Зигмунд Фройд. "Госпожа Эмми фон Н., сорока лет из Лифляндии"

1 мая 1889 года я стал лечащим врачом одной дамы лет сорока[1], чьи страдания и индивидуальность пробудили во мне столь сильное участие, что я посвятил ей большую часть своего времени и задался целью добиться ее выздоровления. Она была истеричкой, с величайшей легкостью впадала в сомнамбулическое состояние, и отметив это, я решил применить в ее случае брейеров метод опроса под воздействием гипноза, о котором мне было известно из сообщений самого Брейера об обстоятельствах исцеления его первой пациентки. Я впервые решился применить на практике этот терапевтический метод, еще им не овладев, и до тех пор недостаточно долго занимался анализом[2] патологических симптомов и не проводил его с должной планомерностью. Полагаю, мне удастся изобразить состояние больной и мой собственный врачебный подход в наиболее наглядном виде, точно воспроизводя заметки, которые я делал каждый вечер в течение трех первых недель лечения. Более удачные объяснения, которыми я обязан опыту, приобретенному впоследствии, я излагаю в примечаниях и ремарках.

1 мая 1889 г. Дама, еще довольно молодая на вид, с утонченными, характерной лепки чертами лица, встречает меня лежа на диване, подложив кожаный валик под голову. Ее лицо выражает волнение и боль, веки полусомкнуты, взор потуплен, кожа на лбу собралась морщинами, резко обозначились носогубные складки. Она говорит словно через силу, тихим голосом, время от времени речь ее прерывают спазматические запинки, доходящие до заикания. Глядя на ее сомкнутые пальцы, можно понять, что ее ни на минуту не покидает беспокойство. Частые подергивания лицевых и шейных мышц напоминают тик, при этом отдельные сочленения, в особенности правое грудинно–ключично–сосцевидное, зримо выдаются вперед. В дальнейшем она часто прерывает свою речь и начинает странно цокать языком, издавая звуки, которые я не могу описать 20.

Вполне связный ее рассказ выдает незаурядную образованность и ум. Тем сильнее поражает то, что спустя минуту–другую она неожиданно умолкает, лицо ее искажается гримасой ужаса и отвращения, она простирает в мою сторону ладонь с растопыренными, скрюченными пальцами и выкрикивает изменившимся, преисполненным страха голосом: «Не двигайтесь – молчите – не прикасайтесь ко мне!». По всей вероятности, она находится под впечатлением какой–то пугающей галлюцинации, возникающей снова и снова, и с помощью этих слов пытается защитить себя от посягательств незнакомца 21. Это отступление завершается столь же внезапно, как и началось, и больная продолжает свой рассказ без единого намека на недавнее волнение, безо всяких объяснений или извинений за свое поведение, то есть, по всей вероятности, – не заметив паузы 22.

Об обстоятельствах ее жизни мне стало известно следующее: уже сменилось два поколения с тех пор, как ее семья, родом из центральной Германии, осела в русских прибалтийских провинциях и там разбогатела. В семье было четырнадцать детей, она родилась тринадцатой, – но выжили лишь четверо. Неимоверно деятельная суровая мать воспитывала ее добросовестно, но в большой строгости. Двадцати трех лет она вышла замуж за способного и толкового господина, крупного промышленника, который добился незаурядного положения, но был гораздо старше нее. После непродолжительного супружества он скоропостижно скончался от паралича сердца. Это событие, равно как и заботы о двух дочерях, ныне девушках шестнадцати и семнадцати лет[3], весьма болезненных и страдающих нервическими расстройствами, она назвала причиной своего недуга. С тех пор как четырнадцать лет назад скончался ее муж, ей постоянно более или менее нездоровилось. Четыре года назад курс массажа в сочетании с электрическими ваннами принес ей временное облегчение, в остальном же все ее попытки вернуть утраченное здоровье оставались безуспешными. Она немало путешествовала и имеет множество страстных увлечений . В настоящее время она проживает в усадьбе на побережье Балтийского моря, близ большого города. Несколько месяцев назад, исстрадавшаяся, удрученная, изнуренная бессонницей и болями, она отправилась в Аббацию[4] в тщетной надежде на выздоровление, уже шест ь недель пребывает в Вене, до сих пор проходила лечение у выдающегося врача.

Мое предложение разлучиться с обеими дочерями, у каждой из которых есть собственная гувернантка, и перебраться в санаторий, где я смогу навещать ее ежедневно, она принимает без единого возражения.

2–го мая вечером я посещаю ее в санатории. Я замечаю, что она сильно вздрагивает всякий раз, когда неожиданно распахивается дверь. Поэтому я распорядился, чтобы домашние врачи и больничный персонал предваряли свое посещение громким стуком в дверь и не заходили до тех пор, пока в ответ не раздастся «войдите». Несмотря на это, она морщится и вздрагивает всякий раз, когда кто–нибудь заходит.

Сегодня она жалуется главным образом на озноб и отдающие в правую ногу боли в спине, выше гребня подвздошной кости. Я прописываю ей теплые ванны и собираюсь дважды в день проводить общий массаж тела.

20 Темп, в котором она издавала эти звуки, постоянно менялся; мои коллеги, бывалые охотники, сравнивали на слух их конечные тона с глухариным током. – Прим. автора.

21 Эта фраза действительно представляла собой защитную формулу, смысл которой прояснился в дальнейшем. Впоследствии я отмечал бытование подобных защитных формул у некоторых меланхоликов, которые пытаются таким образом совладать с мучительными для них переживаниями (желанием того, чтобы с мужем или с матерью стряслось несчастье, богохульными мыслями и т. п.). – Прим. автора.

Она превосходно поддается гипнозу. Стоило мне показать ей палец и громко сказать: «Спите!», как она впала в прострацию и сознание ее затуманилось. Я внушаю ей , что она должна спать, избавиться от всех симптомов и тому подобное, – она слушает меня с закрытыми глазами, но, несомненно, с напряженным вниманием, а лицо ее тем временем постепенно разглаживается и принимает покойное выражение. После первого сеанса гипноза у нее сохраняются смутные воспоминания о моих словах; но уже после второго сеанса возникает совершенно сомнамбулическое состояние (полная амнезия). Я сообщил ей о том, что подвергал ее гипнозу, и она безропотно погрузилась в это состояние. Еще ни разу ее не подвергали гипнозу, впрочем, могу предположить, что она читала кое–что об истерии, хотя и не знаю, какое представление о гипнотическом состоянии она из этого вынесла 23.

В последующие дни по–прежнему проводилось лечение с помощью теплых ванн, двух ежедневных сеансов массажа и гипнотического внушения. Она хорошо спала, заметно поправилась и проводила большую часть дня в постели. Ей разрешали видеться с детьми, читать и просматривать личную корреспонденцию.

8–го мая утром она, с виду вполне нормально, рассказывает мне страшные истории о животных. Во франкфуртской газете, что лежит перед ней на столе, она прочитала о том, как один подмастерье связал какого–то малыша и запихал ему в рот белую мышь, а тот будто бы умер от страха. Доктор К. рассказал ей, что однажды послал в Тифлис целый ящик, наполненный белыми крысами. Тут в ее телодвижениях отчетливо проявляются все признаки ужаса. Рука ее несколько раз подряд конвульсивно дергается.

– Не двигайтесь, молчите, не прикасайтесь ко мне! Если бы такая тварь оказалась в кровати! (С ужасом.) Представьте себе, расстилаешь! – А там внутри дохлая крыса, уже раз–ло– жив–шаяся!

Проводя сеанс гипноза, я стараюсь рассеять эти зоологические галлюцинации. Пока она пребывает в трансе, я просмотриваю франкфуртскую газету и действительно нахожу в ней заметку об издевательствах мальчишки–подмастерья, однако там ни словом не упоминается о мышах или крысах. Выходит, во время чтения она дополнила историю своим собственным бредом.

Вечером я напомнил ей о нашей беседе по поводу белых мышей. Она совершенно позабыла об этом, весьма удивилась и рассмеялась от всей души 24.

После обеда у нее были так называемые «прострелы» 25, но, по ее словам, «продолжались недолго, всего два часа».

8–го мая вечером я вызываю ее на разговор в состоянии гипноза, и ей удается заговорить после некоторых усилий. Говорит она тихо, всякий раз выдерживая паузу, прежде чем ответить. Выражение ее лица меняется в соответствии с содержанием рассказа и становится покойным, как только впечатление от рассказа стирается под воздействием моего внушения. Я спрашиваю ее, почему она с такой легкостью пугается. Она отвечает: «Все из–за воспоминаний о том, что произошло со мной в детстве».

– Когда?

– Впервые в пять лет, когда мои братья и сестры часто подкидывали мне дохлых зверей, тогда со мной впервые и случился обморок с подергиваниями, но моя тетя сказала, что это отвратительно, что нельзя устраивать такие припадки, и с тех пор они прекратились. Потом в семь лет, когда я неожиданно увидела свою сестру в гробу, потом в восемь лет, когда брат часто пугал меня, изображая привидение в белых простынях, потом в девять лет, когда я увидела тетю в гробу, а у нее внезапно отвалилась нижняя челюсть.

По–видимому, травматические события, о которых она поведала мне, отвечая на вопрос о причинах ее пугливости, уже были выстроены в такой последовательности в ее памяти; иначе она не смогла бы столь быстро собрать воедино эпизоды, относящиеся к разным периодам ее детства, в течение мимолетной паузы между моим вопросом и ее ответом на него. Завершая рассказ об очередном эпизоде, она всякий раз начинает дрожать всем телом, лицо ее выражает ужас и страх, а под конец последнего рассказа она широко разевает рот и тяжело дышит. Через силу она выдавливает из себя слова, передающие ужасную суть происшествия, после чего черты ее лица становятся покойными.

Отвечая на мой вопрос, она подтверждает, что во время рассказа представляла все эти сцены весьма живо и во всех красках. По ее словам, она очень часто вспоминает об этих событиях и в последние дни снова вспоминала о них. И всякий раз, когда она об этом вспоминает, сцена предстает перед ней словно живая 26. Теперь я понимаю, почему она столь часто заводит разговор о случаях с животными и мертвецами. Моя терапия заключается в том, чтобы изгладить из ее памяти эти образы, дабы они не являлись ей снова. Для того, чтобы усилить внушение, я несколько раз провожу рукой по ее векам.

9–го мая, вечером. Она хорошо спала без дополнительного внушения, однако утром у нее заболел живот. Такие же боли появились у нее еще вчера в саду, где она засиделась с детьми. Она соглашается с тем, чтобы я ограничил время визитов детей двумя с половиной часами; на днях она корила себя за то, что оставила детей одних. Сегодня она выглядит несколько возбужденной, морщит лоб, цокает языком и говорит с запинками. Во время массажа она рассказывает нам о том, что гувернантка детей принесла ей этнографический атлас, и ее ужасно напугали иллюстрации, на которых изображены индейцы, наряженные животными.

