Зигмунд Фройд "Истории болезни - Катерина"
Во время вакации в 189* году я отправился в Высокий Тауэрн (1), дабы отвлечься ненадолго от медицины и особенно от : неврозов. Это мне почти удалось, когда однажды я свернул с центральной улицы, чтобы взобраться на лежавшую неподалеку гору, славившуюся открывавшимся с нее видом и хорошо сохранившимся горным приютом. Взобравшись наверх после утомительного путешествия, подкрепившись и отдохнув, я сидел, погруженный в созерцание восхитительной панорамы, и настолько забылся, что поначалу не понял, что обращаются ко мне, когда услыхал вопрос: «Сударь, вы доктор?». Вопрос, однако, был обращен ко мне, и задала его та самая девушка лет восемнадцати, которая обслуживала меня за обедом с довольно угрюмым выражением лица и которую трактирщица называла Катариной (2). Судя по ее платью и манерам, она не могла быть служанкой, а скорее приходилась трактирщице дочерью или родственницей.
Стряхнув оцепенение, я ответил: «Да, я врач. Откуда вам это известно?»
— Вы оставили запись в книге для постояльцев, вот я и подумала:
может быть, господин доктор сможет уделить чуточку времени, - дело в
том, что я больна нервами и уже была раз у одного доктора в Л., он
мне даже кое-что прописал, но лучше мне пока что не стало.
Похоже, неврозы настигли меня и здесь, ибо едва ли у этой рослой и
крепкой девушки с угрюмым выражением лица могло быть что-то иное.
Мне стало любопытно, насколько привольно чувствуют себя неврозы на
высоте более 2000 метров, и я продолжил расспросы.
Нашу дальнейшую беседу я описываю в том виде, в каком она
запечатлелась в моей памяти, сохраняя при этом особенности речи
пациентки.
- На что же вы жалуетесь?
- У меня случается удушье, не всегда, но иной раз
схватывает так, что, кажется, сейчас задохнешься.
Поначалу мне показалось, что это не имеет отношения к нервам,
впрочем, вместе с тем я допускал, что она могла по-своему именовать
приступ страха. Из всего комплекса ощущений страха она ошибочно
выделяла лишь одно — стеснение дыхания.
- Присаживайтесь. Опишите мне, каково оно, это состояние удушья.
- Оно находит на меня внезапно. И тогда что-то начинает давить мне
на глаза, голова так тяжелеет и шумит, что не вынести, и все так
кружится, что, кажется, упадешь, а потом грудь стискивает так, что
не вдохнуть.
- А в горле вы ничего не ощущаете?
- Горло у меня сжимается, того и гляди задохнешься.
- А в голове что-нибудь происходит?
- Да, молоточки стучат, словно сейчас треснет.
- Понятно, а при этом вы ничего не боитесь?
- Мне всегда кажется, что сейчас я умру, а вообще-то я не робкого
десятка, я повсюду одна хожу, в погреб и вниз по всей горе, но как
со мной случается такое, мне в тот день повсюду становится страшно,
все чудится, будто кто-то у меня за спиной стоит и вот-вот меня
схватит.
Это и впрямь был приступ страха с выраженными признаками
истерической ауры3 или, лучше сказать, истерический приступ,
содержанием которого был страх. Не было ли в нем какого-нибудь иного
содержания?
- Вы все время думаете об одном и том же или, может быть, что-то
видите перед собой, когда у вас случается приступ?
- Да, при этом я всегда вижу какое-то страшное лицо, которое так
ужасно глядит на меня, что мне становится боязно.
Возможно, отсюда открывался путь, ведущий прямиком к сущности дела.
- Вы узнаете это лицо, я хочу сказать, — вы когда-нибудь видели это
лицо наяву?
- Нет.
- Вам известно, почему
у вас случаются приступы?
- Нет.
— Когда это произошло впервые?
— Впервые — два года назад, когда я еще жила с теткой на другой
горе, у нее там раньше был свой горный приют, и вот мы уже полтора
года здесь, а это все не проходит.
Решиться на анализ прямо здесь? Перенести на эти высоты гипноз я не
отваживался, но, возможно, будет достаточно и простого разговора.
Оставалось лишь положиться на удачу. Ведь мне столь часто
приходилось констатировать, что страх у юных девушек возникает
вследствие ужаса, который охватывает девственницу при первом
знакомстве с миром сексуальности*.
