Жан-Поль Обадиа "Постаналитическая драма"

Jean-Paul Obadia Revue française de psychosomatiue 2000/1 n° 17 | pages 67 à 83

Жан-Поль Обадиа / JEAN-PAUL OBADIA 1

Постаналитическая драма / Un drame postanalytiue

1 Подчеркиваю, что этот случай публикуется с разрешения пациентки.

Патриции было 35 лет, когда ее направил ко мне один из коллег, сказав: «Если ты ее положишь, она будет скакать у тебя на кушетке!». Во время первичных интервью, она была переполнена невыносимой тревогой и болями, которые продолжали обостряться с 18 лет, когда умерла ее мать. Тогда же у нее было диагностировано повышенное артериальное давление, которое с тех пор постоянно лечили. Она страдала болями, в челюстях, в ушах, множественными невралгиями от копчика до шеи(du «coccyx à la nuiue»). Она была убеждена, что эти разнообразные боли происходят «от нервов».

После двух психотерапий – с 22 до 25 лет и с 26 лет до 31 года – она предприняла так называемый «анализ»: по три сеанса в неделю, проходивших то лицом к лицу, то лежа, и имевших различную продолжительность: иногда более 1 часа. Это лечение продолжалось 2 года с 31 до 33 лет. Когда у Патриции случился продолжительный приступ тревоги, мадам Х посоветовала ей обратиться к психиатру за медикаментозным лечением.

Она мне рассказала самый значимый, по ее словам, эпизод ее детства. Ей было 8 лет, когда ее соблазнил сосед по лестничной площадке. Это был очень нежный юноша, к которому она приходила во время сиесты в жаркой колонии, где она выросла. Он рассказывал ей истории, ласкал ее и давал ей жвачку. Он терся об нее, трогал ее под одеждой и дышал (вздыхал). Однажды она делала пи-пи, и он обрадовался: «Смотри, ты сделала пи-пи!» – воскликнул он. Потом он уехал и передал ее своему брату, более молодому и менее «деликатному», который попытался снять с нее трусики. Она очень испугалась и больше туда не возвращалась.

С тех пор, кроме продолжительного затишья в подростковом возрасте, она страдала от неистовых сексуальных желаний, усугубленных проявлениями в грубой форме.

В возрасте 12 лет, уже пораженная своими неистовыми желаниями, она согласилась встретиться со взрослым кузеном, который стал ее бешено домогаться. Она позволяла себя трогать, но испугалась, когда он предложил заняться любовью (сексом), под предлогом того, что она не может забеременеть поскольку у нее еще нет месячных.

Она все рассказала своим сестрам и произошла ужасная история: кузен был избит его старшим братом, и семейное унижение до сих пор живо в ее воспоминаниях. Этот эпизод блокировал всякий ее сексуальный интерес вплоть до 20 лет, что, по ее словам, позволило ей замечательно учиться в пансионате у сестер-монахинь. Об этом времени у Патриция вспоминает как о гавани покоя и труда. Сейчас она – учительница правописания и увлекается театром. Она замужем за программистом, у него свой бизнес, которому он практически полностью посвящает свое время. У них три дочери, c которыми все в порядке.

Представляясь, она описала свою семью, как очень католическую.

Ее старший брат монах, а одна из ее сестер – девственница – психически сильно нездорова. Сама она – пятая из шести детей, которых ее отец, которого все его братья и сестры считают параноиком, «сделал» двум своим прелестным женам. Отец – self made man – преуспел, сделав крупный бизнес в колониях. Через год после смерти его второй жены – матери Патриции, он женился на третьей, которая тоже вскоре умерла. Его первая жена скончалась в родах.

Патриция – пятый ребенок между двумя сестрами. «Пять – это хорошая цифра» – говорит она – «в Таро – это молодая девушка, открывающая пасть льву 2. Из шестерых я – «тот» [sic], кто меньше всех боится нашего отца».

2 (На самом деле это – VIII аркан; -прим. пер.). (Здесь аналитик, не отмечая даже для себя, что пациентка выдает желаемое за действительное, пропускает признак выраженного стремления к идеализации со стороны пациентки).

На втором интервью я узнал о тяжких временах ее самого раннего детства. Ей было 2 года, когда ее мать разбил паралич, и она была парализована в течение года. По предположениям моей пациентки, это произошло в результате выкидыша. В течение нескольких месяцев они – мать, сама Патриция и ее старшая сестра – находились на попечении пожилого неженатого дяди. У нее сохранились воспоминания о комнате, в которой, немая, лежала ее мать. По немедленной ассоциации, она вспомнила годы, после эпизода, когда она присутствовала – потрясенная – при том, как мать кормила грудью ее младшую сестру. Затем, без перехода, она стала мне рассказывать о своих менструациях. Ее месячные были настолько обильными, что гинеколог после обычного осмотра думал назначить ей медикаментозное лечение. Но она любила свои менструальные истечения, любила чтобы это кровило, чтобы быть в крови, в Божественном потоке крови (le «fleuve- Dieu-sang»).