– Представьте себе, – если бы они были настоящими! (С ужасом.)

Когда она находится в состоянии гипноза, я спрашиваю, почему ее так напугали эти иллюстрации, ведь она уже перестала бояться животных. Она отвечает, что они напомнили ей о видениях, которые возникли у нее, когда умирал ее брат (ей тогда было девятнадцать лет). Я решаю пока приберечь эти воспоминания. Затем я спрашиваю ее, всегда ли она заикалась и когда у нее впервые появился этот тик (привычка странно цокать языком) 27. По ее словам, заикаться она стала из–за болезни, а тик появился у нее пять лет назад, после того как однажды, сидя у постели больной младшей дочери, она старалась сохранить полное спокойствие. Я пытаюсь ослабить значение этого воспоминания, говорю, что с дочерью ничего не случилось, и т. д. Она отвечает, что тик появляется у нее всякий раз, когда она испытывает тревогу или ужас. Я внушаю ей, что вместо того чтобы бояться нарисованных индейцев, она должна показать иллюстрации мне и от всей души посмеяться над ними. Так она и поступает после пробуждения; она ищет атлас, спрашивает меня, не показывала ли она его мне, раскрывает его на нужной странице и громко смеется над гротескными фигурами, без единого намека на страх, со спокойным выражением лица. Неожиданно входит доктор Брейер в сопровождении домашнего врача. Она пугается и начинает цокать языком, поэтому оба посетителя поспешно покидают нас. Свое волнение она объясняет тем, что всякий раз, когда появляется домашний врач, ей становится неприятно.

В дальнейшем во время гипноза я устранил у нее боли в желудке с помощью поглаживаний и сказал, что, вопреки ее ожиданиям, после трапезы боли не возобновятся.

Вечером. Впервые она весела и словоохотлива, выказывает чувство юмора, которое я не ожидал обнаружить у этой серьезной дамы, и от полноты чувств, вызванных тем, что состояние ее улучшилось, потешается над врачом, лечившим ее прежде меня. По ее словам, она уже давно собиралась отказаться от его услуг, но никак не могла выбрать подходящую форму для отказа, до тех пор пока случайная фраза доктора Брейера, который однажды наведался к ней, не указала ей верное направление. Заметив, что это признание меня удивило, она пугается и начинает яростно укорять себя за неприличный поступок, но мне, кажется, удается ее успокоить. Вопреки ее ожиданиям, боли в желудке не возникали.

23 Очнувшись от гипнотического сна, она всякий раз, словно в замешательстве, оглядывалась вокруг, но, остановив взгляд на мне, казалось, приходила в себя, надевала очки, которые откладывала в сторону перед тем, как погрузиться в транс, и становилась веселой и безмятежной. Несмотря на то что в процессе лечения, которое растянулось в том году на семь, а в следующем году – на восемь недель, мы беседовали о чем угодно и я почти каждый день дважды вводил ее в гипнотическое состояние, она ни разу не обратилась ко мне с каким –либо вопросом или замечанием по поводу гипноза и, по всей видимости, в бодрствующем состоянии старалась не придавать значения тому обстоятельству, что ее гипнотизируют. – Прим. автора.

24 Такое внезапное вторжение бреда в бодрствующем состоянии случалось у нее нередко и в дальнейшем часто происходило у меня на глазах. Она имела обыкновение жаловаться, будто бы в разговоре она часто отпускает сто ль абсурдные реплики, что слуги не могут ее понять. Во время первого визита я спросил ее, сколько ей лет, на что она вполне серьезно ответила: «Я – дама прошлого века». Спустя неделю она пояснила, что воображала тогда в бреду красивый старинный шкаф, который приобрела во время путешествия из любви к антикварной мебели. Этот шкаф и послужил мерилом времени, когда мой вопрос о ее возрасте дал ей повод вы сказаться о времени. – Прим. автора.

25 Род мигрени. – Прим. автора.

26 О подобных воспоминаниях в виде ярких визуальных образов нам сообщали многие другие истерики, особо подчеркивая, что эти воспоминания и являются патогенными. – Прим. автора.

27 Когда она очнулась, на вопрос о происхождении этого тика я получил от нее следующий ответ: «Не знаю; о, уже очень давно». – Прим. автора.

Во время гипноза я расспрашиваю ее о других случаях, которые до сих пор вызывают у нее страх. С такой же готовностью, как и в первый раз, она припоминает еще ряд подобных случаев, произошедших позднее в годы юности, и снова уверяет, что все эти сцены часто предстают перед ней как живые и во всех красках. Когда ей было пятнадцать лет, она видела, как ее кузину отправляли в сумасшедший дом; она хотела было позвать на помощь, но не смогла и на целый день, до вечера, потеряла дар речи. Поскольку в бодрствующем состоянии она очень часто упоминает о сумасшедшем доме, я прерываю ее и расспрашиваю о других случаях, которые были связаны с душевнобольными людьми. Она рассказывает, что ее мать сама провела некоторое время в сумасшедшем доме. По ее словам, в их доме служила горничная, прежняя хозяйка которой долгое время пребывала в сумасшедшем доме, и эта горничная имела обыкновение рассказывать ей жуткие истории о том, как больных там привязывают к стульям, принуждают повиноваться и т. п. Когда она об этом говорит, руки ее дрожат от страха, все это словно стоит у нее перед глазами. Я пытаюсь внести поправки в ее представления о сумасшедшем доме, внушаю ей, что впредь при упоминании о подобном заведении она не будет воспринимать это на свой счет, и тут черты ее лица разглаживаются.

Она продолжает перечислять воспоминания, которые внушают ей ужас: однажды, когда ей было пятнадцать лет, она обнаружила, что ее мать лежит на полу, пораженная апоплексическим ударом; мать прожила еще четыре года, а когда пациентке было уже девятнадцать лет, она однажды вернулась домой и нашла там мертвую мать с искаженным лицом. Развеять эти воспоминания мне довольно трудно, и после продолжительного объяснения я уверяю ее, что эти образы впредь будут являться ей лишь в смутном и безжизненном виде. Далее она рассказывает о том, как в девятнадцатилетнем возрасте приподняла камень, увидела под ним жабу и потеряла из–за этого дар речи на несколько часов 28.

Во время этого гипнотического сеанса я убедился в том, что она помнит обо всем, что происходило в ходе предыдущего сеанса гипноза, между тем как в бодрствующем состоянии она ничего не помнила.

10–го мая, утром. Сегодня она впервые приняла ванну с отрубями вместо обычной теплой ванны. При встрече со мной она недовольно морщит лицо, пряча руки под шалью, и жалуется на озноб и боли. На расспросы о том, что с ней стряслось, она отвечает, что ей было неудобно сидеть в короткой ванне и от этого у нее появились боли. Во время массажа пациентка начинает говорить о том, что она все же страдает из–за того, что вчера выдала доктора Брейера; я утешаю ее благой ложью, уверяя, что знал обо всем с самого начала, и благодаря этому мне удается унять ее волнение (она перестает цокать языком, исчезает лицевая контрактура). Всякий раз, когда я делаю ей массаж, уже становится заметным мое влияние: она успокаивается, начинает выражаться яснее и безо всякого гипноза догадывается о причинах своего обычного дурного настроения. Да и сама беседа, которую она ведет со мной во время массажа, не столь непреднамеренна, как может показаться с первого взгляда; скорее, в ней полностью воспроизводятся воспоминания и свежие впечатления, полученные ею со времени нашего последнего разговора, и зачастую совершенно неожиданно возникают патогенные реминисценции, которые она сама ни с того ни с сего начинает отвергать. Она словно присвоила себе мой метод и пользуется на вид непринужденной и произвольной беседой как дополнением к гипнозу[5]. Сегодня, к примеру, она заводит речь о своей семье и после всевозможных отступлений принимается за рассказ о своем кузене, туповатом чудаке, которому с согласия его родителей удалили все зубы на одной стороне рта. Свой рассказ она сопровождает жестами, выражающими ужас, и многократными повторениями своей защитной формулы: «Не двигайтесь – молчите – не прикасайтесь ко мне!». Затем черты ее лица разглаживаются и она веселеет. Так что ее поведение в бодрствующем состоянии все–таки продиктовано впечатлениями, полученными в сомнамбулическом трансе, хотя в бодрствующем состоянии она, казалось бы, не имеет о них никакого понятия.

Во время гипноза я снова спрашиваю, что ее опечалило, и получаю аналогичные ответы, хотя и в обратной последовательности: 1) ее вчерашняя болтливость, 2) боли, вызванные неудобствами в ванне. Сегодня я спрашиваю, что означает фраза «не двигайтесь и т. д.». Она объясняет, что в тот момент, когда у нее появляются жуткие мысли, она опасается, что ход ее мыслей могут прервать, ибо тогда она окончательно запутается и ей станет еще хуже. Она произносит «не двигайтесь», поскольку ей кажется, что животные, образы которых являются ей в те моменты, когда она чувствует себя дурно, начинают оживать и набрасываются на нее, стоит кому–нибудь возле нее шевельнуться; наконец, предостережение «не прикасайтесь ко мне» навеяно следующими событиями. Когда ее брат отравился морфином и бился в ужасных припадках (ей тогда было девятнадцать лет), он то и дело неожиданно кидался на нее; как–то раз один знакомый потерял рассудок прямо у них в гостях и внезапно схватил ее за руку (был и третий случай такого рода, который она не может припомнить поточнее); и наконец, когда ее малютка была больна (ей тогда было двадцать восемь лет), она в бреду так крепко сжала мать в объятиях, что та едва не задохнулась. Рассказ о четырех этих случаях – несмотря на значительную разницу во времени – она поторопилась уместить в одно предложение, расположив их друг за другом, словно они представляли собой одну сцену в четырех актах. Впрочем, все ее рассказы о подобных сгруппированных травмах начинаются наречием «когда», а отдельные травматические фрагменты последовательно соединены союзом «и». Заметив, что защитная формула призвана впредь уберечь ее от подобных событий, я унимаю ее страх с помощью внушения, и в дальнейшем я и впрямь не слышал от нее этой фразы.

Вечером она пребывает в хорошем расположении духа. Со смехом она рассказывает о том, что в саду ее напугала собачка, которая ее облаяла. Но лицо ее немного насуплено и заметно душевное волнение, которое улеглось лишь после того, как она спросила, не задело ли меня замечание, сделанное ею утром во время массажа, и получила от меня отрицательный ответ. Сегодня, после двухнедельного перерыва, у нее начались регулы. Я обещаю ей упорядочить ритм цикла с помощью гипнотического внушения и убеждаю ее во время гипноза, что интервал впредь должен составлять двадцать восемь дней 29.