* Приведу в пример случай, благодаря которому я впервые обнаружил эту причинно-следственную связь. Я занимался лечением одной молодой женщины, страдавшей комплексным неврозом, которая все никак не соглашалась с тем, что этот недуг появился у нее за время супружеской жизни. Она возражала, ссылаясь на то, что еще в девичестве у нее случались приступы страха, из-за которых она падала в обморок. Я продолжал настаивать на своем. Однажды, когда мы уже познакомились получше, она неожиданно сказала мне: «Теперь я хочу сообщить вам и о том, откуда у меня взялся страх в девичестве. Тогда я спала в комнате по соседству с опочивальней родителей, дверь была открыта, и на столе горел ночник. И вот тогда я пару раз видела, как отец забирается в постель к матери, и слышала звуки, которые меня очень взволновали. Потом у меня и начались приступы». — Прим. автора.
Порызмыслив, я сказал:
«Если вы сами не знаете, я скажу вам, отчего, по моему мнению, у вас
возникли приступы. Однажды, тогда, два года назад вы увидели или
услышали нечто такое, что вызвало у вас чувство неловкости, что вы
предпочли бы не видеть».
Она ответила: «Ой, Боже мой, да я же тогда застала дядю с девушкой,
Франциской, моей кузиной!»
— Что это за история с девушкой? Не расскажите ли мне об
этом?
— Доктору можно ведь обо всем рассказывать. В общем, знаете, мой
дядя, — он был женат на моей тетке, которую вы тут видали, и прежде
владел с ней на пару гостиницей на ко-гель, теперь они в разводе, а
все из-за меня, потому что это я рассказала про него и Франциску.
- Понятно. Как вы об этом узнали?
- Это было так. Два года назад поднялись в гору два господина и
велели накрыть на стол. Тетки дома не было, Франциску, которая
обычно готовила, было нигде не сыскать. Дядя тоже куда-то
запропастился. Ищем мы их повсюду, а этот мальчишка, Алоиз, мой
кузен и говорит: «Может, Франциска у отца». Тут мы оба засмеялись,
но ничего дурного у нас и в мыслях не было. Подходим к комнате, в
которой жил дядя, а она заперта. Вот это меня уже удивило. Алоиз и
говорит: «В коридоре есть окно, через него можно заглянуть в
комнату». Пошли мы в коридор. Сам Алоиз в окно смотреть не стал,
сказал, что боится. Тут я ему и говорю: «Ты глупый мальчишка, тогда
я загляну, мне ни капельки не страшно». У меня и в мыслях ничего
дурного не было. Глянула я, в комнате было довольно темно, но я
разглядела дядю и Франциску, и он лежал на ней.
- Что дальше?
- Я тут же отпрянула от окна, прижалась к стене, почувствовала
удушье, которое у меня с тех пор, - мысли мои спутались, на глаза
навалилась тяжесть и в голове заколотило и зашумело.
- Вы рассказали тете обо всем в тот же день?
- О, нет, я ничего не сказала.
- Отчего же вы так испугались, когда увидели их вдвоем? Вы
что-нибудь поняли? Вы как-то истолковали увиденное?
- О, нет, тогда я ничего не поняла, мне было всего лишь шестнадцать
лет. Не знаю, отчего я так испугалась.
- Фрейлейн Катарина, если бы вы сейчас вспомнили, что вы
почувствовали в тот момент, когда у вас случился первый припадок, о
чем вы тогда думали, вам можно было бы помочь.
- Да, если бы я могла, но тогда я так испугалась, что все позабыла.
(В переводе на язык нашего «Предуведомления» эта фраза означает:
аффект самопроизвольно вводит в гипноидное состояние, производные
которого не имеют ассоциативной связи с сознанием Я.)
- Скажите, фрейлейн, может быть, лицо, которое является вам в момент
удушья, - это лицо Франциски, увиденное тогда?
- О, нет, оно таким
страшным не было, и к тому же это лицо мужчины.
- Тогда, может быть, дядино лицо?
- Его лицо я не разглядела, в комнате было слишком темно, да и зачем
ему было корчить такую страшную рожу?
- Вы правы. (Казалось, на пути неожиданно возникли препятствия.
Возможно, по ходу дальнейшего рассказа удастся что-нибудь выяснить.)
- Что же произошло потом?
- В общем, они, наверное, услыхали шорох. Вскоре они оттуда вышли.