Она приписывала это менструациям, но кровотечения у нее были, к ее огромной радости, и помимо этих периодов. Например – на свадьбе ее сестры или при сильных переживаниях. Ее мать, кроме того, менструировала до 54 лет. Она (Патриция) часто видела сны о крови. Она очень любила сны и вела дневник сновидений. Я попросил мне их рассказать, и она сообщила мне два недавних:

«Я с наслаждением проглатываю сперму Пьера – моего любовника – как материнское молоко». Она сообщила, что у нее всегда есть любовник, так как ей надо, чтоб было двое мужчин.

«Я плаваю в кипящем потоке, омываемая яростным течением. Я делаю огромное усилие и достигаю берега – целая и невредимая».

Я принял запрос на анализ не без некоторых сомнений насчет природы патологии данного случая. Истерическая организация со ядром в виде травматического невроза представлялась мне преобладающей: конверсионные проявления, среди которых – «функциональное» повышенное артериальное давление, множественные невралгии, кровотечения, мнимое соблазнение в детстве, эксгибиционизм и отчасти сублимированная театральность. Ансамбль, разыгравшийся вокруг комплекса кастрации и нашедший хорошее выражение во фразе, приписываемой «первому» соблазнителю: «смотри ты тоже делаешь пи-пи!», что она могла понять, как признание того, что у нее тоже есть пиписька.

(Здесь игра слов на фр. яз.: ты сделала пи-пи – tu as fait pipi, у тебя есть пиписька – tu as un fait-pipi).

Но какие из этих переполняющих ее тревог могли получить конверсионное выражение? Что в них было от сексуальности ее отца, глобально выраженной: шестеро детей, а хотел он – двенадцать, который «убивал» своих жен, и женился вновь, едва овдовев? Что было в этом от его жен (матерей), перманентно пребывавших в состоянии беременности? Что от той, так называемой, латентности, которая установилась у нее в пансионе после пубертата? Достаточно ли сильны оказались гомосексуальные инвестиции чтоб поддерживать это кажущееся эротическое спокойствие. Можно ли было вообще пройти через дебри подобного дефектного семейного кадра, столь мало противовозбуждающего, и не выработать психически фантазм соблазненного ребенка?

Приводимая Патрицией первичная сцена касается ее матери, кормящей маленькую сестричку. Подлинная родительская сексуальная сцена – «скорее ухваченная, чем воспринятая» (F. Pasche/Ф. Паш) путем травматического форсинга противовозбуждения преследовала ее – непроработанная, включенная как внутреннее инородное тело, не находя приемлемого пути разрядки.

Первая онирическая вспышка, в связи с этим, – имеет манифестное содержание, выражающее цензурированную защиту против тревоги орального проникновения со стороны матери (сперма, как материнское молоко) и фокусирует внимание на челюстных болях и жевательной резинке молодого соседа-соблазнителя. Что касается шокировавшей ее сцены кормления (защитное/покрывающее воспоминание), это – сцена, покрывающая другую, в которой отец также исключен: немая парализованная мать, простертая на своем ложе страданий. Тем не менее, это он (отец) поверг ее в это состояние.

Другая версия – нимало не десексуализированная – связанная с фантазмом матерей, не интересующихся ничем кроме беременности, посвящена первичной сцене, отсылающей к отношениям матери и плода.

Также в пользу истерической этиологии говорит организация анимистической мысли отрицания кастрации (цифра 5, девушка без страха, открывающая пасть льва), которая, проявляясь, отсылает к тому что мы могли бы назвать функциональным расщеплением Я, (я думаю о втором сне, в котором Патриция плавает в кипящем потоке в связи с ассоциацией с потоком Божественной крови («fleuve-Dieu-sang»), отсылающим к кастрации и ее противоположности: она достигает берега-целостности, целая и невредимая, что означает – необрезанная).

Галлюцинаторное исполнение желания, сеанс как сон, соответствующие сновидения, выставка (эксгибиционизм), театр – не показывает ли нам все это триумф романа над тем, что поверялось и подтверждалось жизнью, полной страданий, триумф, основанный на бесчисленных отрицаниях реальности, в которых безусловно минимизируется семейный психоз. Таким образом мое внимание в начале лечения привлекли дифирамбы менструациям, подавляющим тревогу. Триумф, величие и напыщенность, с которыми она о них говорила, властно помещали меня в положение немого свидетеля. Она бросала мне вызов заставляя меня разглядывать то, что женщины обычно скрывают. Говорит ли это о контринвестировании фантазма изнасилования, для поддержания самодостаточности и возвращения к истокам утраченного? Пытается ли она в основном отрицать что пенис, (наличествующий или отсутствующий) является основным элементом или источником желания?

Ее любовь кажется адресованной ее фаллической матери, в особенности если этот образ покрывает образ эротического отца: садистский и жестокий.

Защитная организация предстает в apres-coup в виде путаницы механизмов, не позволяя тоталитарной фигуре достичь перцептивного поля – такой как идеализированная всемогущая мать и, в конце концов, в пределе, антисверхъяшная мать, единственно способная уравновесить смертоносное мазохистическое влечение к отцу - Синей-Бороде.