Затем, во время гипноза, я спрашиваю, помнит ли она, о чем только что рассказала мне, а сам тем временем намереваюсь довести до конца начатое накануне вечером. Однако она начинает повторять: «Не прикасайтесь ко мне», точно так же, как во время утреннего гипнотического сеанса. Следовательно, я опять подвожу ее ко вчерашней теме. Прежде я спрашивал, отчего она заикается, на что она отвечала: «Я не знаю» 30. Поэтому я и велел ей припомнить об этом к сегодняшнему сеансу гипноза. Так что сегодня она отвечает, не раздумывая, хотя сильно волнуется и с трудом выговаривает слова из–за спазмов: «Когда однажды понесли лошади, запряженные в коляску, в которой сидели дети, и когда я в другой раз ехала с детьми по лесу в грозу и молния ударила в дерево прямо перед лошадьми и лошади со страху понесли, а я подумала: молчи, иначе твой крик еще пуще напугает лошадей, и тогда кучеру их не сдержать, – вот с тех пор я и стала заикаться». Этот рассказ ее чрезвычайно взволновал; кроме того, я узнал от нее, что заикаться она стала сразу после первого случая, но вскоре заикание пропало и только после второго случая приобрело устойчивый характер. Изгладив из ее памяти эти яркие сцены, я предлагаю ей вообразить их еще раз. По–видимому, она старается их припомнить, сохраняя спокойствие, и с этого момента начинает говорить в состоянии гипноза без единой спазматической запинки 31.

28 С этой жабой наверняка была связана особая символика, до сути которой я, к сожалению, не попытался добраться. – Прим. автора.

29 Так оно и произошло. – Прим. автора.

30 Ответ «я не знаю», возможно, был искренним, хотя мог также означать нежелание вообще говорить об этом. Впоследствии я заметил у других пациентов следующее: чем труднее им было вспомнить какое–то событие, тем больше усилий прилагали они даже в состоянии гипноза для того, ч то бы вытеснить его из сознания. – Прим. автора.

31 Таким образом выясняется, что цокание языком, наподобие тика, и спазматические заикания – это два симптома, возникшие по одной причине и благо даря действию аналогичного механизма. Этому механизму я уде лил внимание в небольшой статье « Случай лечения гипнозом, а также замечания об истерическом духе противоречия» [Zeitschrift fur Hypnotismus, Bd. ], но и здесь коснусь этого вопроса. – Прим. автора.

Поскольку мне кажется, что она расположена дать мне разъяснения, я снова спрашиваю, какие еще события в жизни напугали ее столь сильно, что у нее сохранились о них живейшие воспоминания. В ответ она рассказывает сразу о нескольких случаях такого рода: когда она, спустя год после смерти матери, гостила у одной подруги–француженки, ее вместе с другой девушкой послали в соседнюю комнату за справочником, и там она увидела, как с постели поднимается человек точно такой же наружности, что и тот, кого они только что покинули. Она оцепенела и стояла как вкопанная. Потом ей объяснили, что это была механическая кукла. Я объявляю это происшествие галлюцинацией, взывая к ее разуму, и черты ее лица разглаживаются.

Когда она ухаживала за больным братом, у того из–за морфина начались ужасные припадки, во время которых он пугал и хватал ее. Заметив, что она уже рассказывала об этом случае сегодня утром, и желая проверить, я спрашиваю, когда еще ее «хватали». Меня приятно удивляет то, что на этот раз она медлит с ответом и наконец неуверенно спрашивает: «Моя малютка?». Два других случая (см. выше) ей припомнить не удается. Значит, мой запрет подействовал, эти случаи изгладились из ее памяти. Она продолжает: когда она ухаживала за братом, из–за ширмы внезапно высунулось бледное лицо тети, которая пришла обратить его в католичество. Кажется, я нащупал корень ее постоянного страха перед неожиданностями и спрашиваю, когда еще происходило нечто подобное. Когда у них в доме гостил друг, он обожал тихонько прокрасться в комнату и неожиданно объявиться; когда умерла ее мать, она заболела и отправилась на курорт, а там одна душевнобольная по ошибке несколько раз заходила ночью в ее комнату и подходила к ее постели; и наконец, когда она ехала в Аббацию, какой –то незнакомец четырежды распахивал дверь ее купе и всякий раз пристально смотрел на нее. Это вселило в нее такой ужас, что она позвала кондуктора.

Я стираю все эти воспоминания, бужу ее и заверяю, что нынешней ночью она будет спать хорошо, не преминув заранее внушить ей то же самое под воздействием гипноза. Об улучшении ее общего состояния свидетельствует то, что, по ее словам, она сегодня ничего не читала, и нынешняя жизнь напоминает ей прекрасный сон, ведь обыкновенно из–за душевного волнения она не могла ни минуты усидеть без дела.

11 мая, утро. Сегодня назначена встреча с гинекологом доктором Н., который должен осмотреть ее старшую дочь в связи с жалобами на недомогания во время месячных. Я застаю фрау Эмми в большом беспокойстве, которое, впрочем, не выражается столь резкими телодвижениями, как прежде; время от времени она вскрикивает: «Я боюсь, так боюсь, мне кажется, я умру». Чего же она боится, может быть, доктора Н.? Этого она не знает, просто боится. Во время гипнотического сеанса, который я провожу еще до прихода коллеги, она признается, что боится, как бы меня не задела брошенная ею вчера во время массажа фраза, которая кажется ей невежливой. Но прежде всего она боится всего нового, а значит, и нового доктора. Мне удается ее успокоить, и хотя она пару раз вздрагивает в присутствии доктора Н., в остальном держится хорошо, языком не цокает и говорит без запинок. Когда он уходит, я вновь погружаю ее в состояние гипноза, чтобы снять напряжение, которое могло остаться после его визита. Она сама очень довольна своим поведением, возлагает большие надежды на лечение, и я пытаюсь доказать ей на этом примере, что бояться всего нового вовсе не обязательно, поскольку оно может принести и благо 32.

Вечером она очень оживлена, и беседа перед гипнозом помогает ей развеять множество сомнений. Во время гипноза я спрашиваю, какое событие в жизни произвело на нее самое сильное впечатление и чаще всего всплывает у нее в памяти. Это событие – смерть ее мужа. Я прошу ее рассказать об этом подробнее, что она и делает, выказывая всем своим видом глубокое волнение, но языком не цокает и не заикается.

Когда в одном, очень полюбившемся обоим местечке на Ривьере они переходили через мост, у него случился сердечный спазм, он внезапно упал, несколько минут лежал на земле, не подавая признаков жизни, но затем пришел в себя и встал. Когда, вскоре после этого, она отходила от родов, лежа в постели с младенцем, муж, который завтракал за столиком возле ее постели и читал газету, резко поднялся, как–то странно на нее посмотрел, сделал несколько шагов и замертво рухнул на пол. Она вскочила с кровати; она слышала из соседней комнаты, как вызванные врачи пытались вернуть его к жизни; но все было тщетно. После этого она продолжает: когда младшей дочери было всего несколько недель от роду, она серьезно заболела и хворала шесть месяцев, между тем как сама пациентка слегла с жестокой лихорадкой; затем она начинает запальчиво перечислять в хронологической последовательности свои жалобы на младшую дочь с таким сердитым выражением лица, с каким обычно говорят о человеке, который до смерти надоел. По ее словам, дочь долгое время вела себя очень странно, постоянно кричала и не желала спать; когда у нее парализовало левую ногу, они почти разуверились в том, что ее можно вылечить; в четырехлетнем возрасте у нее начались видения; ходить и говорить она начала поздно, поэтому ее долгое время считали недоразвитой; по словам врачей, у нее было воспаление головного и спинного мозга, а то и похуже. Тут я прерываю ее, напоминаю ей о том, что сейчас этот же самый ребенок совершенно здоров, и стираю из ее памяти не только сами сцены, но и малейшие намеки на них, словно она при этом вообще не присутствовала, чтобы она не могла впредь воображать эти печальные события. Я заверяю ее, что она избавится от изводящей ее привычки постоянно ожидать самого худшего, а также от болей во всем теле, на которые она жаловалась только что, во время рассказа, после чего на протяжении нескольких дней она не заводила об этом речь 33.

К моему удивлению, сразу после этого внушения она заводит речь о князе Л., чей побег из сумасшедшего дома был тогда у всех на слуху, высказывает очередные соображения об ужасах, которые творятся в сумасшедших домах, где больным льют на голову ледяную воду, помещают их в какой–то аппарат и крутят в нем до тех пор, пока они не затихнут. Три дня назад, когда она впервые жаловалась, что боится сумасшедших домов, я прервал ее после первого рассказа о том, что больных там привязывают к креслу. Теперь я понимаю, что таким образом ничего не добился и теперь мне придется выслушать все ее рассуждения до конца. Когда ее рассказ подходит к концу, я избавляю ее от новых мрачных фантазий, взываю к ее разуму и убеждаю, что мне она может доверять больше, чем той глупой девице, от которой она услышала все эти жуткие россказни о порядках в сумасшедших домах. Я замечаю, что она время от времени заикается, пока излагает эти дополнительные подробности, и снова спрашиваю ее, отчего она заикается. В ответ – молчание.

- Вы не знаете?

- Нет.

- Почему же?

- Почему? Потому что мне нельзя. (Последнюю фразу она выкрикивает запальчиво и сердито.)

Я принимаю это высказывание за свидетельство успеха моего внушения, однако она требует, чтобы ее вывели из гипнотического транса, и я выполняю это требование 34.

12 мая. Вопреки моим ожиданиям, спала она мало и плохо. Она сильно напугана, хотя это не выражается в виде привычных телодвижений. Она не говорит о том, что с ней стряслось; лишь твердит, что у нее были дурные сны и эти образы до сих пор стоят у нее перед глазами.

– Как было бы ужасно, если бы это было явью.

Во время массажа ее удается немного расшевелить вопросами, она оживляется, рассказывает о той светской жизни, что ведет в своем вдовьем поместье на берегу Балтийского моря, о важных господах из ближайшего города, которых она имеет обыкновение приглашать к себе в гости, и т. п.