После мне было очень плохо, я все думала и думала об этом, а через
два дня было воскресение, и я трудилась весь день, а поутру в
понедельник меня снова стало мутить и вырвало, я не вставала с
постели, и три дня подряд меня все рвало и рвало.
Мы нередко сравниваем истерическую симптоматологию с иероглифической
надписью, которую пытаемся расшифровать, разгадав значение
нескольких знаков. В этом алфавите рвота означала отвращение. И я ей
сказал: «Если в течение трех последующих дней вас рвало, то полагаю,
что тогда, заглянув в комнату, вы почувствовали отвращение».
- Да, отвращение у меня точно было, — промолвила она, поразмыслив. —
Но отчего же?
- Возможно, вы увидели их наготу? В каком виде были оба в комнате?
- Было слишком темно, чтобы разглядеть, да и они были оба в одежде.
Ума не приложу, откуда у меня взялось тогда отвращение.
Мне это было тоже неизвестно. Однако я попросил ее продолжить
рассказ обо всем, что придет ей на ум, пребывая в твердой уверености,
что ей придет на ум именно то, что необходимо мне для объяснения
этого случая.
Она рассказывает, что в конце концов сообщила об увиденном тете,
заметившей в ней перемены и подозревавшей, что за ними скрывается
какая-то тайна, а затем разыгрались крайне неприятные сцены между
дядей и тетей, и дети стали невольными свидетелями таких разговоров,
которые на многое открыли им глаза и которые им лучше было бы не
слышать, после чего тетя решила приобрести местный трактир и
перебраться туда вместе с детьми и племянницей, оставив дядю наедине
с забеременевшей к тому времени Франциской. Однако затем она, к
моему удивлению, меняет тему разговора и излагает поочередно
несколько историй, в которых воскрешаются события, произошедшие за
два-три года до травматического эпизода. Сперва она рассказывает о
том, как сама несколько раз подверглась сексуальным домогательствам
со стороны дяди, когда ей едва исполнилось четырнадцать лет. Однажды
зимой они вдвоем спустились в долину и остановились на ночлег в
тамошнем трактире. Он остался пить и играть в карты в зале, ее
клонило ко сну, и она рано удалилась в предназначенную для обоих
комнату на этаже. Она еще не успела крепко заснуть к тому моменту,
когда он вошел, затем снова заснула, но неожиданно проснулась от
того, что «почуяла его тело» в постели. Она вскочила и принялась
укорять его. «Что это вы задумали, дядя? Почему это вы не в своей
постели?» Он попытался ее уломать: «Перестань, дуреха, угомонись, ты
и сама не знаешь, как это хорошо».
- Мне ничего хорошего от вас не надо, вы мне спать не даете.
Она держалась поближе к двери, готовая выбежать в коридор, пока он
не успокоился и сам не уснул. После этого она легла на свою кровать
и проспала до утра. Судя по описанному ею способу защиты, она не
вполне догадывалась, что его домогательства носили сексуальный
характер; когда я спросил, понимала ли она, что именно он собирался
с ней сделать, она ответила, что поняла это лишь гораздо позднее.
Тогда она возмутилась, поскольку ей просто не понравилось, что ее
потревожили посреди ночи, а еще «потому, что так делать нельзя».
Об этом случае следовало рассказать подробно, поскольку он имеет
большое значение для понимания всего того, что последует далее.
Затем она рассказывает о том, как немного позднее ей снова пришлось
защищаться от его домогательств в одном трактире, когда он напился
до пьяна, и т. п. На мой вопрос о том, не ощущала ли она в эти
моменты нечто наподобие нынешнего стеснения дыхания, она с
уверенностью отвечает, что всякий раз ей давило на глаза и грудь, но
куда слабее, чем в момент разоблачения любовников.
Изложив подобные воспоминания, она сразу принимается за рассказ о
других памятных ей случаях, которые привлекли ее внимание к тому,
что между дядей и Франциской что-то происходит. Однажды, когда всей
семье пришлось ночевать на сеновале прямо в одежде, ее неожиданно
разбудил шорох; она заметила, что дядя, лежавший между нею и
Франциской, перевернулся на другой бок и прильнул к Франциске. В
другой раз им случилось переночевать в трактире деревни Н., она была
с дядей в одной комнате, а Франциска спала в соседней комнате. Ночью
она неожиданно проснулась и увидела высокую белую фигуру возле
дверей, намеревавшуюся провернуть дверную ручку.