Важный вопрос, касающийся, имхо, экономического веса аутоэротизма, его конкурентности с мазохизмом, его способности к динамике в трансфере и преобразованию в витальные способности. Начало лечения если рассматривать его символически как переход к инцестуозному акту, было отмечено, по контрасту с этим чрезмерным выражением, глубоко регрессивным «медовым месяцем». В течение месяцев, я являлся свидетелем страстной актуализации на фоне безмятежного ликования, радости от обретения, перемежавшейся эпизодами внезапной и, по-видимости, немотивированной глубочайшей печали. Климат нарциссически приподнятого настроения, в протекании которого мне не удавалось различить симптомологию переноса в ее реактивированном и анимированном мышлении, которое отказывалось идентифицировать сексуальные объекты ответственные за первичную сцену.

Патриция говорит иногда с поразительной наивностью, граничащий с невинностью. Она участвовала, например, в конференции по индийской духовности, «реинкарнации первичной богини» и рассказывала об этом со слезами. Она обращалась к ясновидящим, выражала свой эмпатический вкус к невыразимому, в котором ей не позволяется видеть дальше уровня ангелов. «Я хочу обрасти бессмертие через секс с ангелом!». Всемогущество этой идеи питалось убежденностью, что она спасла своим заступничеством от смерти свою мать, которая называла ее своим ангелом в течение своего большого паралича. Но это сопровождалось столь же оккультной амбивалентностью, выражавшейся в тревоге, что она пребывает возле Люцифера – падшего и отверженного, или Иуды – того из двенадцати, который был избран Христом для осуществления его предназначения.

Склонная к ностальгии она часто вспоминала свой родной город, родной дом, бдения во время которых она, свернувшись калачиком в уголке, с восторгом внимала секретам, посвящённым тому или другому. Были ли это аффекты, связанные с сознательными репрезентациями, за которыми всегда можно обнаружить замещения первосцены, фантазма соблазнения, но они к ней приходили временами, несколькими сеансами позже, ввергая ее в сильный плач, за которым следовала благодарная улыбка в конце сеанса, представлявшая собой в чистом виде «защитный аффект» «afect-écran» (C. David/ К. Давид), который я рассматриваю как выражение морального страдания – источника либидинального совозбуждения, содержащего мазохизмы. Ее янсенизм был в постоянном оживлении: она благословлена, она ожидает знака, он должен случиться и этого было достаточно для «полного счастья».

Этот поиск мазохистского удовольствия, проживаемый достоверно, в своем продолжении, был эквивалентен actng-out, вероломно стремящемуся лишить энергии аналитический процесс и вывернуть его наизнанку. Несколько лет спустя она призналась мне, вспоминая начало лечения, что она иногда выходила от меня с настолько мокрыми трусиками, что она думала, что описалась или что у нее начались месячные пока она лежала на кушетке.

После долгого периода латентности, она продемонстрировала мне способность галлюцинаторного удовлетворения желаний на сеансе, что мне было хорошо известно, а также свою способность смягчать его в высказываемом апре-ку. Головокружение и дурнота в конце сеансов уступали иногда место ощущению деперсонализации, чувству, что все плывет, путанице насчет места и времени – свидетельствовавшим о том, что в наслаждении она дезинвестировала границы Я. Однажды она вновь ощутила сильную тревогу утраты имени, что она стала тут же на месте прорабатывать.

Маленькой девочкой она играла как будто она потеряла имя (идентичность) и выдумала себе другое «более достойное/пристойное». Имя: Анна, фамилия Соль/Sol. Она рассказывала что во время предыдущих терапий она обыгрывала значение «sol-почва, соль», «солнце», но я также слышал, не говоря ей, «seule – одна», «sale – грязная», а так же «l’os – кость»: с костью там где ее нет (a l’os ou ne l’a pas (Anna)), а также литургическая Осанна (l’Hosanna) ее благочестивого детства. Ближе к сознанию, думаю, Анна отсылала также к святой Анне – величественной матери Богородицы.

Даже аналитический кадр сам по себе являлся объектом чрезмерной идеализации: безмятежность, которая из него исходит, красота и очарование места, фиксированное время сеансов, служили тому, что пациентка не соскальзывала в эротоманию, чего я очень опасался.

Из ступора ее вывел первый сон, что и послужило признаком окончания медового месяца. Это был эдипальный сон, который походил на типичный сон обнажения.

«Я вся голая посреди двора, и я сижу на корточках, собираясь испражняться. На меня смотрит мужчина из окна шикарного дома. Я продолжаю испражняться с ощущением вознесения, левитации».

Вознесение приводит ее по ассоциациям к Богородице, к бессмертию; левитация – к Левитам, к евреям, к преследованию, к женщинам, к ее матери, к «святости», и, после небольшого отступления про ее школьные спектакли, – к оценке ее серого вещества, к выражению зависти в мой адрес. Шикарный дом – это мой, мужчина, который ее «бесстыдно» (слово, добавленное при пересказе сна) разглядывает испражняющейся – это я. Она возвращается сама к вознесению, рассматривая его противоположность – погружение, спуск в глубины ада анализа, который для нее нечто вроде перехода через пустыню во славу Господа. Я отмечаю, что серое вещество связано не только с экскрементами, но и с интеллектом, а так же я полагаю, что инфантильные источники этого сна связаны c анальной пенетрационной тревогой (страхом анального проникновения) со стороны отца, с анальной кастрацией отца, фантазматическими желаниями, поддерживаемыми всем тем, что могло происходить/иметь место вокруг туалета – главной площадки аутоэротизма, в столь многочисленной семье.