Гипноз. Она видела во сне нечто ужасное: ножки всех стульев и спинки всех кресел превратились в змей, какое–то чудовище с клювом стервятника набросилось на нее и исклевало все ее тело, а следом за ним на нее накинулись и все остальные дикие звери и т. п. Сразу после этого она переходит к другому зоологическому бреду, но обособляет его, добавляя, что это случилось на самом деле (а не во сне). Когда она (как–то раз, в былые годы) захотела схватить клубок шерсти, тот оказался мышью и убежал, однажды во время прогулки на нее внезапно прыгнула большая жаба и т. д. Я убеждаюсь в том, что мой общий запрет пропал втуне и мне придется сгладить по отдельности каждое впечатление, внушающее ей страх 35. Затем что–то наводит меня на мысль задать ей вопрос, почему и отчего у нее появились еще и боли в желудке. Мне кажется, что боли в желудке возникают у нее всякий раз во время приступов зоопсии. Она нехотя ответила, что она этого не знает. Я велел ей припомнить об этом к завтрашнему дню. Тут она довольно угрюмо сказала, что вместо того чтобы расспрашивать ее, отчего возникло одно или другое, мне следовало бы выслушать то, что ей хочется рассказать. Я соглашаюсь, и она безо всякого вступления продолжает: «Когда его вынесли, я не могла поверить, что он мертв». (Она снова рассказывает о своем муже, и теперь я убеждаюсь, что причиной ее дурного настроения являются мучительные воспоминания об этой истории.) И потом она целых три года испытывала ненависть к ребенку, поскольку ей казалось, что она могла бы выходить мужа, если бы не лежала в кровати из–за ребенка. После смерти мужа на ее долю выпали лишь обиды и огорчения. Его родственники, которые всегда были настроены против их брака и испытывали раздражение из–за того, что они жили счастливо, будто бы распространяли слухи о том, что она его отравила, поэтому она собиралась обратиться в полицию[6]. С помощью одного гнусного крючкотвора родственники постарались обвинить ее во всевозможных прегрешениях. Этот мерзавец разослал повсюду своих агентов, которые устроили на нее травлю, позаботился о том, чтобы в местных газетах появлялись порочащие ее честь статьи, а затем посылал ей вырезки с этими статьями. Из– за этого она и стала бояться людей и испытывать ненависть ко всем незнакомцам. Выслушав увещевания, которые я вплетаю в ее рассказ, она заявляет, что ей полегчало. 13 мая. Она снова мало спала из–за болей в желудке, накануне вечером не ужинала, кроме того, жалуется на боли в правой руке. Впрочем, настроение у нее хорошее, она весела и со вчерашнего дня выказывает в обращении со мной особую любезность. Она интересуется моим мнением о самых разных предметах, которые представляются ей значительными, и ее охватывает совершенно несоразмерное происходящему волнение, когда мне, например, приходится искать необходимые для массажа салфетки и т. п. Часто цокает языком, и на лице появляется тик.

32 Как показало дальнейшее, все подобные дидактические внушения не возымели никакого действия на фрау Эмми. –Прим. автора.

33 На этот раз я перестарался. Когда, полтора года спустя, я снова повидался с фрау Эмми, чувствовала она себя вполне хорошо и пожаловалась мне на то, что по какой–то непонятной причине лишь очень смутно припоминает весьма важные моменты своей жизни. По ее мнению, это свидетельствовало о том, что память ее слабеет, между тем как я поостерегся давать ей объяснения по поводу такой избирательной амнезии. В данном случае терапия оказалась сто ль эффективной, наверное, еще и оттого, что я позволял ей излагать свои воспоминания очень подробно (гораздо подробнее того, что со хранилось в записях), между тем как сам я слишком часто довольствовался беглыми упоминаниями. – Прим. автора.

34 Суть этой сценки я понял лишь на следующий день. Будучи человеком свое нравным, противящимся всякому принуждению в бодрствующем состоянии и в состоянии искусственно го сна, она разозлилась из–за того, что я решил, будто ее рассказ закончен, и прервал его заключительным внушением. У меня имеется и немало других доказательств того, что, пребывая в гипнотическом состоянии, она придирчиво следила за моей работой. Вероятно, она хотела упрекнуть меня за то, что сегодня я прервал ее рассказ, точно так же как в прошлый раз, когда она рассуждала об ужасах, творящихся в сумасшедших домах, но не решилась и поэтому внесла эти добавления будто бы мимоходом, не обмолвившись о том, что навело ее на эту мысль. Когда на следующий день она попеняла мне за мой промах, я сразу обо всем догадался. – Прим. автора.

35 К сожалению, я не воспользовался этим случаем для того, чтобы выяснить значение зоопсии, например определить, до какой степени боязнь животных была обусловлена страхами, преследующими невропатов с детства, и в какой степени она носила символический характер. – Прим. автора.

Гипноз. Вчера вечером она неожиданно догадалась, почему увиденные зверьки вырастают в ее воображении до гигантских размеров. Впервые это случилось с ней при посещении театра в Д., где на сцене присутствовала огромная ящерица. Вчера это воспоминание тоже терзало ее 36.

Она снова начала цокать языком из–за того, что вчера у нее появились боли в подчревной области, и она старалась сдержать стоны. О том, что послужило истинным поводом для появления склонности цокать языком, она не знает. Кроме того, она вспоминает, что я велел ей выяснить, отчего у нее появились боли в желудке. Однако сама этого понять не может и просит меня помочь ей. Я спрашиваю, не приходилось ли ей после сильного возбуждения принимать пищу против своей воли. Она отвечает утвердительно. После смерти мужа она надолго утратила аппетит и принимала пищу только из чувства долга, вот тогда у нее и появились впервые боли в желудке. Я устраняю боли в желудке с помощью нескольких поглаживаний в надчревной области. Тут она неожиданно начинает говорить о том, что волнует ее больше всего: «Я сказала, что не любила малышку. Но я хочу добавить, что по моему обращению это было незаметно. Я делала все необходимое. Сейчас я упрекаю себя лишь в том, что старшенькая мне милее».

14 мая. Она здорова и весела, спала почти до восьми часов утра, жалуется лишь на слабые боли в области лучевого нерва руки, на головные и лицевые боли. Речь ее в состоянии гипноза становится все более осмысленной. Сегодня она почти не упоминает о том, что вызывает у нее ужас. Она жалуется на боли и отсутствие чувствительности в правой ноге, рассказывает о том, что в 1871 году перенесла подчревное воспаление, а затем, когда она, едва поправившись, выхаживала больного брата, у нее появились боли, которые временами вызывали даже паралич правой ноги.

Во время гипноза я спрашиваю, чувствует ли она себя способной вернуться к светскому образу жизни или по–прежнему испытывает сильный страх. Она отвечает, что ей все еще становится не по себе, когда кто–нибудь стоит позади нее или вплотную к ней, и присовокупляет рассказ о других случаях, связанных с неприятными сюрпризами, которые устраивали ей особы, неожиданно возникавшие поблизости. Однажды на острове Рюген[7] она прогуливалась с дочерьми, как вдруг из–за кустов появились два человека подозрительной наружности и нанесли им оскорбление. Во время вечернего променада в Аббации из–за камня выскочил нищий и бросился перед ней на колени. Должно быть, это был безобидный сумасшедший; затем она рассказывает о том, как ее напугало ночное вторжение в ее уединенный замок.

Впрочем, нетрудно заметить, что боязнь людей очевидным образом обусловлена травлей, которой она подвергалась после смерти мужа 37.

Вечером. Кажется она очень веселой, но встречает меня восклицанием: «Я умираю со страху, о, я вряд ли смогу вам об этом сказать, я ненавижу себя». В конце концов, я узнаю, что ее посетил доктор Брейер и она задрожала от страха при его появлении. Когда он это заметил, она заверила его, что это не более чем эпизод, и, памятуя обо мне, испытала сожаление из–за того, что не смогла сохранить в тайне остатки прежней пугливости! На днях мне не раз приходилось замечать, насколько строго она к себе относится, с какой готовностью укоряет себя за малейшую оплошность – за то, что салфетки для массажа не лежат на своем обычном месте, за то, что у нее под рукой нет газеты, которую мне следует прочесть, пока она спит. Под первыми, самыми верхними пластами мучительных воспоминаний обнаруживается ее необычайно совестливая, склонная к самоуничижению личность, которой я, словно перефразируя древнюю поговорку «minima non curat praetor» 38, втолковываю в бодрствующем состоянии и под воздействием гипноза, что между добром и злом может уместится целое множество незначительных нейтральных обстоятельств, за которые никто не должен себя упрекать. Полагаю, она внимает этим поучениям ненамного охотнее какого–нибудь средневекового монаха–отшельника, готового узреть перст божий и происки дьявола в самом ничтожном происшествии, имеющем к нему отношение, и не способного даже на миг вообразить хотя бы одно местечко на свете вне связи со своей особой.

В состоянии гипноза она дополняет свои жуткие образы кое–какими деталями (например, окровавленными головами на гребне каждой волны в Аббации). Я повторяю поучения, которые адресовал ей в бодрствующем состоянии.

15 мая. Она спала до половины девятого, но под утро разволновалась и при встрече со мной у нее заметен легкий тик, она цокает языком и говорит с запинками: «Я умираю от страха». На мои расспросы она отвечает, что пансион, в который поместили ее детей, расположен на пятом этаже и добраться до него можно на лифте. Вчера ей захотелось, чтобы дети спускались тоже на лифте, а теперь она упрекает себя за такое желание, поскольку лифт не вполне надежен. Так сказал сам владелец пансиона. Известна ли мне история графини LLL, которая погибла в Риме в результате подобного несчастного случая? Мне известен лишь пансион, и я осведомлен о том, что лифт является собственностью владельца пансиона; трудно поверить, что человек, расхваливающий свой лифт в рекламе, может лично предостерегать от попытки им воспользоваться. Мне кажется, что все объясняется искажением воспоминаний под влиянием страха, я делюсь с ней своим мнением и без труда убеждаю в фантастичности ее опасений, которые кажутся теперь ей самой смешными. Вот поэтому мне и не верится, что в этом заключалась причина ее страха, и я намереваюсь расспросить ее об этом в гипнотическом состоянии. Во время массажа, который я провожу сегодня после многочисленных перерывов, она рассказывает разрозненные, едва связанные между собой истории, каковые, впрочем, могут оказаться былью, как, например, история о жабе, найденной в подвале, история об эксцентричной матери, странным образом ухаживающей за своим ребенком–идиотом, история о женщине, оказавшейся в сумасшедшем доме из–за меланхолии, и позволяют судить о том, какие мысли приходят ей в голову, когда на душе у нее неспокойно. Облегчив душу благодаря этим историям, она заметно оживляется, рассказывает о жизни в своем поместье, о своей дружбе с выдающимися людьми из Северной Германии и немецких областей России, так что мне довольно трудно совместить эту неуемную деятельную жизнь с образом столь нервной дамы.

Во время гипноза я спрашиваю, из–за чего она беспокоилась сегодня утром, и на этот раз она не упоминает о своих опасениях по поводу лифта, а сообщает, будто боялась, что у нее опять начнутся месячные и ей снова придется пропустить массаж 39.

Пожалуй, далее я поведаю о том, как у нее появились боли в ногах. Все начинается точно так же, как накануне, затем она рассказывает о нескольких случаях, связанных с мучительными и уязвляющими переживаниями, при которых у нее возникали боли в ногах и под влиянием которых эти боли всегда усиливались до такой степени, что приводили даже к двустороннему параличу ног с потерей чувствительности. Когда она ухаживала за больным, у нее впервые появились и боли в руках одновременно с судорогами затылочных мышц. О «судорогах» мне известно лишь то, что им предшествовало странное беспокойство вкупе с дурным настроением, при котором затылок у нее «схватывает льдом», конечности коченеют и ноют от холода, она не может произнести ни слова и находится в полной прострации. Это продолжается от шести до двенадцати часов. Мне не удается выявить реминисцентную сущность этого синдрома.