- Эй, дядя, это вы?
Зачем вы стоите возле дверей?
- Тихо, мне просто нужно выйти.
- Тогда вам в другую дверь.
- Я немного запутался и т. д.
Я спрашиваю ее, не возникло ли у нее тогда какое-то подозрение.
- Нет, я тогда ничего не подумала, просто удивилась, но не более того.
Это ее тоже напугало? Кажется, напугало, но на сей раз она не совсем
в этом уверена.
Закончив рассказ и об этих воспоминаниях, она умолкает. Ее словно
подменили, угрюмое и страдальческое выражение лица приобрело
живость, взгляд прояснился, она выговорилась и облегчила душу. Меня
же тем временем осенило; то, что она рассказала напоследок, казалось
бы, безо всякого плана, служит прекрасным объяснением того, почему
она именно так повела себя, когда обнаружила любовников. Тогда в
памяти у нее сохранялись все эти происшествия, хотя она ничего не
понимала и не сделала из этого никаких выводов; при виде
совокупляющеися пары она тотчас усмотрела связь между новым
впечатлением и своими воспоминаниями, начала разом все понимать и
отгонять эти мысли. Затем последовал краткий «инкубационный» период,
после чего у нее возникли симптомы конверсии, суррогатом
нравственного и душевного отвращения стала тошнота с рвотой. Загадка
была разгадана: тошноту у нее вызвал не сам вид любовников, а
воспоминание, которое возникло при взгляде на них, и, судя по всему,
вспомнить она должна была о последних домогательствах в ту ночь,
когда она «почуяла тело дяди».
Когда она закончила свою исповедь, я сказал ей: «Вот теперь я знаю,
о чем вы подумали, когда заглянули в комнату. Вы подумали: сейчас он
делает с ней то, что собирался проделать со мной той ночью и еще
несколько раз. От этого вас затошнило, потому что вы вспомнили, как
проснулись ночью и почуяли его тело».
Она ответила: «Может быть, затошнило меня от этого и подумала я об
этом».
- Скажите-ка напрямик, коль вы теперь взрослая девушка и все
знаете...
- Да, теперь конечно.
- Скажите мне напрямик, какую именно часть его тела вы почуяли той
ночью?
Однако она не дает мне внятного ответа, а лишь смеется от смущения, как тот, кого в чем-то уличили и кому приходится сознаться в том, что на поверхность вышла подноготная, о которой он уже не может говорить. Могу себе представить, что это было за прикосновение, объяснить которое она смогла лишь позднее; да и выражение ее лица убеждает меня в том, что я не ошибаюсь, но большего от нее никак не добиться; я и так должен быть ей благодарен за то, что с ней я могу говорить куда непринужденнее, чем с моими городскими пациентками, этими жеманными дамами, для которых все naturalia turpia*.
* Naturalia turpia (лат.) — естество низменно.
Казалось, все было
ясно; но вот постоянно возникающая во время приступов галлюцинация,
при которой она видит лицо, нагоняющее на нее ужас, — откуда взялось
это? Я спросил ее об этом. Она сразу ответила, словно и сама стала
понимать больше, пока мы беседовали: «Да, теперь я помню, это лицо
дяди, теперь я его узнаю, но оно не такое, каким было тогда.
Позднее, когда начались все эти ссоры, тогда дядя ужасно разозлился
на меня; он все время говорил, будто я во всем виновата; дескать,
если бы я не проболталась, то дело бы не дошло до развода; он все
время грозился, что проучит меня; однажды увидал меня издали, лицо
его искривилось от злобы, и он начал наступать на меня, подняв руку.
Я всегда от него убегала и очень боялась, что он меня где-нибудь
подстережет и схватит. Лицо, которое мне теперь постоянно является,
это его лицо, каким оно было в тот момент, когда он злился».
Ее слова напоминают мне о том, что тошнота, которая была первым
симптомом истерии, со временем исчезла, а вот приступы страха
остались и наполнились новым содержанием. Стало быть, речь идет об
истерии, в значительной степени от-реагированной. Ведь она почти
сразу рассказала тете о своем открытии.
— Вы рассказали тете и о том, как он вас домогался?