Первые каникулы (перерыв в анализе) – первый подводный камень, первое опасное препятствие в контексте постоянной гонки за возбуждением, «токсикоманией аффектов», как это называл Кристиан Давид, аффективной перверсии, сосредоточенной вокруг комплекса кастрации: «Поезжайте на каникулы, отдохните хорошо, но возвращайтесь ко мне целым». Частичное устранение препятствий, вызванных идеализацией родителей освобождает место для дикой трансферентной любви, отмеченной квази-карикатурным расщеплением Я.

«Ах, если бы вы знали насколько я сладострастная женщина, сколько наслаждения я бы вам доставила (как бы вы со мной кончали). Я настоящая женщина, самка. Вы заметили [год анализа] какой сильный запах я источаю?» (Не испытывая особенных затруднений [от этого запаха], я проветривал свой кабинет после ее ухода). Но в полную противоположность этим предъявлениям женского, она сильна как мужчина, способна прижать меня к стене, драться со мной, помочиться на меня, вымазать меня моей спермой. «С другими аналитиками [женщинами] я так не говорила о сексуальности. Здесь, между нами-мужиками, это гораздо проще. Вместо того чтоб пожимать руку, лучше было бы нам здороваться (соприкасаться) пенисами. Я бы вам тогда говорила: «здорово, чувак», и вы бы мне отвечали: «здорово, чувак»!

Ее базовая нарциссическая нехватка продолжала выражаться в обилии снов, пропитанных садомазохизмом, более или менее «сырых».

Где-то на втором году лечения Патриция мне рассказала одну интерпретацию ее прежнего аналитика: после ее признания в удовольствии, полученном от анального соития, мадам Х стала говорить о «маленькой перверсии». От этого у пациентки возник анальный зуд, который ей осталось только развивать, без лечения, в виде более или менее острых приступов. В конце концов, говорит она, как всегда, провокативно, это опять же всего лишь материализация того, «что я такая какая есть: пылкая женщина, того, что у меня огонь в заднице». Симптом, который я рассматриваю как истерический компромисс, конверсионную манифестацию, связанную с переполнением обостренным (экзацербированным, воспаленным) эротизмом нарциссически недостаточного Я или Я- кожи (Д. Анзье), неспособных более выполнять свою контейнирующую функцию.

В переносе она пережила несколько моментов ярости, эротического ража, сметавших всякую цензуру: «Я знаю, что такое инстинкт. Выходя от вас в прошлый раз, я испытала безумное желание заняться любовью со своим отцом». Раж, который так сказать, призван привести к моменту редкого сострадания в адрес «моего бедного папаши-параноика», которого она могла бы любить так, как не могли этого делать его жены.

Если она долго оставалась напряженой /взбужденной наращивая инвестиции и не производя actngs-out в различных работах по дому, в саду, в истерической идентификации с тем, что входит в обязанности моей жены и в различные комплексные сублимации – она представала передо мной глубоко подавленной. Депрессия низкого качества, обесценивание, самоупреки, длительные моменты молчаливого плача, без всхлипов, без драм. Опираясь на сверх-Я функцию кадра, в противовес тому, что кадр производит в трансфере я решилсясь затронуть комплекс мертвой матери: «Вы вновь проживаете со мной драму и чувство покинутости, которое вы знаете со времени, когда ваша мать была парализована».

Окончание депрессивного эпизода наступало через пробуждение живого младенческого желания. Я интерпретировал ей это как использование ею решения, которое применяли ее мать и мачеха для выхода из их депрессий: беременность. Она умоляла своего мужа сделать ей ребенка, приводила в смятение своих подруг, среди которых одна, прошедшая анализ, выдавала ей стандартную интерпретацию: зависть к пенису.

Она бросалась в яростное обличение мужчин, своего мужа, меня, поносила пенис и хвасталась своим обширным бюстом и крупным тазом (большой задницей).

Тогда же она начала вводить своих дочерей в поле лечения (анализа). Чувство вины по отношению к старшей дочери, в значительной степени воспитанной ее мачехой, свидетельствовало о работе с невозможностью проецировать свой нарциссизм на своего первого ребенка (инцестуозного).

Ее сон предоставил мне возможность подступиться к аутоэротической динамике, основанной на детской и актуальной мастурбации. Накануне она фантазировала, что встретила своего давнего любовника: они пошли в отель и занимались бешеным сексом. Сон: «Я возвращаюсь к себе, и вижу, что моя трехлетняя дочь выпачкала стены своей комнаты разноцветными фломастерами. Я прихожу в ярость и зову мужа, чтоб он вразумил ее, но он то ли долго не шел, то ли его не было дома и я больше не могла [терпеть], устроила своей дочери страшную взбучку и забила ее до смерти».