Наводящие вопросы о том, не хватал ли ее за шиворот брат, за которым она ухаживала, когда сознание его было помрачено, она отвечает отрицательно; она не знает, откуда взялись эти припадки 40.

Вечер. Она очень весела, выказывает великолепное чувство юмора. С лифтом все обстояло, конечно же, не так, как она мне рассказывала. На лифте разрешено только подниматься. Она засыпает меня вопросами, в которых нет ничего патологического. У нее были мучительные лицевые боли, боли в руке со стороны большого пальца и в ноге. По ее словам, она ощущает онемение и лицевые боли, когда подолгу сидит без движения или пристально смотрит в одну точку. Если ей приходится поднимать тяжелые вещи, у нее начинают болеть руки. В ходе осмотра правой ноги отмечается довольно хорошая чувствительность бедра, ярко выраженная анестезия голени и стопы, менее значительная в области таза и поясницы.

36 Визуальный мнемонический образ большой ящерицы, наверняка, приобрел такое значение лишь из–за того, что появился одновременно с сильным аффектом, который она, должно быть, испытала во время того спектакля. Однако, как я уже признавался, во время лечения этой больной я зачастую довольствовался самыми поверхностными сведениями и на этот раз тоже не занимался дальнейшими розысканиями. Впрочем, все это на поминает истерическую макропсию. Госпожа Эмми страдала сильной близорукостью и астигматизмом, так что многие ее галлюцинации, возможно, были спровоцированы дефектами зрительного восприятия. – Прим. автора.

37 Тогда я склонялся к предположению, что все истерические симптомы имеют психическую природу. Сейчас я назвал бы пугливость этой скромной дамы невротической (неврозом тревоги). – Прим. автора.

38 Minima non curat praetor (лат.) – судья не занимается мелочами.

39 События развивались следующим образом: утром она проснулась с ощущением тревоги и для того, чтобы объяснить свое состояние, у хватилась за первую попавшуюся тревожную мысль. Разговор о лиф те в доме детей состоялся накануне вечером. Вечно озабоченная мать все спрашивала гувернантку, пользуется ли старшая дочь, которая не могла много ходить из–за болей в правой ноге и в области правого яичника, лиф том, когда спускается вниз. Впоследствии в результате мнемонической иллюзии она смогла связать чувство тревоги с мыслью об этом лифте. Сознательно доискаться до истинной причины своей тревоги она не смогла; назвала она ее, к тому же без единого колебания, лишь после то го, как я спросил ее об этом под воздействием гипноза. То же самое происходило в хо де исследований Бернгейма и его последователей[8], проводивших эксперименты с людьми, которые, очнувшись от гипнотического сна, выполняли задания, полученные под гипнозом. Например, Бернгейм (« Внушение», с. 31 немецкого издания)[9] внушил больному, что после пробуждения тот засунет в рот оба больших пальца. Так он и поступил, оправдываясь тем, что днем ранее во время эпилептиформного припадка[10] прикусил себе язык и до сих пор испытывает боль. Одна девушка, повинуясь внушению, попыталась убить совершенно незнакомого ей судейского чиновника; она была схвачена и, объясняя на допросе, каковы были мотивы этого поступка, выдумала историю о нанесенном ей оскорблении, за которое она якобы хотела о то мстить. По всей видимости, существует по требность искать причинно–следственную связь осознаваемых психических феноменов с другим со держанием сознания. Когда истинная причина не доступна сознательному восприятию, производится попытка установления иной связи, которая субъективно представляется верной, но является ошибочной. Очевидно, что раздробленность в содержании сознания немало способствует уста новлению подобных «ошибочных связей». Я немного задержусь на вышеупомянутом примере установления ошибочной связи, поскольку его можно назвать показательным во многих отношениях. Прежде всего показательным для поведения пациентки, во время лечения которой мне еще не раз доводилось распутывать подобные ошибочные связи посредством расспросов в гипнотическом состоянии и устранять последствия их влияния. Об о дном случае такого рода я расскажу подробно, поскольку он позволяет довольно ярко высветить психологические факты, о которых идет речь. Я предложил фрау Эмми фон Н. испробовать вместо привычных теплых ванн про хладную полуванну, уверяя, что та ее больше освежит. Она исполняла все рекомендации врачей, однако всегда относилась к ним крайне недоверчиво. Я уже сообщал о том, что лечение у врача почти ни разу не принесло ей облегчения. Мое предложение принимать про хладные ванны оказалось не сто ль авторитетным, чтобы у нее не хватило смелости высказать мне свои сомнения: «Всякий раз, когда я принимала про хладную ванну, я целый день пребывала в меланхолии. Впрочем, я попробую еще раз, если вы желаете; не по думайте, что я не выполняю все, что вы говорите». Я сделал вид, будто забираю назад свое предложение, а во время очередного сеанса гипноза внушил ей, что теперь она сама будет ратовать за про хладные ванны, заверяя, что она все обдумала и решила попробовать еще раз и т. д. Так оно и случилось, уже на следующий день она высказала желание принимать про хладные полуванны, не поскупившись на доводы, чтобы склонить меня к тому, что я сам ей предлагал, и я сдался без особого сопротивления. Впрочем, в назначенный день я заметил, что настроение у нее после приема полуванны и впрямь очень дурное. – Отчего вы сего дня такая? – Я ведь знала заранее. Из–за про хладной ванны, так всегда. – Вы сами это предложили. Теперь мы знаем, что вы этого не выносите. Вернемся к теплым ваннам. Затем во время гипноза я с просил: «Вас действительно ввергла в уныние прохладная ванна?» «Ах, прохладная ванна тут совсем ни при чем, – ответила она. – Просто сегодня утром я прочитала в газете, что в Санто–Доминго вспыхнула революция. Когда там начинаются беспорядки, всегда достается белым, а у меня брат в Санто–Доминго, который доставил нам уже столько хлопот, и вот я боюсь, как бы с ним чего не стряслось». Таким образом вопрос был решен, на следующее утро она приняла свою про хладную полуванну, словно сама этого хо тела, и про должала принимать прохладные ванны в течение нескольких недель, ни разу не объявив их причиной свое го дурного настроения. К моим словам наверняка добавят, что подобное поведение типично и для многих других невропатов, настроенных против терапии, рекомендованной врачом. Какие бы беспорядки в Санто–Доминго или в другом месте не послужили причиной появления определенного симптома в назначенный день, больная неизменно склонялась к тому, чтобы выводить этот симптом из последней рекомендации врача. Одно из двух условий, необходимых для установления подобной ошибочной связи, а именно недоверие, должно быть, наличествует всегда; другое условие, раздробленность сознания, возмещается за счет того, что в большинстве своем невропаты отчасти не имеют никакого понятия об истинных (или, по меньшей мере, наиболее вероятных) причинах своих страданий, отчасти же сознательно не желают иметь никакого понятия, чтобы не вспоминать, какова доля их собственной вины за произошедшее. Можно было бы предположить, что неосведомленность или намеренное пренебрежение, присущее невропатам, не страдающим истерией, является более благоприятным психическим фактором установления ошибочной связи, чем наличествующая в сознании раздробленность, из–за которой сознание все же лишается материала для установления причинно–следственных связей. Однако этот раскол редко бывает безупречным, чаще всего в привычное сознание внедряются фрагменты комплекса подсознательных представлений, которые и дают повод для возникновения подобных расстройств. Обычно, как и в вышеописанном случае, сознательно ощущается связанная с этим комплексом ценестезия[11], тревожное, печальное настроение, и поэтому из–за «принуждения к ассоциации» приходится устанавливать его связь с наличествующим в сознании комплексом представлений. (См. также сведения о механизме навязчивого представления в моей статье в 10 и 11 номерах « Neurolog. Zentralblatt» за 1894 г. и « Obsessions et phobies» во 2 номере «Revue neurologique» за 1895 г.) На днях я имел случай убедиться в силе подобного принуждения к ассоциации благодаря наблюдениям в другой сфере. На несколько недель мне пришлось сменить свою привычную постель на более жесткое ложе, на котором сновидения мои стали, должно быть, более многочисленными или яркими, только вот достигнуть нормальной глубины сна мне, скорее всего, не у давалось. В течение первой четверти часа после пробуждения я помнил все сновидения этой ночи и старался их записать и разгадать. Мне удалось объяснить все эти сновидения двумя обстоятельствами: во–первых, необходимостью оформления тех представлений, которые мимоходом возникали у меня в течение дня, но были лишь намечены и не обрели завершения, и, во –вторых, навязчивой тягой к тому, чтобы связывать между собой все, что возникает при таком состоянии сознания. Возможно, воздействием последнего фактора и объяснялась бессмысленность и несообразность этих сновидений. В том, что настроение, связанное с неким переживанием, и его содержание могут постоянно представать перед первичным сознанием в разобщенном виде, меня убедили наблюдения за другой пациенткой, госпожой Сесилией М.[12], которую я узнал куда лучше любой другой упомянутой здесь пациентки. Занимаясь лечением этой дамы, я собрал самые многочисленные и убедительнейшие доказательства того, что психический механизм истерических феноменов таков, как мы описываем его в данной работе, однако личные обязательства не позволяют мне по дробно изложить эту историю болезни, на которую я намереваюсь при случае ссылаться. В конце концов, фрау Сесилия М. пребывала в своеобразном истерическом состоянии, которое наверняка не является уникальным, хотя мне и не известно, давалось ли когда–нибудь его описание. Его можно назвать «истерическим психозом погашения». Пациентка перенесла множество психических травм и долгие годы страдала хронической истерией, которая имела весьма разнообразные проявления. Ни ей самой, ни другим не были известны причины подобного состояния, в ее безупречной памяти обнаружились странные провалы; она сетовала на то, что собственная жизнь кажется ей искромсанной. Однажды на нее внезапно, со всей свежестью нового переживания, обрушилось одно давнее воспоминание, яркое и живое, и с тех пор она на протяжении почти трех лет заново переживала все прежние травмы, – которые считала давно позабытыми и многие из которых и впрямь никогда не вспоминала, – страдания ее приобрели ужасающий размах, и снова появились все симптомы, что у нее когда –либо были. Это «погашение старых долгов» растянулось на тридцать три года и позволяло выявлять зачастую весьма сложную детерминированность любого ее со стояния. Доставить ей облегчение можно было, лишь предоставив ей возможность выразить в состоянии гипноза словами и тело движениями все чувства, связанные с воспоминанием, изводившим ее в данный момент, и пару раз, когда меня не было поблизости и ей приходилось говорить в присутствии того, кого она стеснялась, она излагала свою историю вполне спокойно, а затем во время гипноза обращала ко мне все слезы, все слова отчаяния, которыми должен был, в действительности, сопровождаться этот рассказ. После одного подобного акта очищения в состоянии гипноза она пребывала несколько часов в здравом уме и трезвой памяти. Немного погодя у нее возникло очередное воспоминание. Однако связанное с ним на строение опередило его на несколько часов. Она раздражалась, тревожилась, погружалась в отчаяние, не догадываясь о том, что эти переживания не имеют никакого отношения к текущим событиям и связаны с тем состоянием, в котором она пребывала прежде. В этот переходный период она то и дело устанавливала ошибочную связь, которой упорно придерживалась вплоть до гипноза. Например, однажды она встретила меня во просом: «Разве я не ничтожество, разве мои вчерашние слова не свидетельствуют о низости?» Сказанного ею днем раньше было явно недостаточно для того, чтобы хотя бы отчасти оправдать такое обвинение; после короткого обсуждения она также выглядела вполне довольной, однако во время очередного гипнотического сеанса выявилось воспоминание о событии, из–за которого она немало укоряла себя двенадцать лет назад, хотя ныне уже не настаивала на этих упреках. – Прим. автора.