- Да, но не сразу, а позднее, когда уже речь шла о разводе. Тетя
тогда сказала: об этом пока забудем, вот если он начнет препираться
в суде, тогда мы и об этом скажем.
Насколько я понимаю, именно с той поры, когда в доме участились
скандалы, когда ее состояние перестало волновать тетю, целиком
поглощенную раздором, - с той богатой на события и впечатления поры
у нее и сохранился этот мнемонический символ.
Надеюсь, что откровенный разговор со мной принес какую-то пользу
девушке, столь рано уязвленной в своих сексуальных чувствах; больше
я ее не видел.
ЭПИКРИЗ
Мне нечем возразить
тому, кто при чтении этой истории болезни сочтет, что успех в данном
случае был достигнут скорее благодаря разгадке, чем путем анализа.
Больная признала вероятность всего того, что я интерполировал в ее
рассказ; тем не менее она не могла пережить это заново. Полагаю, что
для этого понадобился бы гипноз. Если предположить, что моя догадка
была верной, и попытаться свести этот случай заболевания к схеме
благоприобретенной истерии, составленной на основе анализа в случае
мисс Люси Р., то напрашивается сравнение первой и второй вереницы
эротических переживаний, включающих в себя травматические моменты и
сцены обнаружения любовников со вспомогательными моментами. Сходство
заключается в том, что в первых случаях создавалось содержание
сознания, обособленное от мыслительной деятельности Я, между тем как
под впечатлением от последней сцены произошло ассоциативное
соединение этих отстраненных психических групп с Я. Вместе с тем
имеются и отличия, которыми невозможно пренебречь. В данном случае
причиной изоляции является не воля Я, как было в случае мисс Люси
Р., а неведение Я, не обладающего еще опытом половой жизни. В этом
смысле случай заболевания Катарины является типичным; в ходе анализа
любого случая истерии, в основе которой лежит сексуальная травма,
обнаруживаются впечатления предсексуальной поры, никак не повлиявшие
на ребенка, а затем, уже будучи воспоминаниями, обретшие силу
травматического воздействия, когда девушка или женщина впервые
узнала о том, что такое половая жизнь4. Отщепление психических групп
является в некоторой степени нормальным процессом в ходе развития
подростка, и вполне объяснимо то, что их последующее возвращение в Я
довольно часто служит поводом для психического расстройства. Кроме
того, тут мне хотелось бы выразить и сомнение в том, что расщепление
сознания из-за неведения действительно отличается от сознательного
неприятия, а подростки и впрямь не обладают знаниями о половой жизни
гораздо чаще, чем полагаем мы, да и они сами.
Психический механизм этого заболевания отличается еще и тем, что
сцена обнаружения любовников, которую мы назвали «вспомогательной»,
заслуживает и названия «травматической».
Она воздействует и
сама по себе, а не просто воскрешает предшествующие травматические
переживания, она разом обладает свойствами «вспомогательного» и
травматического моментов. Однако, на мой взгляд, подобное совпадение
не дает оснований для того, чтобы отказаться от мысли о наличии
расхождения между этими понятиями, которому в иных случаях
соответствует и расхождение во времени. Еще одной, давно уже,
впрочем, известной особенностью заболевания Катарины является то,
что конверсия, формирование истерических феноменов началось не сразу
после травмы, а по прошествии инкубационного периода. Шарко
предпочитал именовать этот промежуток времени «периодом психической
выработки» 5.
Страх, изводивший Катарину во время приступов, является
истерическим, то есть воспроизводит тот страх, который возникал у
нее всякий раз при сексуальной травме. Здесь я не стану разъяснять
сущность процесса, который, судя по многим моим клиническим
наблюдениям, развивается непременно и заключается в том, что
первые догадки о существовании сексуальных отношений вызывают у
девственниц чувство страха*.
* Примечание 1924 г. Спустя столько лет я решаюсь раскрыть то, что сохранил тогда в тайне6, и сообщаю, что Катарина была не племянницей, а дочерью трактирщицы, таким образом, девушка пострадала от сексуальных домогательств со стороны собственного отца. Искажений, подобных тому, к которому я прибег в данном случае, вообще не следовало бы допускать в истории болезни. Разумеется, его значение для понимания не столь ничтожно, как, скажем, перенос места действия с одной горы на другую. — Прим. автора.
Другие случаи из практики З. Фройда:
Фрагмент анализа истерии (Дора)
Истории болезни - Катерина
раздел "Случаи"