Она вспомнила, что накануне ее восьмилетняя дочь бросилась в объятия к отцу, предварительно получив от него разрешение, бросив на него выразительный взгляд. Стала бы ее собственная мать ревновать ее, окажись она свидетельницей сцены нежности между нею (пациенткой) и ее отцом? Могла ли сама Патриция позволить себе такие порывы в адрес своего отца? Ее старшие сестры которые были столь часто битыми, (аллюзия на первобытную семейную “орду”), часто ей рассказывали, как отец брался за ремень, особенно если они его беспокоили во время отдыха, и хлестал их по ногам и по рукам, на которых долго оставались отметины. Если ее дочь представляет ее саму в этом сне, то Патриция – возможно представляет в нем свою мать? Но ее мать никогда ее не била, «бедняжка»… Я заметил (ей) что в этом сне она зовет своего мужа, замещающего отца, чтоб вразумить ребенка, и что эта сцена скрывает другую более пугающую: отец, который бьет ребенка, бьет по покрытым частям тела, смещенным на закрытые руки и ноги, на которых остаются отметины, виденные ею следы отметины различных цветов, оставшиеся в ее памяти. Я вспомнил также, что именно в часы отдыха – сиесты – она ходила к своим соседям, когда ей было восемь лет.

«Боже мой, что это вы мне такое рассказываете? Я бы лучше пошла по магазинам [и после задумчивого молчания] магазин – это то, как мы называли женский половой орган, когда были маленькими».

Пройтись по магазинам, следовательно, означает мастурбировать, – я это интерпретировал, и она это косвенно подтвердила: когда она мечтала встретить своего любовника накануне этого сновидения – она испытывала страстное желание мастурбировать, что она начала делать последние несколько месяцев (признание, сделанное в латентной форме, несмотря на возможность говорить все что угодно) в те моменты когда испытывала чрезмерное напряжение, за чем императивно следовали мочеиспускание и испражнение.

Я также отметил, что содержание сна указывает на отсутствие отца – «то ли его не было, то ли он пришел слишком поздно». Не отсылает ли это к ситуации возвращения отца или ожидания его в то время, как мать была парализована, когда Патриции было 2-3 года – возраст маленькой девочки во сне?

Наконец, заставив себя долго ждать, пришла ассоциация с Синей Бородой и с тем насколько ожидание отца могло быть безнадежным и ужасающим. Замогильным голосом она цитирует Робера Десноса3: «Анна, сестра моя Анна, неужто ты не видишь, что происходит… со Святой Анной». Анна – ее предпочитаемое имя – на этот раз отправляет ее внимание к психиатрической больнице (психиатрический госпиталь св. Анны в Париже) «семейному безумию» и коллективной психологии умерших женщин в этой сказке. И она извлекает из глубины своей памяти обрывок сна той же ночи: «Сами Фрей4 хочет обнять ее за шею». Обнаружив это воспоминание она испытывает наплыв удовольствия. «За шею (sur la niiue) напоминает ей ее вечные мучения от «копчика до шеи [du cossyx a la niiue]».

Я интерпретирую перепачканность фломастерами из начала сна – как выполненную экскрементами и дополняю формулу от копчика к анусу «du cossyx … a l’anus». Что она подтверждает симптомом: она ощущает анальный зуд с самого начала сеанса. Я про себя замечаю, следуя за репрезентацией об отсутствии ее мужа, пока она безудержно бьет дочку, потому что «не может больше», так же садистически, как делал ее отец; что эротический садизм отца заставляет исчезнуть функцию неэротического наказания со стороны Сверх-Я. (М. Фэн).

Анализ с момента этого сна становится похожим на океанский круиз: замедляется и успокаивается, умиротворяется и работа по символизации делает возможными значимые изменения.

Чувство вины, связанное с вуайеристскими влечениями, ведет к некоторому отказу от эксгибиционизма в связи с театром; она перечитала «Кровавую свадьбу»5: «это слишком плотски, слишком жестоко». Она пытается петь. «У нее есть красивый орган» и начинает посещать преподавателя консерватории, вместо врачей. Внезапная вспышка нежности к ее «такому милому мужу» связывает ее с матерью: «бедная женщина, изможденная усталостью», которая так любила слушать пение. Я интерпретирую это как активный возврат к слушанию звуков родительских утех.

3 Робер Деснос (фр. Robert Desnos; 4 июля 1900, Париж — 8 июня 1945, концлагерь Терезин) — французский поэт, писатель и журналист.

4 Сами Фрей (фр. Sami Frey, Sami Frei, Sammy Frey, Samy Frey; род. 13 октября 1937, Париж) — известный французский актёр (очень красивый). Вырос в еврейской семье. Родители были депортированы во время нацистской оккупации Франции и судьба их неизвестна.