40 Задним числом следует отметить, что эти «судороги затылочных мышц» могли быть органически обусловленными состояниями, наподобие мигрени. In praxi (на деле, лат.) наблюдаешь по большей части такие состояния, которые не описаны и столь редко соответствуют классическим приступам мигрени, что желательно было бы расширить понятийные рамки определения последних и признать вопрос локализации боли второстепенным. Как известно, у многих невропаток приступы мигрени совмещаются с истерическими припадками (по дергиваниями и помрачением сознания). Всякий раз, когда у госпожи Эмми появлялись судороги затылочных мышц, у нее наблюдалось и помрачение сознания. Что касается болей в руках и ногах, то, на мой взгляд, здесь речь идет о менее любопытном, но более распространенном виде детерминирования посредством случайного совмещения. В беспокойный период у хода за больным подобные боли вследствие переутомления ощущались острее, чем прежде, а впоследствии эти боли, первоначальная связь которых с данными переживаниями была случайной, снова возникли у нее в памяти в виде телесно го символа комплекса этих ассоциаций. Я мог бы привести еще много практических аргументов в пользу этого процесса. Первоначально это были, по всей видимости, ревматические боли, а говоря точнее, дабы придать затертым словам определенный смысл, – то были боли, локализующиеся в мышечной ткани, при наличии которых отмечается определенная чувствительность мышц к пальпации и изменение степени их плотности, боли, которые обостряются после длительного пребывания в покое или при обездвиженности конечности, то есть по утрам, боли, которые утихают при повторении движений, вызывающих мучительные ощущения, и устраняются посредством массажа. Невропаты придают большое значение этим миогенным болям, которые очень часто возникают у всех людей; поощряемые врачами, которые не имеют обыкновения пальпировать мышцы, пациенты принимают их за нервные боли, что и дает основание толковать о несметном количестве форм истерической невралгии, так называемом ишиасе и т. п. О связи этих болей с предрасположенностью к подагре я упомяну лишь вкратце. Мать и две сестры моей пациентки сильно страдали от подагры (иначе говоря, от хронического ревматизма). Боли, на которые она тогда жаловалась, могли носить отчасти и текущий характер. Не могу об этом судить; тогда я еще не приобрел навыков оценки подобного состояния мускулов. – Прим. автора.

Во время гипноза она признается, что иногда у нее все еще возникают тревожные мысли, например, ей казалось, будто с детьми может что–то случиться, они могут захворать или умереть; несчастный случай может произойти с братом, который сейчас совершает свадебное путешествие, а жена его может умереть, поскольку все братья и сестры очень недолго состояли в браке. О других опасениях она умалчивает. Я упрекаю ее в том, что она испытывает потребность тревожиться безо всяких на то оснований. Она обещает впредь этого не делать, «раз вы об этом просите». Дальнейшее внушение рассчитано на боли, ногу и т. д.

16 мая. Она хорошо выспалась, все еще жалуется на лицевые боли, боли в руках, в ногах, очень весела. Гипноз не дал никаких результатов. Фарадическая[13] обработка бесчувственной ноги.

Вечер. Она пугается, как только я вхожу.

– Хорошо, что вы пришли. Я так напугана.

При этом все признаки страха, заикание, тик. Поначалу я прошу ее рассказать в бодрствующем состоянии о том, что ее напугало, и во время рассказа скрюченные пальцы и вытянутые руки прекрасно передают весь ее ужас. В саду возле ее руки прошмыгнула и тут же исчезла гигантская мышь; все вокруг ходило ходуном. (Иллюзия, вызванная мельтешением теней?) Деревья были сплошь обсажены мышами.

– Вы не слышите топот лошадей в цирке? Поблизости стонет один господин, мне кажется, у него боли после операции. Разве я на Рюгене, разве у меня там была такая печь?

Стараясь доискаться до настоящего, она окончательно запуталась из–за переизбытка мыслей, которые переплетаются у нее в голове. Она не знает, что сказать в ответ на вопросы о нынешних событиях, например о том, сопровождали ли ее дочери.

Я пытаюсь разобраться в этой путанице во время гипноза.

Гипноз. «Что же вас напугало?» Она повторяет рассказ о мышах, всем своим видом выражая ужас, и добавляет, будто, поднимаясь по лестнице, увидела там одну гадкую тварь, которая тотчас скрылась. Я объявляю это галлюцинацией, укоряя ее за то, что она боится мышей, которые могут привидеться разве только пьяницам (каковые вызывают у нее отвращение). Я рассказываю ей предание о епископе Гаттоне[14], которое она тоже знает и выслушивает с величайшим страхом. «Почему вы заговорили о цирке?» Она отчетливо слышит, как в конюшнях по соседству бьют копытами лошади, запутавшись в мешках с овсом, из–за которых они рискуют покалечиться. В таких случаях Йоган всегда выходит, чтобы их отвязать. Я говорю, что поблизости нет никаких конюшен и стонущего соседа. Понимает ли она, где сейчас находится? Понимает, но прежде ей казалось, что она на Рюгене. Каким образом у нее возникло это воспоминание? Они беседовали в саду о том, что кое–где здесь очень жарко, и тут ей якобы припомнилась не дающая тени терраса на Рюгене. Какие же печальные воспоминания сохранились у нее о пребывании на Рюгене? Она рассказывает сразу о нескольких памятных событиях. Там у нее страшно разболелись руки и ноги, во время загородных поездок она не раз сбивалась с пути из–за тумана, дважды на прогулках за ней гнался бык и т. д. Отчего у нее сегодня случился припадок? Да, отчего? За три часа она написала уйму писем, и от этого голова у нее отяжелела. Следовательно, я могу предположить, что утомлением и был вызван этот припадок помрачения сознания, содержание которого определили воспоминания, навеянные, например, тем, что в одном уголке сада не было тени и т. д. Я повторяю все те наставления, которые обыкновенно ей даю, и покидаю ее, погруженную в сон.

17 мая. Она очень хорошо выспалась. Принимая сегодня ванну с отрубями, она несколько раз вскрикивала, потому что отруби показались ей крошечными червями. Об этом я узнал от сиделки; пациентка не расположена об этом рассказывать, настроена бодро и весело, однако часто прерывает свою речь, громко ахая от страха, строит гримасы, выражающие ужас, и заикается больше, чем в любой из последних дней. Она рассказывает, что ночью ей приснилось, будто вся она покрыта пиявками. Предыдущей ночью у нее было омерзительное сновидение, ей приснилось, что она должна обрядить и уложить в гроб множество покойников, но никак не может прикрыть гроб крышкой. (Очевидный намек на мужа, о котором см. выше.) Далее она рассказывает, что пережила в своей жизни немало приключений с животными, самое ужасное из которых было связано с летучей мышью, случайно очутившейся в ее туалетном шкафчике и напугавшей ее до такой степени, что она выбежала из комнаты неглиже. Брат подарил ей красивую брошь в форме летучей мыши, чтобы она избавилась от своего страха; однако она так и не смогла ее носить.

В состоянии гипноза: она боится червей из–за того, что однажды получила в подарок красивую подушечку для игл, из которой на следующее утро, когда она хотела ею воспользоваться, полезло наружу множество крошечных червей, поскольку отруби, служившие для набивки, были плохо высушены. (Галлюцинация? Быть может, это произошло на самом деле.) Я расспрашиваю о других историях с животными. Когда она однажды прогуливалась с мужем по одному из петербургских парков, дорожка, ведущая к пруду, буквально кишела жабами, так что им пришлось повернуть обратно. Временами она никому не могла подать руки, поскольку боялась, что та превратится в отвратительное животное, что зачастую и случалось. Я пытаюсь избавить ее от страха перед животными, называя разных животных по отдельности и спрашивая, боится ли она их. На расспросы о некоторых из них она отвечает «нет», а по поводу иных говорит: «Мне нельзя бояться» 41. Я спрашиваю, почему сегодня и вчера она так вздрагивала и заикалась. Она отвечает, что такое случается с ней всегда, когда она сильно напугана 42. Но отчего же она испугалась вчера? В саду ей приходили на ум всякие тяжелые мысли. Прежде всего она размышляла о том, как бы избавиться впредь от нагромождения неприятностей после окончания лечения. Я вновь перечисляю три утешительных обстоятельства, о которых я уже говорил ей, когда она бодрствовала: во–первых, в целом она поправилась и окрепла; во–вторых, она научится высказывать свои мысли близким людям; в–третьих, многое из того, что прежде ее угнетало, отныне перестанет ее волновать. Ее угнетало еще и то, что она не отблагодарила меня за поздний визит и опасалась, что из–за последнего рецидива ее болезни мое терпение иссякнет. Она была глубоко тронута и напугана, когда услыхала, как домашний врач спросил в саду одного господина, решился ли тот на операцию. Рядом сидела его жена, и пациентка невольно подумала, что этот вечер может стать последним в жизни бедняги. Сказав об этом, она, кажется, избавилась от дурного настроения! 43

Вечером она очень весела и довольна. Гипноз не дает никаких результатов. Я стараюсь избавить ее от мышечных болей и восстановить чувствительность правой ноги, что мне весьма легко удается во время гипноза, хотя чувствительность, едва восстановившись, отчасти снова пошла на убыль после пробуждения. Перед моим уходом она высказывает удивление по поводу того, что у нее уже давно не случались судороги затылочных мышц, каковые прежде всегда начинались перед грозой. 18 мая. Нынешней ночью она спала так, как ей не удавалось поспать уже многие годы, однако после приема ванны жалуется на озноб в затылке, на то, что кожа на лице стянута, лицо, ноги и руки болят, держится она напряженно, по рукам пробегают судороги. Во время гипноза не удается выяснить ровным счетом ничего о психическом значении «судорог затылочных мышц», которые мне затем удается унять с помощью массажа в бодрствующем состоянии 44.

