типи­ческих». B последующих исследованиях, начиная c 1931 г., Ференци придает фигуре «мудрого мла­денца» метапсихологический статус: понятие «мудрого младенца» позволяет проиллюстрировать клинический случай травмированного ребен­ка, нарциссически разрушившего цельность своей личности, ставшего «расщепленным» взpослым вследствие импринтинга своей «тpавмы».

Мы довольно часто слышим, как пациенты, рас­сказывают сны, в которых новорожденные, очень маленькие дети или младенцы в пеленках c лег­костью пишут, восхищают окружающих мудры­ми речами или поддерживают беседу, требующую эрудиции, выступают, дают научные разъяснения и т.д. Содержание этих снов, думается, скрывает что-то типическое: первая поверхностная интерпретация сна часто ведет к ироническому восприятию психоанализа, который, как мы знаем, придает намного большее значение и приписывает большее психическое влияние переживаниям ран­него детства, чем это обычно делается. Это ирони­чeское преувеличение интеллектуальности совсем маленьких детей, следовательно, ставит под сомне­ние психоаналитические сообщения на эту тему. Но так как подобные феномены очень часто встре­чаются в сказках, мифах и в религиозной тради­ции и к тому же мы встречаем их в живописи (см. спор девы Марии c толкователями Писания), я ду­маю, что здесь ирония является лишь посредником для более глубоких и более серьезных воспоми­наний субъекта о собственном детстве. Желание стать ученым и превзойти «взрослых» в мудрости и знании означает не что иное, как положение, об­ратное тому, в котором находится ребенок. Часть сновидений такого содержания, которые мне уда­лось исследовать, иллюстрируются известными словами одного распутника: «Как жаль, что я не су­мел получше воспользоваться своим положени­ем сосунка!» B конце концов не следует забывать, что ребенок действительно обладает большим ко­личеством знаний - знаний, которые позже будут погребены посредством сил вытеснения*.

-------------------------
*Я не считаю, что исчерпал интерпретацию такого типа сновидений в данном сообщении, целью которого было лишь привлечь внимание психоаналитиков к этой теме.

 

©2013 Перевод с французского М. Н. Фусу. При цитировании ссылка на источник обязательна.

 

раздел "Книги"