5 «Кровавая свадьба» – трагедия Федерико Гарсиа Лорки 1933 г. Одно из центральных произведений. Noces de sang (фр.), Bodas de Sangre (исп.). https://briefly.ru/loraa/arovavaa_svadba/

В соответствии с проработкой влечений видеть, слышать, я-кожи, (следуя метафоре Дидье Анзье), она оставляла свою обонятельную оболочку, устремляясь к новой звуковой оболочке. Но боли в челюсти, хоть и ослабевшие, возобновились во время вокальных упражнений. Я интерпретировал это как остаток ее цепляния-хватания за грудь матери, как попытку соединения и любви, которая между ними сохранилась. Она меня посвятила также в свое личное открытие, которое ее удивило, но и успокаивало каждый раз, когда ей было больно. Она говорила себе: «Перестань играть с папой». Испытывая эти боли, она была одолеваема отвратительным фантазмом, он бросает живую крысу на парализованные ноги матери, чтоб та щекотала ее и заставила ходить. Она делает вывод, что крыса репрезентирует пенис (ее отец клялся всегда Богом Живым), и что она играла в папу со своей мамой, и что это нехорошо.

Этот фантазм напомнил ей сон, связанный с еще одним случаем возвращения к комплексу кастрации. Это был сон во сне.

«Я на сеансе, я вам что-то говорю, и вы мне отвечаете. Я рассказываю вам сон, в котором вижу Его Преосвященство, лежащего на кровати с огромными яйцами, сплошь покрытыми волосами. Это отвратительно. Вы даете мне интерпретацию, которую я забыла.»

«Я вам говорю, и вы мне отвечаете» – напомнило ей литургическую сцену. «Сеанс – это как молитва. Я – солистка, которая поет псалмы, а вы представляете собой хор. Далее – ассоциации насчет крестного пути ее матери, Его преосвященство – епископ колонии, которого папа так любил, сцена, где папа с ним выходят помочиться перед дверью и ее тревожный вопрос: А у Его преосвященства под сутаной есть пенис?».

Я делаю интервенцию по поводу этого содержания, чтоб подчеркнуть, что во время паралича матери она могла видеть ее половые органы «до самого сердца», покрытые лобковыми волосами, возможно кровоточащие – и могла быть этим напугана, это могло вызвать как отвращение, так и сильную заинтересованность… и что ее песнь была адресована ей. В следствие этих выдающихся ассоциативных способностей, Патриция сообщила мне что никогда не скрывала от своей старшей дочери своих менструаций, которыми так гордилась, и что она только что, перед анализом (подчеркнула она), меняла тампон у нее на глазах, чтоб показать ей как это делается. Бредовая спутанность, галлюцинаторная реализация на сеансе, галлюцинаторные верования – как нарративная истина, как ассоциативный материал, полученные в этом сообщении, будучи проанализированными, представили ее старшую дочь в трехлетнем возрасте – возрасте самой Патриции, когда ее мать была парализована. Я тут опираюсь на то, чему нас учил Фройд насчет сновидения в сновидении: он придавал тому, что снится во сне «значение реальности» «проявления реальности» и «подлинного воспоминания».

Начиная с этого, на месте ее панегирика крови, жизни, земле и космосу, Патриция манифестировала в первый раз подлинную специфически женскую кастрационную тревогу: страх того, что вся кровь вытечет (опустошения от крови) во время месячных. И надо также признать, что в процессе анализа, вырисовалось нечто, сильно напоминающее аффективную перверсию: ее токсикомания аффекта – имевшая место в начале – напомнившая мне аффективную перверсию, псевдо-мистицизм, подтверждающий невинность, столь интенсивные удовольствия, возможно оргазмические, которые она, по ее словам, ощущала при сексуальных контактах в периоды месячных, и наконец – ее инвестиции в дочерей, как и вообще женщин, представляющиеся более важными, чем инвестирование любовников. Становление ее бессознательной гомосексуальности, так называемой латентности, в пансионате у сестер- монахинь, воспроизводилось парадоксальным образом в череде ее так называемых гетеросексуальных любовников, что не исключало получения удовольствия.

Патриция является тем, чего она не имеет: отцовский фаллос для матери. Гегемония ее фаллического нарциссизма вынуждает ее нарциссически контринвестировать эротические влечения к матери, угрожающие вытянуть из нее все либидо и опустошить ее Я. У нее, как и у матери, нет фаллоса. И именно это она пытается дезавуировать (скрыть) или м.б. отрицать, думая только об инверсированном Эдипе, о муже и о любовниках: «нет, это конечно не про мою маму».

Считая конкретной реальностью демонстрацию собственного окровавленного тампона своей трехлетней дочери (репрезентанта матери), мы можем услышать обращение (инверсию) личного травматического опыта, активную репризу того, что случалось ранее, чему она ранее подвергалась, и что я реконструировал из сновидения про Его Преосвященство.

Не говорит ли это о почти «идеальном/совершенном» аутоэротизме (F. использующем обращение объекта? О расширении аутоэротизма за счет того, что объект более не существует: он медузировался, окаменел, сведен к квази-вещи? Вплоть до возможного проявления в других: тогда ее дочь репрезентирует отца: и страх и поддержание иллюзии что Патриция может отмстить ему (отцу) кастрируя ее (дочь). Дабы нейтрализовать одного из участников первичной сцены, помещая его в позицию пассивного свидетеля?

На самом деле, мне кажется, что она нуждается в психической реальности другого, и ищет то ли возможности репарации объекта (она могла бы лучше любить своего отца…), то ли возможности защитить себя от деструктивности, властвуя над другими, становясь хозяйкой других, что скорее указывает на переверсивность, чем на перверсию.