Я надеюсь, что приведенного выше фрагмента хроники первых трех недель достаточно для того, чтобы наглядно изобразить состояние больной, характер предпринятого мною лечения и его результаты. Постараюсь теперь придать завершенный вид этой истории болезни.

41 Мой тогдашний метод едва ли можно назвать хорошим. Всего этого было недостаточно. – Прим. автора.

42 Редукция к двум первоначальным сновидениям не позволила ей полностью избавиться от заикания и привычки цокать языком, хотя с той поры степень выраженности обоих симптомов заметно снизилась. Пациентка сама объяснила, почему не удалось добиться полного успеха. Она привыкла цокать языком и заикаться всякий раз, когда испытывала страх, и поэтому данные симптомы были связаны не только с первоначальными сновидениями, но и с целой вереницей присовокупленных к ним воспоминаний, от которых я не догадался ее избавить. Подобное происходит довольно часто и всякий раз результаты терапии посредством катартического метода становятся из –за этого менее изящными и менее исчерпывающими. – Прим. автора.

43 Тогда я впервые понял то, в чем в последствии я мог тысячу раз убедиться: избавляясь под воздействием гипноза от недавнего истерического помрачения сознания, пациент излагает события в обратной хронологической последовательности, сначала рассказывает о своих последних и незначительных впечатлениях и ассоциациях и лишь под конец упоминает о первичных и, возможно, ку да более важных в каузальном смысле впечатлениях. – Прим. автора.

44 Ее удивление накануне вечером по поводу того, что у нее давно не случались судороги затылочных мышц, объяснялось предчувствием приближающегося состояния, которое тогда уже подготовлялось и бессознатель но было ею замечено. Эта диковинная форма предчувствия была совершенно обыкновенной для фрау Сесилии М., о ко торой упоминалось ранее. Всякий раз, когда она, будучи в прекрасном здравии, говорила мне нечто вроде: «Я уже давно перестала бояться ведьм по ночам» или «Как я рада тому, что глаза у меня уже давно не болят», можно было не сомневаться в том, что на следующую ночь она преумножит хлопоты сиделки из–за сильнейшего страха перед ведьмами или почувствует вскоре те самые боли в глазах, которых она боится. Во всех подобных высказываниях сквозило то, что уже было окончательно подготовлено в бессознательном, а ни о чем не по дозревающее «официальное» (по выражению Шарко) со знание преобразовывало представление, возникшее в виде внезапного озарения, в выражение удовлетворения, ложность которого вскоре становилась очевидной. Фрау Сесилия, весьма умная дама, ко торой я обязан многими достижениями в понимании сущности истерических симптомов, сама обратила мое внимание на то, что подобные случаи могли послужить поводом для появления пресловутой веры в наговор и сглаз. Считается, что не следует хвастать удачей, но и черта поминать не нужно, иначе он явится. По существу, удачей человек начинает хвастать лишь в тот момент, когда его уже подкарауливает беда, и ее предчувствие выражается в форме хвастовства, поскольку в данном случае содержание намека заявляет о себе прежде, чем относящееся к нему ощущение, так как в сознании сохраняется отрадный контраст. – Прим. автора.

Последнее из описанных истерических помрачений сознания оказалось также последним значительным нарушением здоровья фрау Эмми фон Н. Поскольку я не занимался самостоятельным изучением симптомов и причин их возникновения, а выжидал до тех пор, пока что–нибудь не выявлялось само собой или она сама не поверяла мне свои тревоги, гипноз вскоре перестал приносить результаты и использовался мною по большей части для того, чтобы давать ей наставления, которые надежно сохранялись у нее в памяти и призваны были помочь ей впредь по возвращении домой не впадать снова в такое же состояние. Тогда я был буквально околдован книгой Бернгейма о внушении и ожидал от поучений большего, чем ныне. За короткий срок состояние здоровья моей пациентки настолько улучшилось, что она уверяла, будто не чувствовала себя так хорошо с тех пор, как умер ее муж. По окончании лечения, растянувшегося в целом на семь недель, я отпустил ее домой, на побережье Балтийского моря.

Отнюдь не я, а доктор Брейер получил от нее весточку спустя семь месяцев. Хорошее самочувствие продержалось у нее в течение нескольких месяцев, пока не произошло очередное психическое потрясение. Ее старшая дочь, которая еще во время первого визита в Вену подражала матери по части судорог затылочных мышц и легких истерических состояний, а сама страдала прежде всего болями при ходьбе вследствии retroflexio uteri 45, была, по моей рекомендации, направлена на лечение к одному из наиболее уважаемых у нас гинекологов, доктору Н., каковой приподнял ей матку с помощью массажа и на несколько месяцев избавил ее от недомоганий. Когда по возвращении пациентки домой матка вновь опустилась, мать обратилась к гинекологу из ближайшего университетского города, назначившему девушке комбинированную локальную и общую терапию, которая, однако, довела ребенка до тяжелого нервического заболевания. Возможно, еще тогда у семнадцатилетней девушки и обнаружились те болезненные задатки, которые спустя год проявились в виде изменения характера. Мать, которая передала свое чадо напопечение врачам, испытывая по своему обыкновению смешанные чувства покорности и недоверия, была разгневана неудачным исходом лечения и, совершив некий мыслительный маневр, ускользнувший от моего внимания, пришла к выводу, что мы оба, доктор Н. и я, повинны в том, что ребенок заболел, поскольку мы якобы представили ей тяжелый недуг ребенка как легкое недомогание, – и до некоторой степени уничтожила волевым актом результаты проведенного мною лечения и вскоре снова погрузилась в то самое состояние, от коего я ее некогда избавил. Хотя живущий по соседству выдающийся врач, к которому она обратилась, и доктор Брейер, поддерживавший с ней переписку, смогли внушить ей мысль о невиновности обоих обвиняемых, она сохранила окрепшую к тому времени остаточную истерическую антипатию ко мне и заявила, что не может согласиться на повторное лечение у меня. По совету того же медицинского светила она обратилась за помощью в один санаторий на севере Германии, а я, по просьбе Брейера, сообщил главному врачу этого учреждения, какая модификация гипнотической терапии доказала в ее случае свою действенность.

Попытка перепоручить ее другому полностью провалилась. По всей видимости, она с самого начала не нашла общий язык с новым врачом, довела себя до изнеможения, сопротивляясь любому его начинанию, обессилела, лишилась сна и потеряла аппетит и оправилась лишь после того, как подруга, навестившая ее в санатории, в буквальном смысле тайно ее оттуда похитила и окружила заботой в своем собственном доме. Вскоре после этого, а точнее, спустя год после нашей первой встречи, она снова оказалась в Вене и опять обратилась ко мне[15].

Ее состояние оказалось куда лучше, чем я предполагал, судя по письмам. Она была полна живости, избавилась от страха, и неизменным оставалось все–таки немало из того, чего я добился в прошлом году. Жаловалась она главным образом на часто случавшуюся у нее путаницу в мыслях, на «бурю в голове», как она выражалась, кроме того, она страдала бессонницей, нередко часами плакала и к определенному часу дня (к пяти часам) становилась печальной. Зимой именно в это время ей разрешалось посещать свою дочь, помещенную в санаторий. Она очень сильно заикалась и цокала языком, то и дело, словно в ярости, потирала руки, а в ответ на мой вопрос, не видит ли она множество животных, отрезала: «О, замолчите!».

При первой же попытке ввести ее в состояние гипноза она сжала кулаки и воскликнула: «Не нужна мне инъекция жаропонижающего, пусть уж лучше боли останутся. Не нравится мне доктор Р., он мне антипатичен». Я догадался, что под воздействием гипноза ей кажется, будто она находится в санатории, и стоило мне вернуть ее в настоящее, как она успокоилась.

В самом начале лечения я сделал ценное наблюдение. Я расспрашивал ее, когда она опять начала заикаться, и она (под воздействием гипноза) робко ответила: после того как натерпелась страху зимой в Д. Слуга в гостинице, где она поселилась, спрятался в ее номере; в темноте она приняла его за пальто, взялась за него, и тут откуда ни возьмись «выскочил» мужчина. Я избавляю ее от этого воспоминания, и с тех пор под гипнозом, равно как и в бодрствующем состоянии, ее заикания и впрямь становятся едва заметными. Я уже не помню, что подвигло меня проверить достигнутые результаты. Вернувшись под вечер, я задал ей на вид совершенно безобидный вопрос о том, как мне следует, уходя от нее, запирать за собой дверь, чтобы никто не прокрался в ее комнату, пока она спит. К моему изумлению, она сильно испугалась, стала скрежетать зубами и потирать руки, намекнула на то, что в Д. ее очень напугал случай такого рода, но рассказать о нем не согласилась. Насколько я понял, она намекала на тот случай, о котором поведала мне утром в состоянии гипноза и который, как я полагал, мне удалось стереть из ее памяти. Ее рассказ во время очередного сеанса гипноза был более подробным и правдоподобным. Вечером она была так взбудоражена, что расхаживала взад–вперед по коридору; вдруг она заметила, что дверь в комнату ее горничной открыта, и решила туда войти и присесть. Горничная преградила ей дорогу, однако ее это не остановило, она все равно вошла в комнату и заметила на стене тот самый темный предмет, который затем обернулся мужчиной. Выходит, что именно эротический характер этого маленького приключения заставил ее поначалу слукавить. Впрочем, я понял, что неполный рассказ в состоянии гипноза не может возыметь никакого лечебного эффекта, уяснил, что неполным следует считать любой рассказ, коль скоро он не приносит никакой пользы, и мало– помалу научился угадывать по выражению лица больного, не утаивает ли он от меня значительную часть своей исповеди.

На сей раз я старался избавить ее под воздействием гипноза от неприятных впечатлений, которые накопились у нее за время лечения дочери и пребывания в санатории. Ее переполняла глухая ярость к врачу, который принудил ее под гипнозом прочитать по буквам слово «ж–а–б–а», и она взяла с меня обещание, что я никогда не заставлю ее произнести то же самое. Тут я позволил себе разыграть ее с помощью внушения, что было, впрочем, единственным и вполне безобидным случаем злоупотребления гипнозом, в котором я повинен перед этой пациенткой. Я внушил ей, будто она так давно была в санатории «...таль», что не может вспомнить даже его названия и всякий раз, желая его произнести, будет по ошибке говорить «...берг», «...таль», «...вальд» и т. п. Так оно и вышло, и вскоре неуверенность при произнесении этого названия стала у нее единственным проявлением речевой заторможенности и сохранялась до тех пор, пока я не избавил ее от этой принудительной парамнезии по указанию доктора Брейера.

Куда дольше, чем последствия этих событий, пытался я одолеть то состояние, которое она именовала «бурей в голове». Когда я впервые увидел ее в подобном состоянии, она лежала на диване с искаженным лицом, беспрестанно ерзала, то и дело прижимая ладони ко лбу, и при этом беспомощно, словно страждущая, выкрикивала имя «Эмми», – так звали и ее старшую дочь. Под воздействием гипноза она сообщила, что в этом состоянии повторяется то же самое, что происходило с ней во время многочисленных приступов отчаяния, которое обыкновенно овладевало ею в период лечения дочери, когда она часами размышляла над тем, как бы поправить скверные результаты лечения, и не находила ответа. Окончательно запутавшись, она обычно громко выкрикивала имя дочери, стараясь таким образом вновь собраться с мыслями. Ибо к тому времени, когда состояние дочери прибавило ей хлопот и она стала замечать, что ею вновь овладевает нервозность, она твердо решила, что путаница не должна затронуть ничего из того, что касается ребенка, пусть даже все остальное в ее голове придет в полный хаос.

45 Retroflexio uteri (лат.) – опущение матки.

 

Продолжение >>

 

Примечания

[1] ...Госпожа Эмми фон Н... – Фанни Мозер, в девичестве Зульцер–Варт (1848–1924); происходила из аристократической семьи швейцарских немцев, в 1871 году вышла замуж за шестидесятипятилетнего русско–шведского промышленника Генриха Мозера, который заработал большое состояние на торговле дешевыми часами и железнодорожными вагонами в России и Центральной Азии. После смерти мужа от апоплексического удара в 1874 году Фанни Мозер унаследовала его состояние и считалась одной из самых богатых женщин Европы. В 1887 году она поселилась в своем замке под Цюрихом, где и провела остаток жизни, вращаясь среди литераторов и художников, которым она покровительствовала. По некоторым сведениям, не меньшей интенсивностью отличалась и ее личная жизнь, основными действующими лицами которой были лечащие врачи, проживавшие у нее в замке. (См. Andersson, О. A supplement to Freud's Case History of «Frau Emmy von N.» in «Studies on Hysteria», 1895. Scandinavian Psychoanalytic Review, №2, 1979). В 1889 году во время посещения Вены Фанни Мозер обратилась к Брейеру, который, по всей видимости, и рекомендовал ей Фройда. Лечение Фанни Мозер у Фройда продолжалось с перерывами до 1891 года. Подлинное имя Эмми фон Н. установил Генри Элленбергер в 1977 году (Ellenberger, Н. L'histoire d'«Emmi von N.», L'Evolution psychiatrique, №42, 1977) (С.П.).

[2] ...я... недостаточно долго занимался анализом... – Фройд пока еще не использует понятие «психоанализ», но он на пути к нему. Здесь речь идет об «анализе», а также «психическом анализе», «психологическом анализе», «гипнотическом анализе» (В.М.).

[3] ...заботы о двух дочерях, ныне девушках шестнадцати и семнадцати лет... – Фанни Мозер (1872–1935) и Ментона Мозер (1874–1971), которым ко времени описываемых событий было, соответственно, семнадцать и пятнадцать лет; скорее всего, Фройд прибавил девушкам по одному году, стараясь сохранить инкогнито своей пациентки. Старшая дочь Фанни Мозер поначалу занималась медициной и зоологией, но затем под впечатлением от нескольких переживаний оккультного характера оставила науку и увлеклась парапсихологией и спиритизмом. Младшая дочь Ментона Мозер стала литератором и общественным деятелем; в 1919 году она вступила в Швейцарскую коммунистическую партию, а в 1926 году уехала в СССР, где в 1928 году основала детский дом для беспризорных детей. Последние годы жизни она провела в Восточном Берлине (СП.).

[4] ...она отправилась в Аббацию... – Аббация (ныне Опатия) – модный адриатический курорт на восточном побережье полуострова Истрия, в сорока пяти километрах к востоку от Триеста; в то время Аббация входила в состав Австро–Венгерской империи, сейчас находится на территории Хорватии (СП.).

[5] ...она... усвоила мой метод... и пользуется непринужденной и произвольной беседой... – Эта непринужденная и произвольная беседа впервые дает указание на то, что вскоре превратится в основной метод психоаналитической техники – в метод «свободных ассоциаций» (В.М.).

[6] ...После смерти мужа... его родственники... распространяли слухи о том, что она его отравила... – сын Генриха Мозера от первого брака нашел в спальне умершего отца следы крысиного яда и обвинил Фанни Мозер в том, что та отравила своего мужа. Несмотря на то, что в ходе эксгумации судебные медики не обнаружили ни одной улики, родственники Генриха Мозера продолжали распространять слухи о ее виновности, пользуясь тем обстоятельством, что официальное заключение судебно–медицинской экспертизы бесследно исчезло. Эта скандальная история до такой степени испортила репутацию Фанни Мозер, что с тех пор ее не принимали в некоторых аристократических кругах, а при посещении курортов она порой запрещала детям произносить на людях свою фамилию. (СП.).

[7] ...на острове Рюген... – о. Рюген – популярный балтийский курорт на северо–востоке Германии (СП.).

[8] ...в ходе исследований Бернгейма и его последователей... – Бернгейм, Ипполит Мари (1840–1919) – французский врач, с 1879 года профессор по внутренним болезням в Страсбурге и Нанси, один из основателей нансийской психоневрологической школы, в рамках которой гипноз рассматривался как состояние, подобное сну. Бернгейм, полагавший, что истерия развивается вследствие самовнушения или внушения, произведенного извне, первым начал использовать в клинических условиях лечение сном. В 1889 году Фройд посетил клиники в Нанси, где планировал усовершенствовать свои приемы гипноза, и 19 июля навестил проездом свою пациентку Фанни Мозер, которая жила в собственном имении под Цюрихом. Одновременно с Фройдом Нанси с целью лечения посетила другая его пациентка Анна фон Либен. В течение нескольких недель, проведенных летом 1889 года в Нанси, Фройд присутствовал на гипнотических сеансах Бернгейма и ознакомился на практике с его приемами (СП.).

[9] ...Бернгейм («Внушение», с. 31 немецкого издания)... – речь идет о книге Бернгейма «Внушение и его использование в терапии» (Bernheim, Hippolyte Marie: De la suggestion et de sesapplications la therapeutique, Paris, 1886), которую Фройд перевел на немецкий язык и опубликовал в 1889 году под названием «Внушение и его целительное воздействие», снабдив свой перевод предисловием и примечаниями (Die Suggestion und ihre Heilwirkung, Wien 1888–1889) (СП.).

[10] ...во время эпилептиформного припадка... – эпилептиформный – сходный с эпилептическими пароксизмами, напоминающий по клинике эпилепсию.

[11] ценестезия – (от греч. kenon – пустота, aisthesis – чувство, ощущение) – утрата чувства собственного «Я», проявление деперсонализации.

[12] ...наблюдения за другой пациенткой, госпожой Сесилией М... – т.е. Анной фон Либен. А. фон Либен, в девичестве фон Тодеско (1847 – 1900) – дочь богатого промышленника, банкира и мецената барона фон Тодеско и Софии фон Тодеско, урожденной Гомперц. Дядя Анны фон Либен, известный специалист по древним языкам Теодор Гомперц ввел в оборот слово «катарсис». Детские годы Анна фон Либен провела на роскошной семейной вилле Тодеско и получила хорошее домашнее образование. Многие ее родственники, как со стороны отца, так и со стороны матери, страдали нервными расстройствами. К примеру, тетя Анны фон Либен со стороны матери Жозефина фон Вертгеймштейн, которая ухаживала за ней в 1862 году, когда у пятнадцатилетней Анны начались истерические припадки, сама имела склонность к нервическим припадкам и былапациенткой Теодора Мейнерта, бывшего университетского преподавателя Фройда. В 1872 году Анна вышла замуж за банкира барона Леопольда фон Либена, поселилась во дворце Тодеско в Вене, хотя большую часть времени проводила на своей вилле в Бруле, и с 1873 по 1878 гг. родила четверых детей, причем симптомы нервного расстройства пропадали у нее только в период беременности. Известно, что Анна фон Либен была довольно эксцентричной особой, предпочитала бодрствовать по ночам, подкрепляясь икрой и шампанским, держала в передней профессионального шахматиста на тот случай, если ночью ей придет в голову поиграть в шахматы, а в 1882 пристрастилась к морфину. Фройд приступил к лечению Анны фон Либен не ранее 1887 года. Скорее всего, Фройда рекомендовал Анне фон Либен Брейер, который был семейным врачом в доме фон Либенов и вместе с Фройдом продолжал заниматься лечением Анны. В 1888 году Фройд начал использовать гипноз в лечении Анны фон Либен, а на протяжении 1889 года проводил с ней сеансы гипноза почти ежедневно. Случай Анны фон Либен имел большое значение для Фройда. Не случайно в письме, адресованном 8 февраля 1897 года Вильгельму Флиссу, Фройд уверял: «Если бы ты был знаком с Сесилией М., ты ни минуты не сомневался бы в том, что только эта женщина могла стать моей наставницей» (Sigmund Freud Briefe an Wilhelm Fliess, 1986, S. 243). Именно в ходе лечения этой пациентки Фройд впервые попытался применить метод свободных ассоциаций, a chaise–longue, на котором Анна фон Либен возлежала во время лечебных сеансов, может считаться прообразом психоаналитической кушетки. Известно, что во время лечения у Фройда Анна фон Либен вела дневник, который был вцоследствии уничтожен одним из врачей, занимавшихся ее лечением с 1893 года (СП.).

[13] ...фарадическая обработка бесчувственной ноги... – фарадизация (фарадическая обработка), метод применения с лечебной или диагностической целью асимметричного переменного (т. н. фарадического) тока низкой (30 – 150 гц) частоты; ток назван по имени М. Фарадея (1791 – 1867).

[14] ... предание о епископе Гаттоне... – по средневековому преданию, Гаттон, архиепископ Майнца, в неурожайный год заманил щедрыми посулами и сжег заживо в амбаре крестьян, которые требовали поделиться с ними запасами зерна. Вскоре расплодившиеся в окрестностях мыши накинулись на житницы Гаттона и разорили их. Пытаясь спастись от мышей, епископ заперся в рейнской башне, которая ныне именуется Мышиной башней (Maeuseturm), но мыши пересекли реку вплавь и сожрали его. Это предание легло в основу многих литературных произведений, в частности, известной баллады английского поэта Роберта Саути «Суд божий над грешным епископом» (Southy, R.God's Judgement On A Wicked Bishop) (С.П.).

[15] ... Вскоре... она... опять обратилась ко мне... – май и июнь 1889 года Фанни Мозер провела в санатории, а в 1890 году вновь обратилась к Фройду (СП.).

 

 

раздел "Случаи"