Но в абсолютном контрапункте, поведение и переход к эротическим действиям не свидетельствуют ли скорее о дефиците аутоэротизма (аутоэротической недостаточности)? Итак, «совершенный» аутоэротизм или аутоэротическая недостаточность? Происходит ли это за счет расщеплений? Бессознательная идентификация с мертвой матерью не обостряет ли чрезмерную идентификацию с пенисом отца, разбалансируя т.о. динамику первичных истерических идентификаций и замутняя строительство Эдипа?

Восставая против матери – «она сделала из меня машину для получения наслаждений и для причинения наслаждений» – не воспроизводит ли Патриция то, что В. Тауск (V. Tausa) называл недостроенным фундаментом нарциссизма и хрупким аутоэротизмом, вытекающим из машины влияния?

Это – иллюстрация чувства отчуждения и чувства преследования, даже если оно не предстает в виде проекции собственного тела во внешний образ машины.

Но желание репарировать своего отца, его так называемую паранойю, этого «другого», обнаруживающегося в фантазме кастрации с последующим чувством вины, можно услышать истерически, как результат невозможности восстановления себя самой посредством матери.

Я думаю, что считывается совершенно невротическое понимание проблематики моей пациентки, основанное на антиистерическом протесте и отказе от женственности, поддерживаемой контринвестированием ее главного признака: квази-фетишизированных менструаций. Точка, с которой мы начинаем говорить о женственности, не совпадает ли с точкой возникновения фетишизма? (П. Оланье / P. Aulagnier).

Напомню, что семья моей пациентки жила в режиме постоянных беременностей женщин – матерей без менструаций; что она сама манифестировала в некий момент лечения желание иметь ребенка, иначе говоря – прекратить месячные, что по словам того избитого братом кузена, она могла совокупляться в 12 лет, вспомним важный ключ из Синей Бороды – несмываемое пятно крови, которое героиня не может затереть, и покрывающее воспоминание о матери, кормящей сестру – еще одна аллюзия на женщину в принципе без менструаций.

По-моему, страдания Патриции были связаны с сексуальным возбуждением даже не целенаправленным (имеющим цель), но ищущим своего разрешения в приступе тревоги. Она будет болезненно насилуема своим собственным сексуальным возбуждением, плохо преобразованным в аутоэротизм в виде внутренней травматизации.

Таким образом, некоторое количество (часть) возбуждения будет удерживаться и подпитывать эрогенный мазохизм. Противоречие, источник которого состоит в двойной идентификации с кастрированной матерью и с ее пенисом/плодом, исторгнутым во время выкидыша. Более динамично Патриция жила иллюзией, что она плод в животе ее матери, и с этим связана эйфория в постоянном колебании между тревогой отвержения и потери любви. Идентификация с матерью, наслаждающейся плодом, порождала раздражение и болезненное напряжение и выражалась в ее проекции, начиная с порога переполненного садистическми формами (ее анальный садизм в переносе, когда я не мог спастись от источаемого ею запаха). Месячные, столь обильные, являлись садистской репрезентацией эвакуации переполнения, а не выражением фантазма самодостаточности.

Помимо этой идентификации с пенисом-плодом, мазохистски реорганизованной, можно также отдать должное более глубокой чем ее хроническая депрессия идентификации с клитором, наиболее прекрасным (по словам Фройда) для выражения малой ценности.

Думаю, что описав все эти моменты, я дал достаточно динамичный обзор лечения, длившегося 9 лет. Со временем депрессивное состояние пациентки уменьшилось и практически исчезло, уступив место состоянию чаще мирному и безмятежному, поддерживаемому различными инвестициями, нормирующий аспект которых вылился в вопросы ко мне насчет того, как я провожу лечение. Дети хорошо учились в школе, Патриция все больше интересовалась работой своего мужа, вела размеренную сексуальную жизнь, полюбила оперу, выучила иностранный язык. Даже ее «параноик- папаша» в лучших жизненных условиях стал больше походить на прекрасного Дон-Кихота, а не на «Ужасного библейского Иакова» столь плодовитого и «источника стольких конфликтов». С осторожностью – потому из своих 42 лет Патриция 20 лет жила, с помощью других – я стал подступаться к окончанию анализа. По случаю повышения стоимости сеанса она, ссылаясь на материальные трудности, предложила перейти на два сеанса в неделю.

В течение года такого ритма работы она поправилась на 7 килограммов, что ей не нравилось, но она понимала это как признак наконец-то случившейся женской идентификации, немного в стиле «было бы неплохо, но» нормального функционального расщепления Я.

Когда в течение последнего года по 1 сеансу в неделю мы подошли к концу лечения, она сказала, что опасается наступления менопаузы, которая по модели ее матери и теток, должна была бы позволить ей предвосхитить и переработать траур потери анализа и аналитика.

Так мы расстались с разделенным чувством успешного лечения.

КОНЕЦ

- описания случая, прежде чем читать, что произошло дальше – подумайте, что, на ваш взгляд, происходило не так в этом случае, какие опасения и соображения у вас возникают по поводу этой пациентки и ее взаимодействий с аналитиком.

Продолжение: соматическое заболевание в апре-ку.

Ровно через 2 недели мне позвонил муж Патриции чтоб сообщить что она в коме. После внезапного острого приступа головной боли, она погрузилась в бессознательное состояние и была госпитализирована. Она вышла из комы через 2 месяца с левосторонним параличом. После продолжительного восстановления и функционального обучения, научившись пользоваться одной рукой, она пожелала возобновить лечение и связалась со мной. Я принимаю ее с тех пор лицом-к лицу один раз в неделю. Она передвигается с палочкой, ходить ей трудно, но она сохранила свои интеллектуальные способности так же,как и онирические, свой интерес к сексуальной жизни, свой вкус к литературе. Она сказала, что продолжает медикаментозное противогипертоническое лечение, и вместе с врачами считает, что разрыв аневризмы остается необъясненным.

Сознательные упреки в мой адрес касались нашей сепарации: «Вы не должны были меня отпускать. Мои друзья удивляются как я могу все еще вам доверять».

Она вновь задает мне вопрос о разрешении невроза переноса, к которому я считал ее способной и терялась в безудержных поисках смысла. Ее тезис – надо ли считать, что она продолжает питать свою старую злопамятность – значительно усилился: «Я всегда носила в себе свою мать, в моем сознании, и я ее ношу теперь, мертвую, с своей мертвой части, в моем теле. И, может быть, по такой цене она позволяет мне продолжать жить».

Никто не смог найти потерянного звена между цифрами артериального давления – сказал Андре Грин. И есть ли оно? Мы не можем работать, не постулируя в сложном и драматическом исследовании границ между смыслом и бессмысленностью, озадачивающем нас в некоторых психических случаях направляя на поиск некоторых психических каузальности, по крайней мере – предсуществующей причины, запускающей этот процесс. «Если ты ее положишь – она будет скакать на кушетке» – формулировка, которая как нельзя больше подходит истерической организации… и я продолжаю считать после долгих размышлений и принимая во внимание «выздоровление» в конце лечения, что я имел дело с истерическим психоневрозом, временами делирантным (бредовым), дублированным истерическим характером и может быть даже неврозом характера. В любом случае – с пациенткой хорошо ментализированной, хоть и подверженной многочисленным видам переполнений (затоплений), и в особенности зависимостью от аффектов и аппетитам к возбуждениям.

Но, возможно в процессе лечения мы мобилизовали некоторые репрезентации, которые должны были бы оставаться бессознательными, и проторили таким образом пути к выражению в соме (а не в эротическом теле) большому количеству частично несимволизированных возбуждений? Уверенность [моя] в достижении полного Эдипа, «эволюционного пункта» ментальной организации (P. Marty), с фантазматическим богатством, обилием сновидений, текучестью ассоциаций – особенно в конце лечения – консолидации существующих цензур – источников репрезентативных цепочек и все более сложных аффективных конструкций, позволяют безоговорочно продвигать идею достаточно хорошей ментализации.

Проглатывание аффектов в начале не прошло незамеченным для вербализации, пусть и на другом языке, на другой сцене, с все более эффективной гармонизацией репрезентаций вещей и слов.

Сверхинвестирование – перцептивное, сенсорное и смысловое – не смогло сломить королевский путь репрезентации организовавшейся и поднявшейся к концу лечения на высоту хорошо темперированных идеалов и неэротического функционирования Сверх-Я. Меня впечатлил спектр достигнутой нормопатии, возможно предпочтительный для левостороннего паралича. Нормопатия, которая в конце концов, не смогла пересилить судьбу, несмотря на победу психического над компульсивными повторениями раннего травматического соблазнения в связи с материнским «параличом».

Возможно ли, что течение лечения защищало пациентку от развития васкулярного инцидента (разрыва аневризмы). Наверное, лучше будет принять идею отсутствия ответа на это сомнительный вопрос и занять позицию «non liquet»6 – неясности, не знания.

Не должен ли я вместо того, чтоб продолжить самому вести пациентку в терапии направить ее к кому-то другому? Очевидно, что трудности повседневной жизни, смертельная скука (истерическая), ревность к дочерям, сестрам, и даже к самому «психотическому» – к мужу, значительно изменили содержание аналитической работы, которая теперь сводится к сопровождению, которое, впрочем, обременено – воленс - неволенс – неизмеримой виной, более или менее нами разделяемой.

Со своим неизменным стоицизмом и юмором Патриция заявляет, что я теперь ее на всю жизнь, и ей положено ходить с двумя палками: английской и иностранной. И я подумываю сейчас о том, чтоб заметить ей, что про одну она позабыла: не про ту, что от святого Патрика, но про ту, которая от Иакова, хромавшего, как известно, после своей битвы с ангелом.

Случай обсуждался на семинаре Л. И. Фусу «Современная Психоаналитическая Психосоматика» 26 сентября 2018 г.

Далее – см. комментарии специалистов по психоаналитической психосоматике:

- Клод Смаджа «Отрицание недосформированности влечений».

раздел "Случаи из практики"